Эмма Холли - Запретный плод

– Ммм, – пробормотал граф довольно. – И не надо извиняться. То, что ты делаешь, очень заводит меня.

– Да? Тогда я... э, я рада.

Граф с трудом подавил новый приступ веселья. Но стоило Флоренс появиться перед ним, он сразу забыл про смех. Продолжая ласкать его пальцами, девушка начала целовать его грудь, прикусив поочередно соски, отчего могучая грудная клетка стала вздыматься еще чаще.

– Тебе нравится то, что я делаю. Я вижу это. – Флоренс чуть потерлась щекой о волоски на его груди и закусила губу. Это вышло так соблазнительно, что Эдвард, смотревший на нее сверху вниз, чуть не зарычал от удовольствия. Изящные пальчики Флоренс продолжали свой путь по его телу.

Когда она опустилась на колени и уткнулась носом ему в бедро, он не выдержал и застонал.

– Только не прикасайся ко мне, – предупредила девушка, скользнув ладонью вверх по ягодице и спине. – Я хочу все делать сама.

– Тогда свяжи меня. Если ты будешь ласкать меня ртом, мне нужно будет трогать тебя. Оставаться неподвижным выше моих сил!

Флоренс поднялась. Взглянув на постель, потом на Эдварда, она сказала игриво:

– Я передумала.

Граф смотрел на нее, не понимая. Что значит «передумала»? Значит ли это, что она освобождает его от обещания быть покорным? Значит ли это, что теперь он может действовать сам и волен хоть сейчас тащить ее в постель, чтобы довести до изнеможения своими ласками? При мысли об этом стук сердца превратился в один сплошной гул. И все же какая-то частица хотела подчиняться воле Флоренс и была разочарована. Или он неверно понял ее?

Ожидая объяснения, Эдвард смотрел на девушку. С лукавым выражением лица она прижала палец к его губам.

– Я передумала. Сначала я хотела связать тебя, как ты связал меня той ночью. Но теперь я решила сделать это, пока ты будешь стоять. Так мне будет удобнее касаться тебя.

– Как тебе будет угодно, – хрипло ответил граф.

– Ты уверен? – Она приподняла одну бровь, закинув выше голову, словно хотела посмотреть на него сверху вниз. Вид у нее был весьма решительный. Уперев руки в бока, девушка приказала: – Встань у кровати, возле передней решетки. Я привяжу тебя к ней.

Эдвард молча повиновался. Ширины рук как раз хватало, чтобы схватиться ими за две передние колонны, державшие балдахин. Флоренс быстро привязала его запястья, причем значительно крепче, чем того ожидал Эдвард. Это были настоящие путы, со множеством узлов, и развязать было бы довольно сложно.

– Не туго? Если будут мешать, я сниму.

Эдвард покачал головой. Его все больше удивляло происходящее. Он совсем иначе представлял себе подобную вантюру – ему казалось, что, отдавшись во власть женины, он будет чувствовать себя жалким и униженным, и согласился только ради Флоренс. Но странное дело: быть связанным любимой женщиной так остро возбуждало его, то даже если бы его руки были закованы в тяжелые каналы, сдиравшие кожу до крови, все равно это волновало ы его.

Как раз в эту секунду взгляды Эдварда и Флоренс встретились. В глазах девушки было такое же желание, какое испытывал граф. Заметив, что он ее рассматривает, Флоренс отступила на шаг и улыбнулась.

– А сейчас я разденусь сама, а тебе придется просто наблюдать. Ты первый мужчина, для которого я раздеваюсь. Мне хочется, чтобы тебе понравилось то, как я это сделаю.

Эдвард задержал дыхание, чтобы прийти в себя. Смелость Флоренс потрясала его. Робкая и застенчивая, она всегда легко смущалась, когда на нее смотрели. Теперь же она была готова сама раздеваться для него, готова была отбросить привычную скромность. Разве это не означает, что она любит его?

Флоренс сняла платье, медленно, но без излишнего кокетства. Развязывая шнуровку, она засмеялась, запутавшись в ней пальцами. Смех был смущенный, но вполне искренний. Корсета на ней не оказалось. Еще утром Флоренс поняла, что в нем нет необходимости – за последние недели она сильно похудела.

Оставшись в одной нижней рубашке и панталончиках, Флоренс занялась волосами. Эта картина сразу напомнила Эдварду тот день, когда он, раздираемый сомнениями, прильнул к глазку в задней комнате лондонской портнихи и впервые увидел Флоренс. Точно так же, как и тогда, темные кружки сосков просвечивали сквозь тонкую ткань, приподнимая ее, а через панталоны виднелся треугольник волос. Только в этот раз он был возбужден увиденным в сотни раз сильнее, словно не только его плоть, но и сердце приподнялось и рванулось навстречу полуобнаженной девушке.

В этот момент Флоренс запуталась в кружеве панталон и еле слышно выругалась. Эдвард был потрясен и тронут одновременно: столько грации и столько естественности было в движениях Флоренс, что даже ругательные слова прозвучали в ее устах к месту. Граф снова с нежностью подумал, что любит ее все сильнее.

– Вот, – наконец сказал девушка, отбросив рубашку в угол. Она стояла прямо перед Эдвардом, не пытаясь прикрыться, как сделала бы застенчивая девственница, и не принимая соблазнительных поз, как опытная любовница. Волосы рассыпались по плечам, на лице играла неуверенная улыбка. Ладони, лежавшие на бедрах, дрожали даже сильнее рук графа.

– Ты – самая красивая женщина на свете!

– Ты говоришь глупости. – Флоренс снова улыбнулась.

– Нет, правда! Я не знаю никого красивее тебя.

– Тогда спасибо. Ты тоже ничего!

Она приблизилась и начала целовать его. Ей приходилось подниматься на цыпочки, чтобы достать его губы, затем она опускалась на колени, исследуя языком его бедра и колени. Несмотря на связанные руки, граф чувствовал, что все делается только для него, и ощущал себя хозяином положения. Тело отзывалось на каждое прикосновение, ему хотелось стонать и рычать от переполнявших его ощущений.

– Эдвард, – прошептала Флоренс, – ты такой красивый мужчина.

Она коснулась щекой его плоти, затем взяла ее в руку и стала чуть заметно двигать вниз-вверх. Когда она продолжила ласки губами, Эдвард так сжал руки в кулаки, что онемели пальцы.

Девушка продолжала ласкать его плоть, чуть поглаживая губами, беря ее в рот целиком, а затем выпуская, пока Эдвард перестал сознавать что-либо, кроме этих безумных ласк. Он чувствовал, что от финального аккорда его отделяет всего несколько мгновений, и надеялся, что успеет остановиться и предупредить Флоренс. Но она сама почувствовала, как напряглись его мышцы, как свело неожиданной судорогой бедра, и только ускорила ласку.

– Флоренс, о Господи! – прохрипел Эдвард, чувствуя, что его клинок словно взорвался от невыносимого наслаждения и теперь отдает всю накопленную влагу прямо в рот девушке. Оргазм был до того мощный и долгий, что перед глазами заплясали черные точки, а тело сотрясла конвульсивная волна.

– Вот это да! – улыбнулась Флоренс, поднимаясь с колен. – Теперь я понимаю, почему не всем женщинам нравится это делать. Хорошо, что я вовремя поняла, что сейчас произойдет.

Она поднялась на цыпочки и поцеловала Эдварда. Ответный поцелуй был нежным и благодарным. Граф сознавал, что на губах и языке Флоренс он чувствует собственное семя, но это придавало поцелую какую-то особенную остроту. Вкус был терпким и острым. Эдвард чуть застонал, и девушка, услышав этот звук, тесно прижалась к нему, затем тотчас оторвалась и начала торопливо развязывать бархатные галстуки.

Понимая, что она ждет ответных ласк, Эдвард позволил ей развязать одно запястье, а второе освободил мощным рывком.

Не теряя ни секунды, он бросил Флоренс на постель и склонился над ней. Видеть ее в своей комнате, на своей кровати, обнаженную, без страха быть застигнутыми врасплох – все это заставило Эдварда пережить невероятное счастье.

– Что ж, – хмыкнул он, – я должен отблагодарить тебя за твои старания. Ты ведь ждешь этого?

Флоренс кивнула и закрыла глаза, позволяя трогать и целовать свое разгоряченное тело.

Когда ей стало так хорошо, что это было невозможно скрывать, она простонала имя любимого.

Флоренс трудно было поверить, что все это происходит наяву. Эдвард любит ее! Эдвард доверяет ей! И он улыбается всякий раз, как встречается с ней взглядом.

Они пробрались на кухню – на цыпочках, опасаясь разбудить герцогиню или прислугу, и набрали целый поднос провизии. «Подкрепиться», как сказал Эдвард. На Флоренс была надета только широкая рубашка графа – единственный предмет одежды, который он пожелал на ней видеть. Сам граф вел себя крайне непристойно: постоянно зажимал девушку в укромных уголках или дотрагивался до ее зада и груди, якобы проверяя, не замерзла ли она. Казалось, он абсолютно не может держать руки при себе.

Потом они вернулись в спальню и, забравшись с ногами на кровать, принялись за еду. С подноса, поставленного на одеяло, стремительно исчезали фрукты и бутерброды с сыром и ветчиной.

– Я страшно голоден! – в который раз объявил Эдвард, отрезая серебряным ножом кусочек яблока и угощая им Флоренс. – А еще у меня навязчивое желание все о тебе знать.

– Все-все? – лукаво улыбнулась девушка. Граф окинул ее недвусмысленным взглядом.

– Все-все, – повторил он и коснулся пальцем ее нижней губки. – Например, какое слово ты произнесла первым. Любимый цвет. Как звали твоих школьных подруг.

Флоренс прильнула щекой к ласкающей ее ладони и чуть не замурлыкала.

– Моим первым словом было «киса». Не «мама», а «киса», представляешь? Любимый цвет... хм, пожалуй, синий. А моим лучшим другом – в любом возрасте – был мой отец. Он умел снизойти до моего уровня, даже когда мне было пять лет, поэтому с ним было очень легко дружить. А еще он был очень веселым человеком.

– «Киса»! – Эдвард усмехнулся. – Это еще что! Моим первым словом было «бум». Я был совсем маленьким, и когда ползал, постоянно что-то ронял. Отсюда и «бум». Любимый цвет – вишневый. А моим лучшим другом всегда был Фредди. Хотя на какое-то короткое время он был вытеснен из моего сердца маленьким пони. Планкетт, так я назвал свою первую лошадь.

– Какое странное имя!

– Это фамилия нашего учителя грамматики. У него были узкое лицо и длинные зубы. И при этом такое благодушное выражение лица. Точь-в-точь как у пони. – Эдвард окинул взглядом Флоренс и улыбнулся. – Тебе это все интересно?

– Ужасно!

– Тогда можно еще вопрос? Как умерла твоя мать? – спросил Эдвард неуверенно, словно боялся обидеть Флоренс.

– Мне было тогда всего три года, – вздохнула девушка. – Она умерла при родах. Малыш – это был мальчик – тоже погиб. Не волнуйся, меня не расстроил твой вопрос. Я почти не помню матери, только по рассказам отца. Они родились в одном городке и с детства любили друг друга. Папа рассказывал, что никогда больше не встречал такой умной и красивой женщины. После ее смерти он словно погас. Я думаю, только мое существование помогло ему пережить потерю жены. Знаешь, – Флоренс мягко улыбнулась и снова потерлась о ладонь Эдварда, – когда я встретила Фредди, то сразу, подумала: вот таким, наверное, был бы мой брат.

Эдвард осторожно взял ее руку и поцеловал открытую ладонь.

– Я не знал, что, кроме матери, ты потеряла еще и брата.

– Такое бывает. Хорошо, что тогда я была крохой. Отец и его любовь сполна заменили мне умершую мать. Старушки из прихода прозвали его «наседкой», но он не обижался.

– Старушки из прихода? – усмехнулся граф.

– Да. В каждом приходе есть такие. Им всегда до всего есть дело. Впрочем, это вполне невинные создания, просто у каждого свой способ разогнать тоску. К моему отцу они всегда относились тепло. – Образ викария всплыл в памяти: доброе, ласковое лицо, чуть удивленные брови, теплая улыбка. – Он был чудесным человеком и прекрасным отцом. Вот только с деньгами не умел обращаться, но разве это важно для служителя церкви?

– Он полагал, что Бог пошлет ему помощь в трудный момент? – усмехнулся Эдвард.

– Это точно! – засмеялась Флоренс, толкнув его в плечо. – Впрочем, он не знал нужды до самой смерти. Похороны забрали остатки средств.

– А эта твоя способность привлекать к себе животных? – сменил тему Эдвард.

– Скорее, ужасающее проклятие, – снова рассмеялась девушка. – Маленькие дети, кстати, тоже тянулись ко мне. Это у меня с раннего детства. Сколько себя помню, все кошки в округе липли к моим ногам, стоило мне выйти из дому. Те же старушки из прихода назвали меня Мисс Сардина, представляешь?

– Бедняжка! – фыркнул Эдвард насмешливо. – Тебе приходилось несладко!

– Смейся, смейся, негодяй! – Флоренс принос творно нахмурилась. Ей все еще казалось странным, что она может так просто разговаривать с Эдвардом, словно рядом с ней был ее друг Фредди. – А между тем я боялась долго задерживаться на улице, потому что какой-нибудь кот понаглее мог затеять драку за место у моих ног.

– Я и говорю – бедняжка! – снова засмеялся Эдвард. – Но должен признаться, что мой вкус совпадает со вкусом кезикских кошек и маленьких детей.