Табита Сузума - Запретное

Я бросаю бумажки и откидываю голову назад, ударяясь затылком о стену, яростно растирая рукой глаза.

— Я не знал, что делать! Я был в отчаянии… и до сих пор в отчаянии! Я не могу остановить это чувство! — теперь я безумно кричу. Я чувствую, как схожу с ума.

— Послушай… — Она берет мои руки и гладит их в попытке успокоить меня. — Я никогда не хотела ни Нико, ни кого-либо еще. Только тебя.

Я смотрю на нее, во внезапно возникшей тишине мое дыхание звучит грубо и неровно.

— Ты можешь взять меня, — шепчу я дрожащим голосом. — Я здесь. И я всегда буду здесь.

Ее лицо озаряется радостью, когда руки тянутся к моему лицу.

— Мы были глупыми, мы думали, что они смогут остановить нас. — Она гладит мои волосы, целует лоб, щеки, уголки губ. — Они никогда не остановят нас. Пока мы сами этого не захотим. Но ты должен перестать думать, что это неправильно, Лочи. Это то, что думают другие, это их проблема, их дурацкие правила, их предрассудки. Это они не правы, ограниченны, жестоки… — Она целует мое ухо, шею, губы.

— Это именно они не правы, — повторяет она. — Потому что они не понимают. Мне плевать на то, что биологически ты оказался моим братом. Я никогда не чувствовала тебя, как брата. Ты всегда был для меня лучшим другом, моей родственной душой, а теперь я еще и влюбилась в тебя. Почему это считается таким преступлением? Я хочу держать тебя, целовать — делать все то, что позволяется влюбленным. — Она глубоко вздыхает. — Я хочу провести остаток своей жизни с тобой.

Я закрываю глаза и прижимаюсь горячим лицом к ее щеке.

— Так и будет. Мы найдем способ. Мая, мы должны…

Когда я толкаю локтем дверь в ее спальню, со стаканом сока в одной руке и бутербродом в другом, то нахожу ее спящей, растянувшейся лицом вниз на кровати, одеяло отброшено, руки обнимают голову на подушке. Она выглядит такой беззащитной, такой хрупкой. Яркий полуденный свет освещает часть ее спящего лица, полоску мятой широкой школьной рубашки, край ее белых трусиков, верхнюю часть ее бедра. Найдя отброшенную юбку, разбросанные по полу носки и туфли, я ставлю на ее стол возле пачки бумаг тарелку и стакан и медленно выпрямляюсь. Я долго смотрю на нее. Через какое-то время у меня начинают болеть ноги, и я соскальзываю вниз, садясь возле стены и кладя руки на колени. Я боюсь, что если уйду, даже на минуту, с ней снова что-нибудь случится. Я боюсь, что если уйду, вернется черная стена страха. Но здесь, рядом с ней, вид ее спящего лица напоминает мне о том, что больше ничего не имеет значения, что в этом я не одинок. Это то, чего хочет Мая, чего хочу я — бороться с этим бесполезно, оно лишь ранит нас обоих. Для того, чтобы выжить, человеческое тело нуждается в постоянном питании, воздухе и любви. Без Маи я потеряю все эти три вещи, по отдельности мы медленно умрем.

Должно быть, я задремал, так как от звука ее голоса мое тело вздрагивает, и я выпрямляюсь, потирая шею. Она сонно моргает глазами, ее щека лежит на краю матраца, рыжие волосы касаются пола. Я не знаю, что она сказала, чтобы разбудить меня, но сейчас она тянет руку, развернув ладонь в мою сторону. Я беру ее за руку, и она улыбается.

— Я сделал тебе бутерброд, — говорю я ей, глядя на стол. — Как ты себя чувствуешь?

Она не отвечает, ее глаза засасывают меня. Тепло ее ладони проникает в мою, а пальцы сжимаются, когда она нежно тянет меня к себе.

— Иди сюда, — говорит она все еще хриплым ото сна голосом.

Я смотрю на нее, чувствуя, как мой пульс учащается. Она отпускает мою руку и отодвигается назад на другую сторону кровати, оставляя место для меня. Я снимаю ботинки и носки и неуверенно стою, когда она протягивает ко мне руки.

Опускаясь на матрац рядом с ней, я вдыхаю ее запах и чувствую, как ее ноги переплетаются с моими. Она нежно целует меня — мягкие, легкие поцелуи, от которых у меня покалывает лицо и по телу пробегает дрожь, вызывая мгновенное возбуждение. Я остро осознаю, что ее обнаженные ноги зажаты между моими, и боюсь, что она узнает. Я закрываю глаза и глубоко вздыхаю в попытке успокоиться, но она целует мои веки, и ее волосы щекочут мне шею и лицо. Я слышу, как мое дыхание становится поверхностным и частым.

— Все в порядке, — говорит она с улыбкой в голосе. — Я люблю тебя.

Я открываю глаза, отрываю голову от подушки и начинаю целовать ее в ответ, сначала нежно, но потом она обхватывает меня рукой за шею и прижимает к себе. Наши поцелуи убыстряются, становясь глубже и настойчивее, пока становится невозможно дышать. Одной рукой я обнимаю ее голову, а другой сжимаю ее ладонь. Каждый последующий поцелуй ожесточеннее предыдущего, пока я не начинаю бояться, что делаю ей больно. Я не знаю, куда двигаться дальше, не знаю, что делать. Со странным звуком я прижимаюсь лицом к горячему изгибу ее шеи и через мгновение уже глажу ее грудь, хлопковая ткань рубашки трется о мои пальцы. Я чувствую, как кончики ее пальцев пробегают вверх и вниз по моей спине, проскальзывают под рубашку, потом ныряют под руки и достигают груди, касаясь сосков. Мое тело пронзают маленькие электрические разряды. Мои губы снова тянутся к ней, я жадно хватаю ртом воздух, а она издает такие звуки, от которых мое сердце колотится все сильнее. Меня будто уносит горящий вихрь безумия, обрушивая на меня сразу миллион ощущений: жар ее губ, прижимающийся язык, вкус ее рта, запах ее волос, ощущение ее грудей. Пуговицы на рубашке царапают мою ладонь, когда я скольжу вниз по ним рукой, возвышающиеся ребра внезапно сменяются опускающимся вниз изгибом живота, потрясением от того, что моя рука под ее рубашкой, и ощущением упругой теплой кожи. Одна рука Маи у меня в волосах, а другая — на моем животе. Мои мышцы содрогаются в ответ на ее прикосновения, отдергиваясь в еще более отчаянном желании, чтобы ее рука последовала за ними. И я вдруг осознаю, что ее пальцы проскальзывают за край моих брюк, прижимаясь к животу, замедляясь у пояса моих боксеров. Мне приходится прервать поцелуй и прижаться лицом к подушке, чтобы не дать себе умолять ее продолжать дальше. Я ни о чем не могу думать, кроме этого слепого безумия, я хочу остановить себя, но не в состоянии оставаться спокойным. Мне хочется сделать вид, что это случайность, и я не знаю, что делать, но все равно делаю. Мои руки вцепляются в простыню, скручивая ее в узлы, когда я вжимаюсь в нее, трусь об нее, сначала несильно, надеясь, что она не заметит. Но вскоре и это выходит из-под моего контроля, когда темп и давление увеличиваются сами по себе, моя промежность прижимается к ее тазовой кости, между нами остается лишь тонкий мягкий материал одежды. Мне так хочется ощутить ее обнаженную кожу, хотя даже ее тела под школьной формой достаточно, чтобы унести меня в водоворот страсти и желания. Я слышу звук своего хриплого дыхания, чувствую трение наших двух тел. Я знаю, что должен остановиться, должен сделать это сейчас, потому что, если я продолжу, то знаю, что произойдет… Мне нужно остановиться, я должен, я должен… А потом ее губы находят мой рот, она глубоко целует меня, и мое тело простреливает потрескивающий шипящий электрический ток, испуская красные вспышки бурного восторга. И внезапно я сильно содрогаюсь, прижимаясь к ней, все мое тело взрывается от экстаза, подобно солнцу…

Мая перекатывается на бок лицом ко мне и убирает пряди волос с моего лица, выглядя удивленной, ее губ касается изумленная улыбка. Когда ее смеющиеся глаза встречаются с моими, я резко вздыхаю и чувствую, как меня накрывает волна смущения.

— Я… я немного увлекся.

Я кривлюсь, пытаясь скрыть свое сильное смущение. Она вообще знает, что произошло? Ей это противно?

Она приподнимает брови и удерживает улыбку.

— Серьезно?

Она знает. Твою мать!

— Ну, такое происходит, когда ты… когда ты делаешь подобные вещи.

Мой голос звучит громче, чем я намеревался: защищающийся, дрожащий, неровный.

— Знаю. Ух ты, — тихо говорит она.

— Я не мог… Я не мог остановиться.

У меня бешено колотится сердце. Я схожу с ума от смущения.

Она целует меня в щеку.

— Лочи, все в порядке — я не хотела, чтобы ты останавливался!

Меня накрывает чувство облегчения, и я притягиваю ее к себе так, что ее волосы оказываются на моем лице.

— Правда?

— Правда!

Я с облегчением закрываю глаза.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Проходит несколько минут, а потом моей щеки касаются горячие прерывистые вздохи — тихий смех.

— Ты засыпаешь!

Я с трудом открываю глаза и неловко смеюсь. Это правда. Я устал. Мои веки опускаются под тяжестью невидимых грузов, и каждая частичка энергии уходит из моего тела. Я только что испытал самые насыщенные несколько минут своей жизни, и теперь мое тело чувствует такую слабость. Я неловко шевелюсь на кровати и смущенно морщусь.

— Думаю, мне надо в душ…

Я не могу перестать думать об этом: ночью и днем. Что мы сделали? Что мы сделали? Несмотря на то, что мы даже не снимали одежду, что то, что мы сделали, формально не нарушает закон, я знаю, что мы ступили на опасный скользкий склон. Слишком страшно и восхитительно подумать о том, куда он мог бы привести нас, в конце концов. Я пытаюсь твердить себе, что это ничего не значило, что я просто старался утешить ее, но даже сам я не могу поверить в свою собственную нелепую отговорку. А теперь это как наркотик, и я не могу поверить, что мне удавалось прожить столько времени с присутствием Маи каждый день и без этого уровня близости…

Все, о чем я могла думать в конце дня, это то, сколько можно выдержать, сколько вынести. Будучи вместе, мы никому не вредили; врозь же уничтожали сами себя. Мне хотелось быть сильной, хотелось показать Лочену, что если он смог уйти после той первой ночи, то и я смогу; что если он может отвлечься с другой девушкой, то и я могу сделать то же самое с парнем. У меня в голове крутилась эта мысль, но остальная часть меня противилась этому. Вместо того, чтобы следовать нашему уговору, мое тело выбрало прыжок вниз с лестницы.

Лочен — все тот же Лочен, несмотря ни на что. Когда я смотрю на него, он выглядит не так, как я сейчас. Мои воспоминания продолжают возвращать меня назад, к тому дню на кровати: вкус его горячего рта, прикосновение его пальцев к моей коже. Я хочу быть с ним все время. Я следую за ним из комнаты в комнату, находя любую причину быть рядом, смотреть на него, прикасаться к нему. Я хочу обнять его, погладить, поцеловать, но, конечно, когда рядом все время другие, это невозможно. Любовь к нему будто становится сильной физической болью. Мною овладел калейдоскоп противоречивых эмоций: с одной стороны, волнение от такого количества адреналина и волнения, что сложно есть, с другой — поглощение ужасом от того, что Лочен внезапно скажет, что мы не можем делать этого, потому что это неправильно. Или что кто-то узнает и заставит нас расстаться. Я не стану слушать, как у меня в голове тикает бомба, не стану думать о будущем, где зияет черная дыра, в котором никто из нас не сможет существовать, вместе или по отдельности… Я отказываюсь позволять своим страхам за будущее разрушать настоящее. Все, что сейчас имеет значение, это то, что Лочен рядом со мной, и мы любим друг друга. Я никогда в жизни не чувствовала себя такой счастливой.

Лочен тоже кажется более бодрым. Напряженный взгляд истощения и ложной радости исчезли с его лица. Он лопается от смеха над шутками Тиффина, щекочет Уиллу и кружит ее, пока я не прошу его остановиться. Он потакает Киту и пропускает мимо ушей его обычные подстрекательские высказывания, он даже перестал кусать губы. И каждый раз, когда мы встречаемся взглядами, его лицо озаряется улыбкой.

В пятницу утром, две недели спустя после наших последних объятий в кровати, я подхожу к нему, когда он стоит в одиночестве у раковины, спиной к дверям, потягивая свой утренний кофе и глядя в окно. Его черные волосы до сих пор торчат после ночи, белые рукава рубашки как всегда закатаны до локтей. Кожа на руках выглядит такой гладкой, что мне очень хочется прикоснуться к ней. Не в силах удержаться, я незаметно провожу своей рукой по его ладони. Он оборачивается ко мне с удивленной улыбкой, но в его глазах я вижу намек на тревогу, сопровождаемую другими эмоциями: тоской и мучительным отчаянием.

— Остальные спустятся через минуту, — нежно предупреждает меня Лочен.

Я бросаю взгляд на закрытую дверь в кухню, жалея, что там нет замка.

Развернувшись, я касаюсь кончиками пальцев внутренней стороны его ладони.

— Я соскучилась по тебе, — шепчу я.

Он слегка улыбается, но глаза остаются грустными.