Мадлен посмотрела на горничную:

— Жозефина, что скажешь?

— Если надо приносить бутерброды, то я буду приносить бутерброды. Но я бы на вашем месте занялась бы герцогом. Польстите ему, пококетничайте, пусть он походит на задних лапках. Если у вас не выйдет охмурить его, он станет большей опасностью, чем мадам Августа.

У Мадлен перехватило дыхание. Флиртовать с таким развратником… К тому же она знать не знала, как флиртовать. Может, Фергюсон заметит, что мадам Герье абсолютно лишена женственности, и потеряет к ней интерес? Мадлен думала об этом как о спасении, но втайне сожалела, что так и не научилась искусству соблазнения.

Жозефина закончила причесывать госпожу.

— Вам нужно поесть, пока гости не прибыли. А потом делайте, что хотите. Но, пожалуйста, будьте осторожны. Думаю, маркиз и маркиза не хотели, чтобы вы всю жизнь провели в этом доме, но вряд ли они обрадовались бы, если бы вы оказались без крыши над головой.

Спускаясь к ланчу, Мадлен никак не могла выбросить из головы слова Жозефины. Служанка уже не обсуждала с ней перспективы замужества, она чувствовала, что Мадлен неприятна эта тема. Похоже, Жозефина и надеяться перестала, что отношение ее госпожи к поискам мужа когда-нибудь изменится. Но сейчас даже Жозефину больше волновала мысль о возможном исходе интрижки с герцогом, чем угрозы мадам Легран. Надежда увидеть хозяйку в подвенечном платье, судя по всему, вновь ожила в ней. Увы, этой надежде не суждено сбыться. Жаль, что, прежде чем определиться со своими желаниями, она не сможет увидеть Фергюсона. Мадлен хотела еще раз убедиться, что его поцелуи не имеют той цены, которую ей потребовалось бы за них заплатить.

Глава 6

Выбрав лучшую карету отца, Фергюсон велел запрягать лошадей. Несколько минут спустя, уже сидя в экипаже, он с удовольствием представлял, как совсем скоро окажется в особняке Стонтонов. Он торопился, но не потому, что впереди были важные разговоры о дебюте сестер. После случайной встречи с мадам Герье, а особенно после того, как ему удалось кое-что узнать о ней, ему вдруг вновь захотелось бывать в обществе, а еще больше — узнать, кем же была на самом деле эта актриса.

Пешком было бы быстрее. Солфорд Хаус находился на Беркли-стрит, а это в пяти минутах ходьбы от его особняка на Пикадилли. Но поводом для визита был разговор о сестрах, поэтому подобающий экипаж был просто необходим.

Кейт и Мэри было по двадцати одному году, их родила одна простушка, которую старый герцог взял в жены после смерти матери Фергюсона. Девушки в траурных вуалях сидели напротив него и демонстративно изучали виды, проплывающие за окном. Кроме светлых волос и голубых глаз, ничего в их облике не напоминало о третьей жене герцога, умершей почти два года назад. И манерами, и чертами — особенно упрямыми подбородками — единокровные сестры напоминали ему родную сестру Элли. Про себя он молил Господа, чтобы подбородками их сходство и ограничилось. Он устал бороться с упрямством Элли и не хотел противодействовать аналогичной силе, к тому же — удвоенной.

С другой стороны, немного строптивости им не повредит, нынче такая черта характера в моде у женихов.

За окном экипажа не было ничего интересного, но девушки упорно не желали смотреть брату в глаза. Если не считать единственного совместного завтрака в день его приезда, в последний раз он видел сестер десять лет назад. Он едва знал их. Отец отправил его в Итон спустя месяц после смерти матери, и, приезжая на короткие каникулы домой, он старался обходить детскую стороной: не хотел пробуждать воспоминания.

Их звали Кейт и Мэри, но, к сожалению, близняшки сочли лишним представляться ему, поэтому он затруднялся определить, кого как зовут. Они молчали, и Фергюсон пытался представить, что произойдет, если он ошибется.

Девушки проигнорировали его попытку привлечь к себе внимание покашливанием. Наконец он не выдержал:

— Леди, я не хочу вам навредить. Вы понимаете это?

Девушки синхронно повернулись к нему и смерили одинаково холодным и презрительным взглядом. Сидящая справа проронила:

— Мы сомневаемся в ваших добрых намерениях, ваша светлость.

Вот как? А девица не без характера. Фергюсон улыбнулся:

— Пожалуйста, зовите меня Фергюсон. В конце концов, я ваш брат, а не дальний родственник.

— Я видела вас всего несколько раз. Вы и есть дальний родственник, — парировала вторая.

Значит, обе — строптивицы. Внезапный мятеж пришелся Фергюсону по душе, он даже проникся какой-никакой симпатией к родственницам. Однако упрямство, пожалуй, не то качество, которое сделало бы их любимицами общества. Скорее наоборот.

— Уверяю вас, у меня были на то серьезные причины.

Фергюсон подумал было, что строгий тон осадит их, но ошибся.

— Неужели эти причины были столь серьезны, что вы, прекрасно зная о скверном характере отца, сочли возможным оставить нас с ним наедине, совершенно беспомощными? — вновь язвительно заговорила первая.

— Если вам было так плохо в доме отца, почему вы не вышли замуж?

Сестры рассмеялись горьким, невеселым смехом.

— И где бы мы нашли мужей? В обществе мы все еще не представлены. Нас никто не знает. Кроме как для прогулок в парке, нам не позволялось покидать дом.

— Но вы же ходили по магазинам, общались с другими дамами?

— Отец запрещал абсолютно все.

Вторая пояснила:

— Вы позорили семью любовными похождениями, Генри спивался, Элли стала самой скандальной вдовой Лондона, а о Ричарде вообще ничего не было известно. Поэтому отец решил, что не позволит еще и нам вести себя плохо и избрал легкий путь — держать нас взаперти.

Дети герцога жили совершенно не так, как обычно живут отпрыски знатного рода. Ричарда и Генри, неспокойных сыновей от первого брака, герцог вычеркнул из своей жизни раз и навсегда. От Фергюсона и Элли — детей от второй жены — старый Ротвел также отказался после смерти их матери, которой до конца дней приходилось вымаливать деньги на их содержание. Женившись в третий раз, Ротвел заявил, что его первенцы — слишком странные, Фергюсон и Элли — слишком эмоциональные, и что все свои надежды он возлагает на будущих детей, которые уж точно этих надежд не обманут. Наверное, близнецы унаследовали упрямство отца.

Фергюсон вздохнул:

— Мои дорогие, я как раз намерен подыскать вам мужей и попросил одну леди о помощи в этом деле. Мы к ней и направляемся. Если повезет, не пройдет и месяца, как вы обучитесь всему необходимому и станете вращаться в свете.

Ответом ему были тяжелые вздохи. Наконец одна из сестер произнесла решительно:

— Я не понимаю, почему вы уехали из Лондона. Вы — такой же тиран, каким был отец. Вы могли бы прекрасно устроиться и здесь.

— Кейт, прошу, не нужно оскорблений! — попыталась урезонить ее сестра.

Значит, это Кейт. Фергюсон так обрадовался, что даже не стал оспаривать свое сходство с отцом.

— Кейт, Мэри, простите, я начал этот разговор без всякой подготовки. Но мне казалось, что выйти замуж — это то, что соответствует вашим желаниям.

— Отчего вы так решили? Потому что молодые женщины обычно хотят выйти замуж? — насмешливо спросила Кейт.

— Но мы действительно хотим выйти замуж! — заметила Мэри. — Во всяком случае, я хочу. Но я еще ни разу не выходила в свет, никогда не гуляла в Публичном саду[9]! Ни разу!

Она не стала продолжать, но Фергюсон и сам догадался:

— Отец своим решением заточить вас причинил вам больше вреда, чем пользы, не так ли?

Наконец экипаж въехал во двор особняка Стонтонов. Мэри выглянула в окно, тяжело вздохнула и посмотрела на Фергюсона.

— Разве мы не могли подождать хотя бы еще один день? — спросила она. — Я не знала, что мы едем к свахе. Я думала, нас ждет обычная прогулка в парке!

Да, он поступил, как настоящий негодяй, просто использовал сестер в своих целях, и получается, что относился к ним ничуть не лучше отца. Но не мог же он сказать им, что ему позарез нужен предлог, чтобы явиться к Стонтонам. И эту встречу, несмотря на их, возможно, разумные возражения, он не мог отложить. Накануне вечером он не удержался и проследил за экипажем мадам Герье. Каково же было его удивление, когда кеб, в котором ехала актриса, остановился возле черного входа Солфорд Хауса.

Неужели мадам Герье гостила в этом доме? Или жила? Но кто она? Точно не служанка: она не смогла бы тайком уходить из дома несколько вечеров подряд. И пусть она отказала ему, он должен знать, кто она, та единственная, которая устояла перед его чарами.

Наверное, Мэри напугало каменное выражение его лица. У нее задрожали пальцы.

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — запинаясь, пробормотала она.

— Вам понравится леди Мадлен и ее семья, — сказал он. — Вот увидите, совсем скоро вы будете заняты свадебными приготовлениями. Думаю, успеете выскочить замуж до конца сезона, точнее, у меня нет в этом ни малейших сомнений.

Кейт вздрогнула, но Фергюсон уже вышел из кареты и не видел, какой гнев пылал в ее глазах. «С ними все будет в порядке, — думал он. — Привыкнут, и все будет хорошо». А если сестры не найдут себе женихов, он найдет, чем себя развлечь. Например, попытается узнать, кто такая эта Маргарита Герье, и заманить ее в постель. На этом лекарстве от скуки он и продержится до конца сезона.


Уставившись на позолоченные часы на каминной полке в гостиной, Мадлен ждала, пока закончатся визиты. После обеда прошло несколько часов. Значит, ее мучения продлятся еще минут тридцать. Уже недолго. Она выпила столько чаю, что им можно было бы заполнить небольшой, но вполне судоходный канал, натянуто улыбалась два часа кряду и старательно изображала веселость. От всего этого у нее жутко разболелась голова.

Сегодня у тети Августы был форменный аншлаг. И все говорили только об одном человеке.

Неожиданное возвращение Фергюсона стало настоящей сенсацией. Все в один голос твердили: он красив и опасен для женщин. Но с особым удовольствием обсуждали историю о Фергюсоне и актрисе из «Семи циферблатов», ради которой он бросил своих приятелей.

Гости, предвкушая громкий скандал, шепотом делились новостями. Тут и там слышалось: «Ничего другого я и не ожидал», «Не прошло и недели, а он уже ищет новую любовницу!»

Мадлен, впервые услышав эту историю, смертельно побледнела, Эмили с тревогой посмотрела на нее, но, похоже, никто ничего не заметил. В следующий раз Мадлен не растерялась: она только нахмурилась и слегка пожала плечами: мол, чего еще ожидать от этого герцога?

Через тридцать, максимум тридцать пять минут она сможет подняться к себе. А завтра снова будет представление. И мысли о театре помогут Мадлен пережить еще один нудный прием.

Но тут Чилтон торжественно объявил:

— Его светлость герцог Ротвельский!

В ту же секунду Мадлен поняла, что теряет над собой контроль. Она представила его пронзительные голубые глаза, то, как он входит в гостиную и смотрит на нее. Их взгляды встретятся, и его взгляд обязательно будет чуть более долгим, чем дозволяется в приличном обществе. У нее перехватило дыхание. Во что он будет одет? Наверное, как и в прошлый раз: облегающие бриджи, подогнанный по фигуре сюртук и изящный шейный платок. Он будет выглядеть как опасный соблазнитель и, разумеется, предложит ей совершить смелый побег. Если бы она сидела не в гостиной, а в Ньюгейте[10], а он был бы тюремщиком, она бы уже раздевалась перед ним в надежде получить немного свободы.

Мадлен вздрогнула. Ее фантазии оказались куда смелее, чем романы Эмили. Да, Жозефина была права: этот мужчина — источник серьезной опасности.

Едва дворецкий представил вновь прибывших, на пороге появились леди Мэри и леди Кэтрин в сопровождении брата, герцога Ротвельского. Девушки все еще носили траур по отцу. Черные платья подчеркивали нездоровую бледность их лиц.

Дамы не торопились войти, и Фергюсон их опередил. Судя по всему, ему не понравилось, что сестры с жеманным видом осматривают гостиную. Они не были похожи, брат и сестры-близнецы. У девушек были тонкие черты, другой овал лица. Но о том, что у них общие предки, говорил волевой подбородок, одинаковый у всех троих, горделивая осанка и презрительный взгляд. Мадлен не знала, чего они больше заслуживают: жалости или ненависти. Без чувства юмора, которым обладал Фергюсон, девицы казались обыкновенными заносчивыми глупышками.

— Леди Солфорд, прошу прощения, я не сообщил, что со мной будут сестры, — произнес Фергюсон. — Они еще носят траур по отцу и нигде не бывают. Но вот что мне подумалось: если я уже давным-давно позабыл о старике, возможно, и им не следует слишком убиваться?

Он специально придумал эту возмутительную тираду, чтобы разозлить тетушку и остальных. Мадлен посмотрела на сестер. На их лицах теперь было написано отвращение и гнев, казалось, они готовы развернуться и выйти вон. Мадлен и сама не раз испытывала подобное желание.