К слову, о семейных сборищах… Я стою посреди гостиной и наблюдаю, как тётя Дилайла, придерживая рукой свой округлившийся живот, целует в обе щеки свою старшую сестру и тепло обнимает зятя. В тени остаётся только Мэтью – наш двоюродный брат и первый ребёнок Дилайлы. Он старается оставаться незамеченным, прячась под воротник своей мастерки как можно глубже. Отстранённый и… подавленный? Я хмурюсь, понимая, как же мало знаю о нём. Родственники – громкое слово, отождествляющее, как правило, близость, кровное родство и любовь друг к другу. А в сущности… как много мы знаем о тех, кто находится с нами рядом? Речь не о цвете волос, знаке зодиака и общих приметах. А о том, что на самом деле они любят, отчего иной раз они пускают слезу и с какими чувствами они встречают новый день. Это остаётся за занавесом. Вдали от ярлыков и чужих людей, которых мы привыкли считать «родными».

И лишь мы с сестрой поистине знаем значение этого слова. В том и состоит наше различие с остальными.

В эту же секунду появляется та, кем были заняты мои мысли последние несколько часов. Она, конечно же, тут же привлекает всеобщее внимание, подвергаясь любовным нападкам Ди. Искренняя улыбка мгновенно трогает любимые губы, когда в неё упирается круглый живот женщины. В глазах плещется детский восторг, а пальчики уже вовсю наглаживают убежище будущего ребёнка тёти. Невольно улыбаюсь. Правильно, карапуз, оставайся там подольше. Все мы стали взрослеть слишком рано.

Неожиданно в меня впиваются зелёные пытливые глазки, задерживаясь на лице. Не отвожу взгляд, выдерживая ее напористость. Забыв об остальных присутствующих, смотрю в упор и внимательно изучаю сестру: каштановые тоненькие пряди выбились из хвоста, обрамляя розовые щёки, которые всегда появлялись от мороза или физических нагрузок. Растрёпанная и встревоженная. Меня одолевает дикое, почти безумное желание прижать её к себе. Забрать у всех. Такое привычное и обыденное желание.

Колин и Розали стоят чуть поодаль, придерживая чемоданы. Они, кажется, предвкушают веселье, заинтересованно наблюдая за семьёй и нами.

– Бог мой, какой же твой брат высокий, Мими. Просто великан по сравнению с тобой! – восклицает Дилайла, когда замечает меня рядом с ними. Сестра облизывает пересохшие губы. Отводит взгляд.

– Да, у него трудности с кроватью в общежитии, – встревает Розали, в короткий миг преодолевая расстояние и обвивая меня своими руками сзади.

Тётя озадаченно хлопает густыми ресницами, наконец замечая приглашённых гостей. Она окидывает внимательным взглядом Колина и Рози, а затем её лицо вновь приобретает доброжелательный вид. Мама представляет их Ди и начинает расселять нас по комнатам.

Пустой дом заполняют радостные возгласы, топот поселенцев и скрип старых дверей. Хлопотливая суета охватывает наш лесной домик. К моему сожалению, я оказываюсь в одной комнате с Розали, а Миа… Миа селится в комнату напротив со своим старым другом. Мы занимаем второй этаж. Скидываю свою спортивную сумку и быстро выхожу искать сестру, пока моя «соседка по комнате» наводит марафет.

Прочёсываю весь дом, но так и не нахожу её. В висках начинает стучать. Какого чёрта мы вообще всё это затеяли? Однако, как ни странно, тот факт, что мы стали ближе и бережнее относиться друг к другу, нельзя не учесть. Но как долго мы сможем продержаться? У неё уже сдают нервы. А что касается меня, то я готов сломать челюсть каждому, чьи руки окажутся на её маленьком плече. Что и говорить о Колине, лицо которого мне снится в кошмарах, где ЕЁ любят и она любит в ответ. Это как вечный страх. Боязнь, которую не излечить походами к психологу. Ведь наша любовь – недозволенная любовь. А это значит, что однажды она должна будет сделать свой выбор. Ведь свой я сделал давно. Я обрёк себя на извечную неопределенность и шаткую уверенность в том, что она останется рядом.

Выхожу на улицу. Над кромкой деревьев уже забрезжил рассвет, озаряя зелень ярко-алым маревом. Воздух здесь чистый и свежий, дышится легче. Глубоко вкушаю утреннюю прохладу и шумно выдыхаю. Медленно огибая дом вокруг, я начинаю вспоминать, когда же потребность в её присутствии превратилась в зависимость. Лес вокруг настраивал меня на нужную волну, расслабляя и унося в воспоминания о прошлом. И я отчётливо вспомнил момент нашей жизни, когда отец разделил нас во второй раз. Мне было шестнадцать, ей, соответственно, пятнадцать. Казалось бы, расцвет личной жизни и перспектив. Но у нас было иначе. Впрочем, разве это удивительно? Когда сестра заявилась на мамин званый ужин с разбитыми коленками и в мокром коктейльном платье, родители не выдержали. Наш ребяческий спор разрушил наше лето. Если бы мы только знали, чем обернётся эта шалость, то ни за что бы не стали нырять в городской фонтан. Мы поспорили. Я сказал, что сестра настоящая задница, раз носит то, что ей противно. И тогда, чтобы доказать, что ей плевать на дорогущее платье и нелепые наставления, она прыгнула в фонтан, ловко потянув меня за собой. Признаться, нам было безумно весело. Мы хохотали, словно безумные, пока плелись домой, промокшие насквозь. А потом… потом гнев матери и отца обрушился на нас, как снег на голову. Стёр в один короткий миг наши глупые улыбки с лиц и расцепил соединённые руки.

Мию отправили к Дилайле на летние каникулы, а я остался дома. Комок, застрявший посреди горла в тот вечер, когда машина отъезжала, не проходил все три месяца. Я привык к нему, к этому состоянию дискомфорта и с головой ушёл в спорт. Это был некий антидепрессант, к которому я привыкал ежечасно. Утренняя и вечерняя пробежка в несколько миль, тренажёрный зал и силовые нагрузки. Я искоренял в себе потребность в своей маленькой девочке, но она внедрилась в меня гораздо раньше. Это было неизбежно. Ведь эта потребность была равносильна заражению в моей крови, которое неизлечимо. Горечь в глотке непременно появлялась во время пробежек, когда меня будто душило её отсутствие, и тогда я ускорялся ещё. До того момента, пока бок не пронзала острая боль и я не падал на землю, уже нагретую летним солнцем. Мышцы сковывала приятная судорога, ноющая боль, и я отвлекался. Прерывисто дышал и верил, что ей тоже плохо без меня. И мне казалось, что мы чувствовали друг друга на расстоянии.

Каково же было удивление наших родных, когда вместо того, чтобы разделить наши интересы, мы сплотились ещё сильнее. Своими собственными руками отец сделал всё возможное, чтобы близость наша трижды окрепла. Дилайла сотворила из Мии настоящую девушку, что от бедра вышагивала по нашей каменной тропинке к дому и цокала при этом своими каблучками. В тот предосенний тёплый вечер на ней было белое платьице, которое подлетало вверх, оголяя бедро каждый раз, когда она припрыгивала, отскакивая от распылителя на газоне. Прикрыв хоть на секунду глаза, я могу воспроизвести в памяти этот миг. Такой свежий и искушённый, что в груди начинает щемить от восторга.

Впрочем, к тому времени и я заметно подрос. Ежедневные тренировки дали о себе знать, когда глаза моей девочки широко распахнулись при виде меня. Тогда она со всех ног полетела ко мне на своих высоких шпильках и кинулась на шею. Начала болтать без умолку и трогать мои бицепсы, смеша меня до колик в животе. С тех пор я стал слишком часто подмечать её голые коленки, капельки, что скатывались с мокрой шеи, когда она выходила из душа, и то, с каким удовольствием сестра облизывала свои пальцы, которые были в сыром тесте. Это превратилось в мою бесконечную пытку, в какое-то неведомое раньше наваждение. И, наверное, она тоже это чувствовала, ведь когда я возвращался потным с пробежки и на ходу снимал футболку, её глаза задерживались на мне, а зрачки темнели. Возможно, это всё можно было списать на гормоны, что обычное дело в нашем возрасте, но дело в том, что наше близкое общение не изменилось. Мы так же продолжали делиться друг с другом самым сокровенным, я так же читал ей по вечерам, и мы всё так же были одним целым. Нерушимым.

Заплутав в своих мыслях, я буквально сталкиваюсь с сестрой, что спонтанно вылетает из-за угла. Между её бровями пролегает морщинка, всегда говорящая о том, что она слишком тревожится. Узрев меня, она дарует мне быстрый и нервный взгляд, а затем опускает глаза вниз и ускоряет шаг. Успеваю лишь схватить её за тоненькое запястье, прежде чем она снова скроется от меня. Дёргается. Словно она наитончайшая струнка на гитаре, которая дрожит при малейшем прикосновении моих пальцев.

– Эй-эй, остановись, – окликаю её я, притянув к себе чуть ближе и вглядываясь в нахмуренное лицо. Миа глубоко дышит, отчаянно пытаясь вырвать руку из моей хватки. – Что с тобой?

– Надоело, – хмыкает, отводя печальные глаза в сторону леса. – У твоей подружки зуд в одном месте, да? Наверняка сегодня уже строит планы, как атаковать твои боксеры. Настоящий адреналин, верно, Уилл? Скрываться от стольких лиц.

– Ты спятила? Я не стану с ней спать, Мими. Ты ведь всё знаешь сама, – стараюсь не повышать голос, но шёпот выходит сбивчивым и громким. Мысленно чертыхаюсь про себя, оглядываясь вокруг.

– О, прекрати! Упустить такую горячую девочку. Откуда мне знать, какую ты жизнь вёл вдали от меня? Отпусти меня, слышишь?! – шипит она, вцепляясь в мои побелевшие пальцы ногтями. Подавляю в себе рьяное желание прижать её к ближайшей стене и ликвидировать подступающую истерику. Но моя голова, в отличие от её, всё ещё не затуманена ревностью, потому понимаю, что с такими успехами мы точно провалимся. Вот она, моя девочка: запуганные глазки, которые сверкают в первых лучах солнца негодующей злостью, прилипшие к щекам локоны и сжатые в одну полоску любимые губы.

Тяну её к себе ещё ближе, выдыхая практически в губы:

– Единственная горячая девочка, которую я знаю, сейчас стоит прямо напротив меня и несёт полную ересь.

Замирая, Миа совершает один короткий судорожный вздох и окидывает меня подозрительным взглядом.

– Я не променяю ни один миг, проведённый с тобой, на свои прошлые малозначимые интрижки. Вбей себе в свою чудную головку, что эти моменты с тобой, когда мы шатаемся над пропастью в окружении любопытных глаз, – самое лучшее, что вообще приключалось со мной. Приключалось с нами, – буквально выплёвываю эти слова ей в лицо, едва управляясь со злостью на неё, на глупости, которым она позволила проникнуть в свои мысли, которые заставили её усомниться в моей верности. Всё это кружит мне голову, затуманивая ясность рассудка. С ней всё всегда бесконтрольно, на грани.

Сестра недоверчиво глядит на меня своими большими зелёными глазищами, а в моей груди что-то тяжело сжимается. Хочется послать все нескончаемые обстоятельства к чертям, но в нашем случае обстоятельства превыше всего. Порочный, замкнутый круг.

– Уилл, я…

– Амелия! Вот ты где, – неожиданно слышим мы голос отца и одновременно вздрагиваем. Невил выглядывает из-за двери и, хмурясь, продолжает: – Помоги своей матери и девочкам с завтраком. Уилл, ты мне нужен у гриля. Колин уже начал жарить первую порцию мяса. И будьте так добры, проявите должное внимание к нашим гостям, – заканчивает папа, особенно подчёркивая последние слова. Статная фигура скрывается в дверном проёме, и мы заметно выдыхаем. Понимая, что момент упущен, я лишь касаюсь её руки напоследок, совершая нежное скольжение по костяшкам её пальцев. Закусив губу, она медленно отстраняется и уходит в дом, оставляя за собой лёгкий шлейф своих цветочных духов.

***

Целый день как в замедленной съёмке. Разговоры тянутся нескончаемо долго. Дружеская болтовня, вкусная еда с углей и любимый допрос дорогой тёти. Всё это хорошо, но, определённо, в меру. Когда же вечер постепенно наступает на пятки, озаряя зеленый лес красным солнечным отливом, нервозность моя в разы повышается. Я не слышу ничего: ни шёпота Розали над ухом, ни напускного радушия в голосе Колина, ни даже добрых наставлений отца по поводу моей будущей профессии фотографа. Всего лишь вовремя киваю и беспрекословно соглашаюсь со всем их мнениями. Меня волнует лишь впадинка между грудей моей девочки, которую открывает лёгкая майка на бретельках, и то, как они высоко вздымаются, стоит лишь мне послать ей глубокий взгляд. Все эти лёгкие, едва заметные касания наших пальцев под столом, чересчур частые предлоги, чтобы потереться плечом друг о друга. Мы так и норовили прикоснуться: рукой, боком, локтем, взглядом. Да чем угодно, лишь бы почувствовать себя хоть на толику ближе.

Меня пробивает сладкий озноб, когда эта маленькая вертихвостка проходит мимо. Как она намеренно виляет своими бёдрами и на один короткий миг её губы трогает хитрая ухмылка. Признаться, я знаком со многими чертами её характера, но впервые столкнулся с этой – искрящейся изнутри, игриво-грубой. Таящей в себе столько разных оттенков: от нежного светлого чувства и до дикой похоти и развязности. И они все отражаются в ней. В моей капризной мордашке.