— Встретимся на лестнице, — шепчет он. Фрэнси громко присвистывает, когда он отходит, и я вовремя поворачиваюсь, чтобы увидеть, как он краснеет.

Здесь, наверху, ветер почти штормовой, пронизывающий осколками льда. Я понятия не имею, как Лочен может выносить его день за днем. На холоде он обхватывает себя руками, стучит зубами, а его губы становятся синими.

— Где твое пальто? — упрекаю я его.

— В обычной утренней спешке я забыл его.

— Лочен, ты же подхватишь воспаление легких и умрешь! Ради Бога, ты мог бы ходить читать в библиотеку?

— Я в порядке. — Он настолько замерз, что едва может говорить. Но в такие дни в библиотеке толпится половина школы.

— В чем дело? Я думала, ты не любишь, когда я сюда прихожу. Что-то случилось?

— Нет, нет. — Он покусывает губу в попытке сдержать улыбку. — У меня кое-что для тебя есть.

От смущения я хмурюсь.

— Что?

Он лезет в карман своего блейзера и вытаскивает маленькую серебряную коробочку.

— Это запоздалый подарок на Рождество. До сих пор я не мог достать его. И не хотел дарить тебе дома, потому что, ты знаешь… — от смущения его голос стихает.

Я медленно беру коробочку у него из рук.

— Но несколько лет назад мы заключили договор, — возражаю я. — Рождество для детей. Мы не собирались тратить денег больше, чем нужно, помнишь?

— В этом году мне захотелось нарушить договор. — Он выглядит очень взволнованным, его глаза смотрят на коробочку, показывая тем самым, чтобы я открыла ее.

— Но тогда ты должен был сказать мне. У меня ничего для тебя нет!

— А я и не хочу, чтобы ты что-то мне дарила. Я не сказал тебе, потому что хотел, чтобы это было сюрпризом.

— Но…

Он берет меня за плечи и, смеясь, нежно сжимает их.

— О-ох! Может, ты ее просто откроешь?

Я улыбаюсь.

— Хорошо, хорошо! Но я по-прежнему против такого нарушения договора без моего ведома… — Я поднимаю крышку. — Ох… Господи… Лочи…

— Тебе нравится? — Он практически подпрыгивает на носочках, ухмыляясь от удовольствия, в его глазах сияет торжество. — Это чистое серебро, — с гордостью сообщает он мне. — Он подойдет тебе идеально. Я снял мерки с ремешка твоих часов.

Я продолжаю глядеть в коробочку, понимая, что уже несколько секунд не двигаюсь и молчу. Серебряный браслет, лежащий на черном бархате, — самая изысканная вещь, которую я когда-либо видела. Состоящий из замысловатых петель и завитков он сверкает в белых лучах зимнего солнца.

— Как ты за него заплатил? — потрясенно шепчу я.

— Это имеет значение?

— Да!

На мгновение он замолкает, сияние исчезает, и он опускает глаза.

— Я… я накопил. У меня была вроде как работа…

Я недоверчиво отрываю взгляд от красивого браслета.

— Работа? Какая? Когда?

— Ну, это была не настоящая работа. — Свет ушел из его глаз, и теперь он говорит смущенно. — Я предложил некоторым людям написать эссе, а с этого была выгода.

— Ты делал домашнее задание за деньги?

— Ага. Ну, по большей части — курсовые. — Он застенчиво смотрит вниз.

— С каких пор?

— Начиная с прошлого семестра.

— Ты копил на это четыре месяца?

Он тер ботинками землю, а его глаза отказывались встречаться с моими.

— Сначала это были просто дополнительные деньги для, ну, ты знаешь, домашних вещей. Но потом я подумал про Рождество и о том, что ты не получала подарков с… никогда…

Я понимаю, что мне сложно перевести дыхание. Я изо всех сил стараюсь принять все это.

— Лочен, мы должны немедленно вернуть его и забрать твои деньги.

— Мы не можем. — У него дрожит голос.

— Что ты имеешь в виду?

Он переворачивает браслет. На обратной стороне написаны слова: “Мая, люблю тебя навеки. Лочен х”.

Оцепенев от потрясения, я смотрю на гравировку, тишину между нами нарушают только крики вдалеке с детской площадки.

Лочен тихо говорит:

— Я подумал… что он не должен быть слишком свободным, так что никто не сможет увидеть гравировку. А если ты беспокоишься, то всегда можешь просто спрятать его дома. К-как счастливый талисман или вроде того, то есть, если только он, конечно же, тебе нравится… — Он снова замолкает.

Я не могу пошевелиться.

— Наверно, это была глупая идея, — теперь он говорит быстро, запинаясь на словах. — Наверно… наверно, ты себе выбрала бы не такой — у парней ужасный вкус в таких вещах. Я должен был подождать и спросить у тебя. Должен был позволить тебе выбрать или подарить что-то более полезное, например, э-э, ну… например…

Я снова отвожу взгляд от браслета. Несмотря на холод, у Лочена от смущения горят щеки, а глаза излучают разочарование.

— Мая, послушай, это, на самом деле, неважно. Ты не должна его носить

или что-то еще. Ты… ты можешь просто спрятать его дома… из-за гравировки.

Он одаривает меня дрожащей улыбкой, отчаянно пытаясь сгладить всю ситуацию.

Я медленно качаю головой, с трудом сглатываю и заставляю себя заговорить:

— Нет, Лочи, нет. Это… это самая красивая вещь, которую я когда-либо видела. Самый невероятный подарок, что я получала. И гравировка… Я буду носить его всю свою жизнь. Я просто не могу поверить, что ты это сделал. Только для меня. Вся эта работа, ночь за ночью. Я думала ты сходишь с ума из-за экзаменов или чего-то еще. Но все это было просто… просто, чтобы подарить мне… — я не могу закончить предложение, крепко сжимая коробочку, наклоняюсь к нему и прижимаюсь щекой к его груди.

Я слышу его вздох облегчения.

— Эй, знаешь, из вежливости достаточно улыбнуться и сказать “спасибо”!

— Спасибо, — шепчу я, но эти слова ничего не значат по сравнению с тем, что я испытываю.

Он берет коробочку и поднимает мою руку. Я чувствую, как он тянется и задирает рукав моего пальто. А через несколько мгновений возни я на коже ощущаю прохладу серебра.

— Ну, как тебе? Только посмотри, — гордо говорит он.

Я глубоко вздыхаю, проглатывая слезы. Замысловатое серебро у меня на запястье сверкает. На точке пульса — слова “Люблю тебя навеки”. И я знаю, что так оно и будет.

Браслет я ношу все время. Только иногда снимаю его в безопасности своей комнаты, кладя его на ладонь и в восторге глядя на гравировку. По ночам я сплю с приоткрытыми занавесками, поэтому лунный свет, сверкая, отражается в металле. В темноте я губами ощущаю его выемки, будто, целуя его, буду ближе к Лочену.

В воскресенье вечером домой врывается мама, у нее течет макияж, волосы мокрые от дождя.

— О, вы все здесь, — выдыхает она, не пытаясь даже скрыть разочарование, стоя в дверном проеме гостиной в мужской куртке не по размеру, чулках в сетку и туфлях на покосившихся каблуках. Тиффин на диване тренируется делать стойку на голове, Уилла, растянувшись на полу, без интереса смотрит в телевизор, а я пытаюсь доделать свою домашнюю работу по истории, сидя за кофейным столиком. Кит уже ушел гулять со своими друзьями, а Лочен наверху повторяет уроки.

— Мамочка! — Уилла вскакивает и бежит, подняв руки для объятий. Мама треплет ее по голове, даже не взглянув на нее, и Уилла обхватывает ее за ноги.

— Мам, мам, посмотри, что я умею! — торжественно кричит Тиффин, делая в воздухе сальто и скидывая мои стопки книг на пол.

— Почему ты не у Дэйва? — язвительно спрашиваю я у нее.

— Ему пришлось уйти спасать свою бывшую жену, — отвечает она, ее губы изгибаются от отвращения. — Очевидно, у нее агорафобия или вроде того. А по мне, так, скорее, хронический недостаток внимания.

— Мамочка, давай сходим куда-нибудь. Ну, пожалуйста! — умоляет Уилла, повиснув у нее на ноге.

— Не сейчас, моя булочка. На улице идет дождь, и мамочка очень устала.

— Ты могла бы отвести их в кино, — быстро предлагаю я. — “Супергерои” начнутся через пятнадцать минут. Я собиралась сама повести их, но раз тебя они не видели в течение двух недель…

Да, мам! “Супергерои” — это круто, тебе понравится! У меня в классе все уж посмотрели. — У Тиффина загорается лицо.

— И попкорн! — упрашивает Уилла, подпрыгивая вверх-вниз. — Я люблю попкорн! И колу!

Мама выдавливает натянутую улыбку.

— Дети, у меня раскалывается голова, и я только что вошла.

— Но ты же была у Дэйва целых две недели! — раскрасневшись, внезапно кричит Тиффин.

Она слегка вздрагивает.

— Ладно, ладно. Хорошо. — Она бросает на меня сердитый взгляд. — Ты же понимаешь, что последние две недели я работала, ведь так?

Я невозмутимо смотрю на нее в ответ.

— Как и мы.

Она разворачивается, и после спора насчет зонта, яростных криков о пропавшем пальто и мучительных воплей, что кто-то кому-то наступил на ногу, входная дверь с грохотом захлопывается. Я откидываю голову на край дивана и закрываю глаза. Спустя мгновение я снова открываю их и улыбаюсь. Они ушли. Они все ушли. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Наконец-то, целый дом в нашем полном распоряжении.

Я на цыпочках поднимаюсь по лестнице, мой пульс набирает обороты. Я собираюсь удивить его. Подкрасться к нему сзади, скользнуть на колени и объявить о нашем неожиданном мгновении свободы долгим глубоким поцелуем. Остановившись возле двери в его спальню, я задерживаю дыхание и аккуратно поворачиваю ручку.

Медленно я приоткрываю дверь. Затем останавливаюсь. Он не сидит за столом, склонившись над книгами, как я ожидала. Вместо этого он стоит у окна: одной рукой сосредоточенно возится со сломанным телефоном, который, как он думает, еще можно спасти; другой пытается стянуть носок, опасно раскачиваясь на одной ноге. Он наполовину стоит ко мне спиной, поэтому не замечает меня за дверью, и я смотрю на него в изумлении, когда он изо всех сил пытается снять второй носок, при этом глаза его по-прежнему прикованы к треснувшему экрану. А потом со вздохом досады он швыряет его на кровать и, хватая футболку, быстро одевает ее через голову, его волосы смешно топорщатся в стороны. Видя висящее на спинке стула полотенце, я понимаю, что он собирается принять душ и начинаю пятиться назад, когда что-то останавливает меня. Я внезапно поражена тем, насколько изменилось его тело. Все время худой теперь он стал более мускулистым. Легкие изгибы бицепсов, гладкая грудь без волос, конечно, у него на животе не шесть кубиков, но намек на них есть…

Подкрадываясь к нему сзади, я обвиваю руками его за талию и чувствую, как он напрягается.

— Она увела их, — шепчу я ему на ухо.

Он поворачивается в моих руках, и вдруг мы уже крепко, отчаянно целуемся — нас некому остановить, наше время не ограниченно. Но вместо того, чтобы сделать нас апатичными, это добавляет ситуации новый элемент волнения и настойчивости. У Лочена дрожат руки, когда он берет в ладони мое лицо. Между поцелуями он часто дышит мне в щеки, и боль тоски растекается по всему моему телу. Он целует каждую частичку моего лица, ушей, шеи. Я провожу ладонями вверх и вниз по теплу его обнаженной груди, рук и плеч. Я хочу ощущать каждую часть его тела. Я хочу вдыхать его. Я до боли хочу его. Он целует меня так сильно, что едва дает мне время, чтобы вздохнуть. Его ладони в моих волосах, на моей шее, под моим воротником. Его обнаженная кожа трепещет от моих прикосновений. Но между нашими телами до сих пор слишком много одежды, слишком много препятствий. Моя ладонь скользит под пояс его джинсов.

— Подожди… — шепчу я.

Его дыхание подрагивает у моего уха, и он пытается поцеловать меня в шею, но я нежно отталкиваю его.

— Подожди, — говорю я ему. — Остановись на секунду. Мне нужно сосредоточиться.

Когда я опускаю голову, то чувствую, как его тело напрягается от досады и удивления. Я стараюсь сосредоточиться на том, что делаю, аккуратно, не торопясь. Я не хочу сделать что-то неправильно, ошибиться, выставить себя дурочкой, сделать ему больно…

Расстегнуть пуговицу легко. Опустить молнию — в меньшей степени: в первый раз она застревает, и мне приходится тянуть ее вверх, а потом вниз. Но внезапно Лочен хватает меня за запястья, отводя мои руки.

— Что ты делаешь? — его голос звучит недоверчиво, почти сердито.

— Тс-с… — Я возвращаюсь к его расстегнутым брюкам.

— Мая, нет! — он тяжело дышит, в его голосе слышатся безумные нотки. Его руки теперь пытаются снова застегнуть джинсы, но пальцы движутся неуклюже и дрожат от потрясения.

Оттянув пояс боксеров, я просовываю пальцы внутрь, чувствуя прилив восторга, когда притрагиваюсь к нему. Он кажется на удивление твердым и теплым. С легким вздохом, Лочен наклоняется вперед, ртом ловит воздух, напрягается и смотрит на меня с выражением полного изумления, будто он забыл, кто я, цвет заливает щеки, дыхание его быстрое и поверхностное. А потом с небольшим вскриком он хватает меня за плечи и отталкивает.