Эмили терпеть не могла этой суеты. Больше всего она любила проводить время в родовом имении в Ланкашире, сочиняя романы. Но популярности своей она не отрицала и не стеснялась ее.

Для всех троих светские рауты стали своего рода ширмой, за которой каждая прятала свои увлечения от сплетников. Эмили принимала эту игру с легкостью и никогда не пропускала балы. Временами, когда ей хотелось развеяться, Эмили не стеснялась пользоваться своей привлекательностью. Мадлен в этих случаях почти завидовала ей, но скорее умерла бы, чем показала это подруге.

К сожалению, как раз сегодня Эмили пребывала в игривом настроении. Мадлен внутренне приготовилась к этому зрелищу: Ротвел ведет Эмили в центр зала. Она успокаивала себя, вспоминая о приятном театральном приключении, убеждала себя, что он — всего лишь очередной высокомерный распутник, и старалась побыстрее забыть его живое, привлекательное лицо, промелькнувшее под отталкивающей маской мизантропа. Пусть Ротвел и не пригласит ее на танец, зато она избегнет скуки, которая, втолковывала она себе, неизбежна в его обществе.

Он двигался, как хищник, вышедший на охоту, как дикарь, примеривший платье джентльмена, но не изменившийся по сути. Его веселье было напускным: в глазах сквозила холодная решимость. Казалось, он явился на бал, движимый каким-то тайным умыслом, и твердо решил осуществить задуманное. И вот Софрония представила подруг герцогу. Ротвел поклонился с изяществом, которое не растерял за годы, проведенные в деревне.

А потом герцогиня сказала нечто такое, от чего сердце Мадлен замерло:

— Ротвел, вот дама, которую вы искали. Она во многом преуспела.

Изучающий взгляд темно-голубых глаз уперся в Мадлен. Когда Софрония холодноватым тоном представляла Эмили и Пруденс, Мадлен, казалось, совсем не была заинтересована в происходящем, но после слов герцогини перестала делать вид, будто шейный платок — самая интересная вещь в мире, и решилась посмотреть герцогу в лицо.

На его губах вновь заиграла неприятная ухмылка.

— Леди Мадлен, окажите мне честь.

Не успела она ответить, как он подал ей руку. Грянул вальс, и пары у него за спиной стремительно закружились в танце. Мадлен любила танцевать, но вальсировать с этим напыщенным господином, который явно не собирался считаться с ее желаниями, ей не хотелось. Она устала быть образцовой леди, устала достойно вести себя. Она поклялась себе: этот год будет особенным, и пусть о ее бунте знают только Эмили и Пруденс, этого было достаточно. Мелодия вальса манила ее, еще сильнее манила тайна, которую герцог прятал под своей фальшивой улыбкой, но ей хватило смелости смерить его взглядом и ледяным тоном произнести:

— Я не танцую с повесами, ваша светлость.

От удивления он замер с протянутой рукой. В глубине души она сразу пожалела о сказанном, ей захотелось немедленно извиниться перед ним, хотя она и не соврала. Она действительно не танцевала с повесами. Потому что ни один из них и не подумал бы пригласить ее на танец. Мадлен ожидала презрительной усмешки, колкости или даже грубости, но неожиданно он весело и искренне рассмеялся:

— Вы правы, тетя. Леди Мадлен действительно во многом преуспела.

Софрония улыбнулась:

— Мой племянник не позволит себе никаких вольностей, леди Мадлен. Вашей репутации ничто не угрожает. У него есть к вам предложение. И я буду счастлива, если вы примете его.

Овдовевшая герцогиня нравилась Мадлен, хотя и слыла дамой жесткой и обидчивой. Черты Мадлен смягчились, она посмотрела на Ротвела и спросила:

— Какое предложение вы хотели мне сделать, ваша светлость?

— Пожалуйста, называйте меня Фергюсоном, — сказал он. — И все же, не соизволите ли подарить мне танец? И мы все обсудим. Уверяю, я не кусаюсь.

Пруденс легонько толкнула ее, герцогиня не сводила с нее пристального взгляда, и только Эмили, потрясенная до глубины души, не находила слов и не знала, как на это реагировать. Мадлен со вздохом подала ему руку. Гости с удивлением и любопытством смотрели на них. Пять минут в компании Ротвела, а внимания больше, чем за пять лет! Проклятия вертелись у нее на кончике языка. Теперь сохранение ее тайны зависело от того, останется ли свет привычно равнодушным к ней. Неожиданное внимание герцога могло погубить ее.

Они закружились в быстром вальсе. Десять лет назад карикатуры на Ротвела были ужасно популярны, его рисовали с красными, как адский огонь, волосами. На самом деле герцог был шатен, его волосы имели лишь теплый медный оттенок. Он определенно был хорош собой, под сюртуком играли крепкие мышцы, сильные руки уверенно вели в танце. Похоже, тяжелый труд был ему привычнее, чем бесконечная игра в вист. Кисть была узловатой и грубой — это ощущалось даже через перчатку. Среди знакомых Мадлен были мужчины, которые, занимаясь охотой, укрепили свое здоровье и тело, но ни один из них не был сложен, как атлет или античный воин.

Кем бы он ни был, в бальном зале он выглядел неуместно и странно, даже идеальный костюм не спасал положения. Он смотрел на нее с улыбкой, очаровательной и опасной; такую улыбку джентльмены изобрели специально, чтобы покорять и обольщать. Лживость и деланность были в каждом его жесте, но, видя это, Мадлен, тем не менее, находила его привлекательным.

— Если вы откажетесь называть меня по имени, я буду томиться и печалиться весь вечер.

— Другие дамы с радостью вас утешат.

Герцог изящно обошел медлительную пару. Мадлен затаила дыхание. Танец с таким умелым кавалером вскружил ей голову, как бокал шампанского.

— О чем это вы? Намекаете на нравы барышень или на мое неблагопристойное поведение?

Она заставила себя улыбнуться.

— Выбирайте сами, ваша светлость.

Герцог улыбнулся в ответ, но на этот раз улыбка была искренней; похоже, ему нравилась компания Мадлен.

— Вынужден признать: моя репутация не из лучших. Свет меня не любит, леди Мадлен. Можно мне называть вас Безумная Леди[2]? Если вы дадите мне шанс, я сойду от вас с ума.

Это был безопасный флирт, которому предавались на всех светских раутах. Но для нее это было внове.

— Думаю, вы слишком долго пробыли в деревне, — чуть подозрительно сказала она.

Герцог притворно закатил глаза.

— Я мог бы вернуться в Лондон несколько лет назад, но принял решение остаться в Шотландии. Вы будете удивлены, но сомнительные увеселения Лондона мне не особо по душе.

Мадлен прекрасно понимала, что герцог успел попробовать и сомнительные, и откровенно нескромные лондонских увеселения и сейчас просто забавлялся. Она напомнила себе, что имеет дело с известным распутником, а теперь еще и герцогом, и что шутить с ним опасно.

— Итак, что вашей светлости нужно от меня?

— Софрония предупредила, что вы умны и терпеть не можете дураков. Именно поэтому она порекомендовала обратиться к вам с одной деликатной просьбой.

Какая может быть просьба у мужчины, одновременно и деликатная, и обращенная к приличной женщине? Она кивнула, давая понять, что готова его выслушать.

— Не могли бы вы стать компаньонкой моим сестрам?

Она оступилась. Предложи он ей руку и сердце, все было бы лучше, чем эта просьба. Герцог подхватил ее, не давая сбиться с шагу.

— Моим сестрам уже по двадцати одному году, они близнецы. Их дебют, к сожалению, несколько раз откладывался вследствие смерти родственников: они довольно долго соблюдали траур. Софрония считает, что будет лучше, если в свете их будет представлять дама старше их, но Элли…

Он замолчал. Элли, его старшая сестра, овдовевшая маркиза Фолкстон, имела репутацию, которую вряд ли можно было счесть подходящей для компаньонки юных леди.

— Почему я? Думаю, у вас немало влиятельных подруг.

— Да, но ни с одной из них я не выдержу и часа. Слишком много разговоров и морализирования. Наверное, вы знаете, что о нас говорят. Софрония говорила, что все считают нас безумными. С другой стороны, тетя утверждает, что у вас безупречная репутация и прекрасная интуиция. Благодаря вам сестры смогут наилучшим образом зарекомендовать себя. Учитывая то, что о нашей семье сложилось превратное мнение, это очень важно. Но я слышал от тети, что у вас слабое здоровье, и если вы сочтете это препятствием, я пойму.

Герцогиня напрасно беспокоилась. Но если бы она знала причину мнимой болезни Мадлен, то отказалась бы от общения с ней раз и навсегда. Мадлен поняла, что означает его просьба. Если герцогиня Харвич, главный эксперт по этикету, считает, что Мадлен может сопровождать двух незамужних девушек, значит, ее действительно «положили на дальнюю полку» и уже никто не думает, что она выйдет замуж. Впрочем, она знала, что так оно и есть, и все же ей было больно, когда на это намекали в такой циничной форме. Но если она не согласится, разве это изменит тот факт, что она вышла из брачного возраста? С другой стороны, если ее постыдная тайна откроется, ей, возможно, понадобятся влиятельные союзники, чтобы выстоять под шквалом общественного осуждения. Более сильного союзника, чем Софрония, невозможно было и представить. Если Мадлен будет сопровождать сестер герцога, ее репутация перестанет быть ее личным делом, и Софрония будет весьма заинтересована защищать ее.

— Хорошо, — сказала она. — Я с радостью буду сопровождать ваших сестер.

Вальс закончился. Ей отчаянно хотелось бежать от человека, который видел в ней только компаньонку своих сестер. Было обидно до слез. Ротвел оказался прекрасным партнером. И то, что он дарил такие же полные очарования улыбки другим дамам, не делало его менее плохим.

Проводив ее к подругам, герцог удалился. Мадлен опустилась на стул, изо всех сил сопротивляясь желанию закрыть лицо руками и зарыдать. Украдкой она вытерла руки о подол платья, но мерзкое ощущение чего-то липкого никуда не делось. Ее платье, туфли, даже белье — все было новым. Но сама она чувствовала себя старой и сломанной, будто ее случайно забыли в заново отремонтированном зале, и горничная сейчас выметет ее. Она и не предполагала, что в двадцать восемь лет можно чувствовать себя такой старой.

Фиаско! Конец всему! Но, по крайней мере, впереди был еще один вечер, который она проведет в театре, и хотя никто не узнает о ее смелости, это станет достойным утешением. Еще один счастливый вечер перед тем, как начнется жизнь, к которой она никогда не привыкнет, но которой, по-видимому, не сможет избежать.

Глава 2

На следующий вечер Фергюсон в компании старинных приятелей отправился на перекресток «Семи циферблатов»[3]. Он обошел лужу мочи, растекавшуюся по трещинам брусчатки. Прошло десять лет, а Лондон совсем не изменился. В Мейфэре стало больше особняков, главные улицы освещались новыми фонарями, повсюду что-то ремонтировали и улучшали. Но Лондон так и остался большой зловонной клоакой. Тем не менее каждую весну из загородных резиденций сюда стекались сливки британского общества, открывая новый сезон светских раутов. Столетиями не прерывалась эта традиция. Как ни старался Фергюсон избежать этой выгребной ямы, все было тщетно. Человека его сословия непременно засасывало на самое дно. Ему подобало проводить время в модных клубах Мейфэра, но он не выдерживал там и минуты. «Семь циферблатов» — небезопасное место, особенно вечером, но близость Ковент-Гардена, где было людно в любое время суток, притупляла чувство опасности. Десятью годами раньше, планомерно зарабатывая себе репутацию повесы и баламута, он изведал все увеселения, которые только мог предложить Лондон: от изысканных будуаров самых дорогих проституток до игорных притонов и ночлежек близ Святого Эгидия[4], поэтому его не могла испугать грязь «Семи циферблатов».

Обязательства перед сестрами заставили Фергюсона вернуться в Лондон. Он должен был удостовериться, что с ними все в порядке, что они с комфортом обосновались в столице. Кроме этого, его здесь ничто не держало. В Шотландии он иногда скучал, но отстраивать сожженные мосты было еще более скучной перспективой. Как только сестры выйдут замуж, он вернется в Шотландию и забудет о титуле. По крайней мере, леди Мадлен согласилась сопровождать их. Сначала она как будто хотела отказаться и сбежать, но отчего-то передумала и согласилась. Она была обычной скучной старой девой. К тому же не в его вкусе. Темно-каштановые волосы, средний рост, неплохая фигурка — она прятала ее под муслином, а не под шелком — небольшая грудь, тонкая талия. Мадлен не шла ни в какое сравнение с его роскошными любовницами. Женщины, с которыми он проводил тогда ночи, не всегда нравились ему, он просто использовал их дурную славу, чтобы шокировать общество. Но почему-то, наверное, потому, что под чепцом старой девы скрывался замечательный характер и чувство юмора, она понравилась ему. Кроме того, в ее ярко-зеленых глазах было что-то живое, страстное, дикое, чего она сама боялась, что стремилась спрятать под маской нарочитой благопристойности. Но даже если так, разве мог он закрутить интрижку со столь невинной барышней? Прошлой ночью Мадлен вторглась в его сны, но туда она явилась в образе страстного и развратного суккуба.