Она вспомнила потрясение от его поцелуя, от того, как его язык ласкал ее губы до тех пор, пока она не разжала их и не приоткрыла рот. И затем потрясение от его языка глубоко внутри ее рта, от исследования, поглаживания, скольжения внутрь и наружу, пока ее тело наливалось жаром, и ее полусон переходил в нечто совсем иное, делавшее ее совсем беспомощной.

Она вспомнила вес и жар его тела, когда он, одетый только в рубашку и панталоны, забрался к ней под одеяло, вспомнила ощущение его рук, поглаживающих, ищущих, сжимающих, и... раздевающих и ее, и его самого. А потом тяжесть его тела, его очень мускулистые ноги, широко раздвинувшие ее ноги, его руки, пробирающиеся под нее.

И ощущение его, входящего внутрь нее, на мгновение острая боль, а затем растущая жажда, нарастающее безумие по мере того, как он выходил и вторгался заново, пока все не разбилось вдребезги в чувстве, которого она никогда не испытывала прежде или с тех пор.

Она вспомнила все это в одно яркое, ослепительное мгновение, — тот факт, что она и этот мужчина разделили предельную близость. И тот факт, что он ничего потом не сказал. Она пробудилась позже и обнаружила его опять спящим на полу перед дверью. И на другой день, последний в их путешествии к Лондону, он был тихим и суровым, таким, как будто ничего не было. Он упомянул об этом только на следующий день, когда сделал ей предложение, — перед тем, как папа присоединился к ним. Она должна выйти за него замуж, настаивал он. Он взял ее девственность. Она может быть беременна.

Она заявила, что не может. Она оказалась с тетками в Уэльсе прежде, чем выяснила наверняка, что не беременна, хотя из-за четырехдневной задержки пережила кромешный ад.

И теперь она снова была наедине с ним. Она резко повернулась в направлении перелаза. Но его рука сомкнулась на ее руке выше локтя прежде, чем она смогла сделать шаг.

— Вы не должны уходить, — сказал он.

Она выдернула руку, смятенная чувством, вызванным этим прикосновением.

— Этого больше не случится, — сказала она. — Впредь я не зайду в ваши владения. Я прошу у вас прощения.

— Кэтрин.

Его резкий голос остановил ее снова. Она обернулась, чтобы посмотреть на него. Он стоял с руками, сомкнутыми за спиной. Его собака сидела около него с бдительной мордой, готовая возобновить прогулку при первом же многообещающем знаке.

— Кэтрин, как вы? — спросил он.

Его глаза блуждали по ее лицу. Видя, как поблекла ее красота. Она остро сознавала, как невзрачно причесана и так же невзрачно одета. Одежда, должно быть, прискорбно немодна. Она ничего не знала о моде в течение пяти лет.

— Это никакая не случайность, не так ли? — сказала она. — Вы знали, что я здесь. Вы прибыли в Ти Маур преднамеренно, потому, что я здесь. Зачем? Чтобы узнать, как я?

Некоторое время он не отвечал. Он всегда был до замешательства тихим мужчиной. Таким, чье выражение лица ничего не выказывало.

— Да, — сказал он наконец.

Она почти засмеялась, хотя в его ответе не было ничего забавного. Она отказала ему — целых пять лет назад. Она освободила его от всяких обязательств — и за то, что сделала она, и за то, что тогда сделал он. Это была давняя история. Если она и думала о нем в течение прошедших пяти лет, а она предполагала, что должно быть, думала, даже если спрятала воспоминания о нем глубоко в подсознании, — то представляла, что к настоящему времени он должен был жениться на ком-нибудь, кто был достоин его высокого положения, и что тщательно выбранная невеста согласно долгу подарила ему наследника и еще одного сына для подстраховки. Он был мужчиной из тех, кто последователен в своей жизни. Или она только так думала.

Конечно, вполне возможно, что он женат, что у него уже имеется наследник и, вероятно, другие дети.

— У меня все хорошо, — сказала она. — Так что вы не должны дольше здесь оставаться. Вы ожидали найти меня павшей духом, больной? Вы ожидали найти меня несчастной и возможно даже покончившей с собой? Я подурнела, что только ожидаемо в женщине теперь уже двадцати трех лет, и, несомненно, если бы я была в Лондоне, даже самая непривередливая из моих горничных не стала бы носить ту немодную одежду, которую я теперь ношу. Но со мной не случилось ничего из того, чего вы ожидали.

— Вы не подурнели, — сказал он спокойно, поразив ее этим заявлением.

— Хорошо, — сказала она, — тогда вы можете возвращаться домой успокоенным. У меня все хорошо. Это совесть привела вас сюда? После всего этого времени? Ваше чувство долга настолько сильно?

— Я думал, — ответил он, — что, возможно, к настоящему времени вы придете к пониманию, что предпочтительнее быть замужем за мной, чем провести здесь остальную часть вашей жизни.

Ее глаза расширились от потрясения. Он прибыл, чтобы предложить ей брак, снова? Но почему? Почему?

— Ваши обязательства передо мной закончились пять лет назад, — сказала она ему, — когда я сказала "нет".

— Легко говорить в пылу момента, — сказал он. — Тогда не понимаешь, что оставшаяся жизнь может быть длинным и скучным делом.

— Это совсем не было легко, — сказала она. — Я знала, что значит оставить все и тех, кого я когда-либо знала и любила. Я знала, что это означает быть впервые жизни подвергнутой порке, — мой отец предупредил меня, что это будет одним из последствий моего отказа вам. Ожидание внушало ужас. Само же событие было слишком болезненным, чтобы быть ужасающим. Была только боль. — Она заметила, как он коротко нахмурился, первое изменение выражения, которое она увидела на его лице. — И я знала, что после этого я буду отправлена сюда на всю оставшуюся жизнь. Я никогда не была здесь, но я представляла, на что это будет похоже, а ведь я была девушкой, наслаждавшейся окружением и весельем. Нет, говорить "нет" было нелегко. Единственным фактом, сделавшим это возможным, было то, что сказать "да" было еще менее возможным

— Тогда вы еще любили его, — сказал он. — Я предполагаю, это можно было понять. Но даже это должно было умереть за пять лет.

— Я не любила его, — сказала она, — хотя и тайно сбежала с ним меньше, чем за неделю до того. Возможно, я никогда его не любила. Вы когда-либо думали над этим? Возможно, все это было только следствием его лихого появления в лейтенантской форме, его обаяния, и того обстоятельства, что и мой отец, и мои братья запретили мне иметь любые отношения с ним, а так же того, что вы имели наглость предостеречь меня относительно него.

Горечь, даже гнев были в ее голосе. Он думал, что он все знал. Он не знал ничего. Он никогда не расспрашивал. Возможно, если бы он спросил — если бы задал правильные вопросы — она бы сказала ему полную правду. Но нет, он считал, что знает все ответы.

— Он был охотником за состоянием, — сказал он. — Он почти погубил мою сестру. Я вовремя предотвратил их побег.

— Да, он был охотником за состоянием, — сказала она. — Я не забыла, как он вилял, когда вы прибыли за нами и притворились, что мой отец умыл руки и оставил меня без пенни. И как нетерпеливо он принял сумму, которую вы уплатили ему, чтобы он уехал без меня. Почему вы последовали за нами? Я никогда этого не понимала.

Им никогда не было легко в общении друг с другом. Она тоже не задавала вопросов. Она ждала, что он просто предоставит ей ответы без расспросов.

— Я бы не смог, будучи осведомленным, наблюдать, как он губит невинность, — сказал он.

— Так что вы сами сделали это вместо него, — сказала она.

— Да.

Его собака снова запрыгала, а затем в одиночестве убежала вынюхивать что-то среди деревьев.

На самом деле, она не справедлива. Это не было насилием. Она так же стремилась к этому, как и он.

— Я был способен обеспечить вас, — сказал он. — Я бы относился к вам с уважением. Я был бы верен вам.

Все то, чего не стал бы делать достопочтенный лейтенант Леонард Гастингс.

— Хорошо, — сказала она, — я отказала вам, даже зная все возможные последствия. И после этих пяти лет последствия все еще кажутся мне бесконечно более желанными, чем возможная альтернатива. Вы можете с чистой совестью возвращаться в Лондон.

Он не двигался и не сменил выражения лица. На этот раз, когда она отвернулась, он не пытался остановить ее. Она шла назад к перелазу, стараясь не спешить, стараясь не сорваться на бег. Ее спину покалывало. Ее ноги тряслись так, что она вынуждена была сесть на верх перелаза. Она уже должна быть вне его поля зрения, если только он не последовал за нею. Она не оглядывалась назад, чтобы выяснить это.

Вот теперь действительность лавиной обрушилась на нее. Ее пристальный взгляд бессмысленно скользил по дюнам к берегу и морю, от моря к песчаной дороге и домам за ней, среди которых был и дом ее тетушек. Именно он арендовал Ти Маур — маркиз Эшендон. Он приехал сюда из-за нее, из-за некого излишнего и совершенно ошибочного чувства долга перед ней. Должно быть, трудно человеку его гордости и положения знать, что он совратил знатную даму и что его попыткам привести все в порядок, женившись на ней, воспротивились.

Однако, она не ожидала такого от него. Она бы скорее подумала, что он покинул дом ее отца, чувствуя, что бремя вины и обязательств снято с его плеч. Она ожидала, что для него забыть ее — дело нескольких дней, самое большее — недель. Она ожидала, что он будет смаковать мысль о том, что ее выпороли и отправили в изгнание, из-за того, что она ввергла его в такую опасную ситуацию.

Почему он последовал за нею и лейтенантом Гастингсом? Почему он упорно ехал верхом целых два дня, чтобы перехватить их прежде, чем стало бы слишком поздно? Почему он уплатил лейтенанту Гастингсу такую огромную сумму из собственного кармана, чтобы тот отказался от притязаний на нее? Почему он подверг опасности собственную свободу, взяв ее с собой обратно в Лондон, когда мог бы просто послать за отцом и держаться подальше от всей этой истории?

Конечно, она и прежде задавала себе эти вопросы. Много раз, хотя после первых нескольких месяцев она безжалостно изгнала их из ума и своей жизни и забыла все это. Как будто нечто подобное возможно забыть. Она думала в то время, что он приехал потому, что был неравнодушен к ней. Но на обратном пути он был холоднее льда и тише, чем могила.

А затем, на вторую ночь, пытаясь освободиться от кошмарного сна, она увидела его, склонившегося над ней и трясущего ее за плечо. За этим последовало самое невероятное происшествие в ее жизни. Но, это не казалось неправильным вопреки тому факту, что даже поцелуй, дарованный джентльмену, мог скомпрометировать ее. Это не казалось неправильным. Она думала, что он неравнодушен. Она думала, что он любит ее. Это было единственное объяснение всему, которое имело смысл.

Она любила его в эти полчаса. Не только телом, но всей своей сущностью. Она чувствовала правильность происходящего, считая, что он был неравнодушен к ней все это время. Она воспринимала как чудо то, что это случилось как раз после того, когда он как он спас ее. Спас от того, что могло бы — нет, отдалило бы его от нее навсегда.

Но с его стороны это было только вожделение. Холодное, циничное вожделение. Он знал, конечно, что должен предложить ей брак, когда они достигнут Лондона. Так почему бы не поиметь ее во время поездки? Так что он поимел ее, а потом снова стал холодным и безмолвным.

Но почему он последовал за нею? Она никогда не могла придумать удовлетворительного ответа.

Она спустилась с перелаза и медленно пошла по направлению к дороге и дому тетушек. Он был странным человеком. Но он узнал то, зачем приехал, и по ходу этого ему еще раз напомнили, что она питает отвращение к нему, что любая судьба предпочтительнее, чем быть вынужденной выйти за него замуж.

Теперь он уберется. Через день или два — прежде, чем расцветут нарциссы, — молва сообщит, что новый арендатор Ти Маур уехал чуть ли не раньше, чем прибыл.

Все будут разочарованы. Но никто не будет по-настоящему удивлен. В конце концов, что такое место как Рос может предложить молодому и одинокому джентльмену высшего света? Тем более, английскому маркизу.

Она могла бы снова получить шанс на замужество, думала она, остановившись на обочине дороги, хотя ни одной повозки не было видно ни в ту, ни в другую сторону. Он определенно давал понять, что он прибыл, чтобы сделать ей предложение.

Она могла бы, в конце концов, обнаружить, что ее изгнание закончилось всего лишь через пять лет. Она могла бы вернуться в Англию и даже в Лондон, снова заслуживающей уважения как маркиза Эшендон. Она могла бы вести нормальную жизнь как жена и мать.

Пустота могла бы быть заполнена.

Она давно осознала, что тот единственный опыт физической любви, пережитый ею в гостинице где-то к северу от Лондона, имел некоторое отношение к томительному одиночеству, которое она часто ощущала. За очень краткий промежуток времени она узнала иллюзию сокровенной близости с мужчиной. И она знала, что и ее тело, и ее разум, и ее эмоции жаждали такой близости в качестве регулярной, ежедневной части ее жизни. Не только физического акта, но и всего, что он символизирует. Всего, чего он не символизировал в этом особом случае с этим особым мужчиной.