Джорджетт Хейер - Запретные желания

Когда Саттон добавляла к ее туалету последние штрихи, Кардросс попросил разрешения войти. Нелл испытала мгновенный ужас, что Саттон может проговориться Кардроссу об исчезновении ожерелья, и ее язык прилип к гортани. Но Саттон ничего не сказала. Лицо ее и так было малоподвижным, а в присутствии Кардросса становилось похожим на маску. По своему обыкновению, она сделала легкий реверанс и вышла из комнаты. Нелл вспомнила, что Саттон презирает мужчин, и ей стало легче дышать.

Кардросс был все еще одет в утренний костюм, и при виде его синего сюртука и ботфорт с кисточками она вспомнила, что он сегодня обедает не дома. Стараясь, чтобы в ее голосе звучала легкость, она сказала:

– А! Насколько я помню, Даффи-клуб?

Он улыбнулся:

– Нет, салон Крибба! У вас сегодня свободный вечер?

– Да. И я так рада! У меня весь день болит голова.

– Кажется, уже несколько дней.

Она взглянула на него с тревогой и подозрением.

– Нет, но должна сознаться – я до смерти от всего этого устала.

– От чего-то вы устали, это точно. – Он говорил очень ровным голосом, но выражение его лица пугало ее. – У меня даже возникло предположение, что вы влюблены – так же влюблены, как Летти!

Она уставилась на него невидящими глазами. На губах ее появилась чуть заметная трагическая улыбка, но она отвернулась и ничего не ответила.

– Желаю вам скорого выздоровления, – сказал он. – Но кто же счастливец, завоевавший вашу благосклонность?

– Вы, кажется, шутите надо мной, – сказала она, все еще глядя в сторону. – Это нехорошо с вашей стороны – особенно когда у меня болит голова!

– Простите меня. – После едва заметной паузы он добавил: – Я пришел сообщить вам – и надеюсь, это облегчит вашу головную боль, – что Эллендейл уехал на несколько дней в деревню, кажется, к своему дядюшке, я узнал об этом сегодня. Так что можете ослабить бдительность – и я хотел бы, чтобы он не появлялся в городе до самого отъезда!

– Это не ваша вина. Я знаю, что у вас и так хватало неприятностей.

– Правда? – сказал он. – Что ж! Очень хорошо, что вы это заметили.

Х отя Нелл провела почти всю ночь в отчаянных раздумьях, они не принесли ей ни решения проблемы, ни тем более утешения. Пока Дайзарт оставался вне досягаемости, она ничего не могла сделать, не могла даже отыскать его, потому что если бы у него дома и знали, куда он отправился, не могла же она поехать вслед за ним! Однако самым важным для нее было найти Дайзарта прежде, чем он продаст ожерелье. Поскольку этого сделать она не могла, она стала думать – сможет ли он потом получить ожерелье обратно. Счет от Лаваль внезапно утратил всякое значение – причем настолько, что она, почувствовала даже легкое удивление: как это она боялась рассказать о нем Кардроссу? По сравнению с потерей ожерелья это казалось мелочью; мелочью, которая уже никогда не могла бы привести к несчастью, которое маячило перед ней теперь. Ее мучили полученные в детстве уроки нравственности: она так и видела перед собой серьезное лицо мисс Уилби, которая внушала ей, как тяжелы последствия попыток сокрыть содеянное. У мисс Уилби было множество примеров на все случаи, но ни один из них – даже ужасающая история некоего отщепенца, чей страшный конец на эшафоте явился в конечном итоге результатом того рокового дня, когда он стащил у матери из шкафа банку джема и не сознался в этом, – ни один из них не был так ужасен, как последствия попытки Нелл обмануть Кардросса. Она боялась, что, если она сознается, он никогда не поверит, что она вышла за него по любви, а не из-за богатства; и теперь ей казалось вполне вероятным, что, как это ни печально, его уже не заботит, любит она его или нет. Она вызвала у него подозрения, его глаза смотрели жестко; и еще ни разу после своего возвращения из Мериона он не пытался сделать нечто большее, чем просто поцеловать ей руку. Если его любовь еще не совсем умерла, правда о черной неблагодарности и подлости жены наверняка нанесет ей смертельный удар.

Она уснула только на рассвете; ее мучили кошмары, и проснулась она уже поздним утром, с опухшими и тяжелыми веками и с еще большей тяжестью на сердце.

Утром Кардросс не зашел к ней в комнату, а когда она встала, он уже успел уйти из дому; по словам его сестры, в жилете в голубую и желтую полоску и в пятнистом галстуке он выглядел настоящим пугалом. Судя по этому нелестному описанию, Нелл пришла к выводу, что в этот день члены Клуба Четырех Коней, должно быть, встречаются на Джордж-стрит и едут обедать на Солт-Хилл.

– Очень может быть, – сказала Летти. – Хотя зачем для этого строить из себя таких чудаков, я не понимаю.

Затем она сообщила Нелл, что ее кузина Селина прислала ей записку, в которой просила поехать с ней в коляске ее матери выбрать свадебный подарок для Фанни. С воинственным блеском в глазах она добавила, что, по ее мнению, против этого не может быть никаких возражений.

Нелл была рада, что может не чинить ей никаких препятствий. Она не очень жаловала мисс Селину Торн, но раз мистер Эллендейл уехал в деревню, трудно было усмотреть какой-нибудь вред в том, чтобы позволить Летти на час-другой выйти из-под ее наблюдения. Правда, увидев, что миссис Торн не прислала с дочерью никакой служанки, она предложила отправить с молодыми дамами Марту, но Летти только фыркнула, осудив ее за чопорность; Селина же довольно дерзко воскликнула, что ничего не может быть отвратительнее, чем слуги, подслушивающие интимные разговоры своих хозяев. Нелл на миг представила себе, как кузины, склонившись друг к другу, хихикают над «тайной», и уже не в первый раз подумала, что Селине не мешало бы пройти у мисс Уилби курс хороших манер. Однако она больше ничего не сказала, и после недолгого спора о подарках девицы отбыли; как поняла Нелл, их первым местом назначения был Пантеон-Базар; на этом замечательном рынке они, даже если не найдут подходящего свадебного подарка, наверняка выкинут кучу денег, накупив изящных пустячков для самих себя. Нелл была слишком рада, что у Летти поднялось настроение, и слишком сильно хотела предаться в одиночестве спокойному размышлению, чтобы возражать против такой программы.

Спокойное размышление никак не подняло ее собственного настроения; зато когда через несколько часов вернулась Летти, она сияла, как не сияла уже давно. Как и ожидала Нелл, она была нагружена свертками, большая часть которых содержала такие сомнительные покупки, как пара нитяных перчаток, которые были так дешевы, что их просто нельзя было не купить, но которые по трезвом размышлении Летти решила отдать Марте; кошелек-чулок; несколько связок искусственных цветов, одну из которых она щедро подарила Нелл; газовый передник; два муслиновых носовых платка; коробочка вербенового мыла и турецкая бахрома, которая сначала ей понравилась, но теперь, когда она снова увидела ее, показалась уродливой. Для Фанни она купила золотой браслет и пару сережек, при виде этого прекрасного подарка Нелл воскликнула:

– Боже мой! Я не думала, что ты можешь позволить себе такую дорогую покупку!

– Нет, но я спросила Джайлза, а он сказал, что я могу купить, что захочу, – беззаботно ответила Летти.

Нелл сочла это знаком перемирия. А после некоторой паузы Летти произнесла слова, подтвердившие ее догадку:

– Он сказал, что разрешил тебе пригласить Джереми к обеду.

– Конечно, разрешил!

– А я уж было подумала, что это надувательство, но если это правда, я уверена, что идея была твоя, что это ты уговорила его. Я тебе очень обязана! Когда ты напишешь Джереми?

– Когда хочешь, – ответила Нелл. – Хоть сейчас.

– Нет, сейчас не получится! Видишь ли, он уехал к дяде и его не будет в Лондоне до завтрашнего вечера. Я подумала, душенька, что, если мы в пятницу поедем к Олмаку, мы встретим его там, и тогда – как по-твоему? – узнаем, сможет ли он прийти к нам?

Из этих слов было ясно, что свидание у Олмака было уже назначено. Нелл не сочла уместным пообещать, что поедет на ассамблею, но сказала, что сделает это, если будет лучше себя чувствовать, и этим Летти после недолгих уговоров и пришлось удовольствоваться. Будучи в подавленном состоянии, Нелл не могла без содрогания думать об участии в столь фривольном развлечении. Но ей удалось извлечь крупицу утешения из мысли, что теперь страстное отчаяние Летти немного улеглось и в ближайшее время она не совершит никакого безумства.

Летти оставалась такой же покладистой. Она теперь могла смотреть на Кардросса, не взрываясь от бешенства, и хотя была несколько томной, без прежней живости в поведении, было ясно, что она всерьез старается сдерживать свой темперамент.

Надеясь на приезд Дайзарта, весь следующий день Нелл не выходила из дому. Кардросс должен был сопровождать обеих дам на прогулку в Гайд-парк, но в конце концов с ним поехала одна Летти. Сначала она сказала, что не в настроении, но сразу же согласилась поехать, когда Нелл стала упрашивать ее составить Кардроссу компанию, а ей с головной болью позволить остаться дома. Летти была слишком погружена в собственные заботы, чтобы самой заметить, какой больной вид у ее золовки, но когда Саттон сказала ей, что беспокоится за свою хозяйку, она была готова сделать не только то, о чем ее просили, но и многое из того, о чем никто и не просил: она подложила подушку под голову Нелл, поставила под ноги скамеечку, накрыла ей колени шалью, протерла виски уксусом, предлагала самые разные лекарства, от нашатыря до камфары, и каждую минуту спрашивала, не стало ли ей лучше. Нелл терпеливо выносила эти ухаживания, но Кардросс, вошедший узнать, как она себя чувствует, воскликнул:

– Господи; Летти, да не дергай ее так! У нее от этого делается горячка!

Летти была готова обидеться, но он бесцеремонно вытолкал ее из комнаты и велел идти надеть шляпу, потому что коляска будет у дверей через несколько минут.

– А если хочешь, чтобы я дал тебе подержать вожжи, перестань кукситься, – посоветовал он.

Повернувшись, он подошел к креслу Нелл и взял в свои руки ее запястье. Под его пальцами пульс так бешено заколотился, что он сказал:

– Если к нашему возвращению вам не станет лучше, я пошлю за доктором Байи.

– О, прошу вас, не надо! Я ведь не больна! Просто у меня болит голова, и мне не следует выходить на такое жаркое солнце, – быстро ответила она. – Я скоро буду в полном порядке.

– Надеюсь, – сказал он, отпустив ее руку. Потом взглянул на Саттон. – Позаботьтесь о ее светлости!

Ответом на это требование был реверанс, исполненный исключительного достоинства. По опущенным глазам камеристки и по ее приподнятым бровям он мог бы увидеть, как она глубоко оскорблена, но он больше не смотрел на нее. Его взгляд был прикован к лицу жены; ей показалось, что выражение его лица смягчилось; после минутного колебания он наклонился к ней и поцеловал в щеку.

– Бедняжка Нелл! – сказал он.

Он ушел, прежде чем она успела вымолвить хоть слово, и она почувствовала почти непреодолимое желание разрыдаться. Однако сумела совладать с ним и с изрядным самообладанием уверить Саттон, что ей уже лучше и чтобы окончательно выздороветь, нужно только час-другой отдохнуть. Она полагала, что, если ей никто не помешает, она сможет заснуть.

Это пошло бы графине на пользу, но сна у нее не было ни в одном глазу. Она пробовала заинтересоваться новым романом, но обнаружила, что прочитала три страницы, не поняв ни слова; каждый раз, заслышав шум экипажа на улице, она вскакивала и подбегала к окну; а когда она взялась за вышивание, чтобы хоть чем-то занять себя, а не вышагивать по комнате, руки у нее так дрожали, что она не могла сделать ни стежка.

Дайзарт не пришел, и она была так разочарована, что ей понадобилось все ее самообладание, чтобы встретить вернувшегося домой Кардросса со спокойным лицом. Ее воспитание пошло ей на пользу: по ее поведению невозможно было заметить, в каком смятении находятся ее чувства, а когда ей предложили не ездить вечером в Итальянскую оперу, она только посмеялась над такой излишней заботливостью и сказала мужу и золовке, чтобы они не пытались завернуть ее в вату.

Дайзарт заявился к ней без предупреждения назавтра в полдень. Она сидела с Летти в гостиной, пытаясь привести в порядок свои чувства, взбудораженные визитом мисс Берри. Добрейшая дама пришла справиться о ее здоровье, но едва в комнату вошла Летти, она мгновенно привела девушку в исступление, начав с весьма серьезным видом обсуждать ее личные дела. Все ее слова отличались отменным здравым смыслом и делали честь как ее сердцу, так и уму, но ее манера говорить была невыносимой. Ее привычка повторять одно и то же по многу раз только раздражала; она говорила торопливо и чересчур эмоционально, а ласкательные слова и преувеличенные знаки своей привязанности, которыми она пользовалась, чтобы вызвать больше доверия, послужили только тому, что Летти вконец разозлилась. Едва мисс Берри ушла, как явился Дайзарт; когда он вошел в гостиную, щеки Летти еще пылали гневным румянцем.