— Я не могу двигаться, — прошептала она, когда наконец смогла говорить.

— Ты и не должна, — шептал он в ответ, томительно медленно скользя внутри нее, так что она рисковала потерять сознание.

Для человека, который испытал в жизни все, что можно было испытать, Этьен только сейчас открыл истинное значение любовного сумасшествия. Если бы огненное пламя ада ожидало его, он хотел быть с Дейзи, если бы Купидон направил свою стрелу в его сердце, он хотел быть с Дейзи, если бы его жена приставила пистолет к его виску, он хотел быть с Дейзи! Человек, имевший такой богатый опыт любовных отношений, вдруг понял, что существует другой вид любви, не такой, который он знал раньше и который теперь презирал.

Наконец он был счастлив.

— Ты мой, — сказала Дейзи с улыбкой.

— И помни об этом. Навсегда, — хрипло проворковал он.

— Навсегда, — согласилась она, испытывая блаженство.

Они остались этой ночью вместе, не заботясь о следующем дне. Два человека лежали рядом на старинной кровати два человека, для которых имели значение только их объятия и любовь.

Поздно ночью Этьен, обняв Дейзи, пробормотал под сводом балдахина:

— Напомни мне выдать премию моему кондитеру.

После того как она заснула, он держал ее в своих объятиях и смотрел на огни на реке. Странная грусть одолевала его. Он чувствовал, что его предыдущая жизнь прошла незаметно, как баржа за окном. Жизнь прошла с неимоверной скоростью в бессмысленной трате драгоценных дней, недель и лет, распыляемых в погоне за пустыми удовольствиями.

Его любовь к Дейзи дала ему время, чтобы осознать это. Жизнь ушла быстро, безжалостный сороковой день его рождения был только месяц назад. Его отец умер в сорок два. Переходный период, подумал он, наблюдая баржу, проходящую за окном.

Он не хотел, чтобы его попрекали эгоистичным желанием быть счастливым после двадцати лет выполнения своих обязанностей. Близость с женщиной, которую он любил, была ему крайне необходима.

Его династический брак был потертым и тусклым. Он был удобен для жены, чтобы внести свой вклад в ее пресыщенную жизнь, чтобы она могла занимать соответствующее положение.

Внезапно он почувствовал, что не может больше заполнять свою жизнь одними развлечениями. Достаточно. Жизнь была слишком коротка. А удача слишком неуловима…

Он наконец нашел женщину, которая затронула его душу, и он постарается сохранить ее.

Ворпреки всем Монтеньи, судьям и правилам его мира.

Герцог вздрогнул, когда, открыв глаза, увидел перед собой фигуру камердинера. Интересно, сколько Луи простоял здесь в почтительном молчании?

— В прихожей посетители, господин герцог. — Его голос прозвучал приглушенно, и на мгновение Этьен засомневался, правильно ли он его понял. Луи лучше него знал, как нужно обращаться с ранними посетителями.

— Почему они в прихожей? — поинтересовался он, поскольку если посетителям удалось миновать дворецкого Бернса и Луи, то это явно нуждалось в объяснении.

— Они настаивали на встрече с вами, господин герцог.

— Они?

— Архиепископ и вдовствующая графиня Монтеньи.

Должно быть, возмущение на его лице проявилось слишком явственно, потому что Луи тут же пустился быстрым шепотом перечислять события, предшествующие оккупации прихожей, находившейся всего в двух комнатах от спальни герцога. Выражение лица и тон Луи еще в большей степени, чем поток слов, свидетельствовали о масштабах усилий, прилагавшихся для того, чтобы удержать пришельцев на нынешнем рубеже.

— Они твердо намеревались пройти прямо к вам в спальню, ваша светлость. Простите, ваша светлость, может быть, распорядиться, чтобы их выдворили из дома?

Этьен оценил преданность Луи и какоето мгновение наслаждался перспективой выбросить из дома этого лицемерного кретинаархиепископа. С матерью Изабель, к сожалению, поступить так покавалерийски было невозожно. Поглядев на Дейзи, продолжавшую мирно спать в его объятиях, он снова повернулся к Луи:

— Дай им чаю и скажи, что я сейчас выйду, — и благодарно добавил: — Спасибо, Луи, что не впустил их. И все же камердинер был явно расстроен.

— Жаль, ваша светлость, что не я встретил их у дверей, но Берне сказал, что архиепископ буквально отпихнул его в сторону. Он ведь всетаки архиепископ, ваша светлость. Нельзя не считаться с последствиями сопротивления лицу такого сана.

— Конечно, ты тоже ничего не смог бы поделать.

— Берне и двое лакеев сторожат дверь в прихожую. Она заперта, монсеньор.

Этьен не мог сдержать улыбку, представив себе обоих «гостей» запертыми в прихожей. Оставалось надеяться, что они не пытались открыть дверь.

Спустя пять минут он был уже одет, Дейзи продолжала мирно спать в его постели. Заснули они довольно поздно, и, если бы его внутреннее ощущение времени не напомнило ему, что пора вставать для утренней прогулки верхом, он тоже мог бы еще спать. Интересно, а сколько Луи простоял бы у кровати в почтительном молчании?

Когда он оделся, Луи ожидал его с дымящейся чашечкой крепчайшего кофе. На несколько секунд он задержался у окна, чтобы выпить кофе. Движение по речной глади было в это утро довольно оживленным; солнце щедро заливало все вокруг весенним золотом, молодая листва на деревьях еще имела ранний, сероватозеленый оттенок. Ну что ж, он любил и был любим, начинающийся День сиял свежестью и чистотой, мир был полон ожиданий и надежд.

— Проводи меня, Луи. После такого кофе я могу встретиться и с этим засранцемепископом, и даже со святошейтещей.

Подойдя к запертой двери, Этьен отмел извинения Бернса и поблагодарил его и двух лакеев за то, что они не допустили нежелательного вторжения в его личные апартаменты. После этого в хорошо смазанном замке повернули ключ и «гостям» было объявлено о его прибытии.

— Мы разбудили вас. — Теща бросила неодобрительный взгляд на его домашний наряд — рубашка с короткими рукавами, брюки и сафьяновые шлепанцы на ногах. Ее слова прозвучали как официальная констатация факта, а отнюдь не как извинение.

— Да, это действительно так. Чем могу быть полезен? — голос герцога прозвучал довольно мягко и беззаботно. Ни парижский архиепископ, ни мать Изабель ни в малейшей степени не пугали его. Ему не было свойственно ни ханжество, ни скольконибудь выраженная религиозность; по его личному мнению, во Франции церковь несколько вышла за рамки приличествующей ей духовной сферы, а это относилось и к правительству, и к обществу. Впрочем, церковные ограничения мало заботили его.

Не успел он переступить порог комнаты, как архиепископ проговорил твердым и угрожающим тоном, словно выговаривал священнослужителю низшего ранга или воспроизводил заранее заученный текст:

— Церковь не может примириться с разводом.

У него явно прибавилось храбрости по сравнению с прошлым вечером, весело подумал Этьен, вспоминая тогдашнее постное бледное лицо архиепископа. Несомненно, благодаря твердой позиции его непреклонной тещи.

— Мне известно мнение церкви по этому вопросу, — вежливо ответил Этьен и направился к креслу неподалеку от обоих Монтеньи, которые испепеляли его взглядами, словно живые воплощения Божьей кары, только что доставленные с небес. — Тем не менее, французское законодательство предусматривает соответствующую процедуру. Надеюсь, что вы не для того поднялись в столь ранний час, чтобы обсудить со мной светские и религиозные нормы в этой сфере. Я совсем не…

— В роду Монтеньи никогда не было разводов, — перебила его мать Изабель. Она сидела, строго выпрямившись, ее голос отличался той же холодной четкостью, что и у ее дочери. Хотя она овдовела уже почти десять лет назад, но попрежнему продолжала ханжески носить траурночерный капор, скромно отделанный шнуром, черное платье единственным украшением которого служила бриллиантовая брошь, черные лайковые перчатки, с симметричной точностью уложенные на коленях.

— В семействе де Век тоже, — ответил герцог. Он восседал в кресле напротив, достаточно большом, чтобы разместиться в нем с комфортом. В руке он держал чашечку кофе; камердинер Луи стоял позади него по стойке «смирно», словно швейцарский гвардеец. — До этого случая — вкрадчиво добавил он.

— Мы не можем этого допустить.

Непоколебимая церковная догма, надменно попирающая элементарные права личности при посредстве французских законов, — для последнего десятилетия девятнадцатого века это выглядело слишком явным анахронизмом. И к тому же сильно раздражало. Если отвлечься от высоких материй, сидевший перед ним архиепископ был маленьким, как все Монтеньи, и Этьена так и подмывало спросить: и ты собираешься остановить меня? Однако вместо этого он вежливо заметил:

— К счастью или нет, это уже в зависимости от вашей точки зрения, но у вас нет возможности влиять на мою жизнь. Я — герцог де Век.

— Мы можем остановить вас через суд. — Голос архиепископа звучал неправдоподобно решительно, размышлял Этьен. Интересно, мать Изабель угрожала ему или пообещала щедрое пожертвование?

— Вы можете только попытаться остановить меня через суд, — взгляд Этьена вдруг стало отстраненным и далеким.

— Бурже не сможет вам помочь, — проговорила мать Изабель со столь знакомым презрением — в ушах Этьена эхом отдавался голос жены. — Он всего лишь крестьянин.

— У барьера в суде Лэтэв увидит, что обстоятельства рождения Бурже не имеют особого значения. — Этьен скрестил ноги, вручил пустую чашку Луи и откинулся на спинку кресла. — Еще будут… советы… или Берне может проводить вас?

Его вежливость имела свои пределы, как и смысл бесед с Монтеньи, к тому же в постели его ожидала прекрасная женщина, и это, пожалуй, в наибольшей степени вынуждало его сократить столь ранний утренний визит.

— Значит, вы не собираетесь проявить благоразумие? — со зловещей надменностью поинтересовался архиепископ.

— Я проявляю благоразумие, причем впервые за свою жизнь. Свой долг перед семьей за последние двадцать лет я выполнил уже тысячу раз. — Герцог понизил голос и очень медленно, с расстановкой, добавил, чтобы ни у кого не возникало сомнений в его намерениях: — Мое будущее принадлежит мне.

— Дети еще не достигли совершеннолетия.

Архиепископ говорил, словно испанский инквизитор в камере пыток, настолько в его словах сквозила уверенность, что они будут восприняты с почтительным вниманием.

От ленивой позы Этьена не осталось и следа: он выпрямился в кресле, его глаза сверкнули гневом, а пальцы добела стиснули подлокотники кресла.

— Если вы тронете их, Монтеньи, — низкий голос герцога дрожал от ярости, — то ваше сердце мне подадут на блюде под соусом.

— Вы угрожаете мне? — лицо архиепископа снова приняло мучнистый оттенок, как и накануне вечером.

— Да. — Глаза герцога сверкали изумрудным огнем.

— Вы… не можете угрожать мне, — заикаясь, проговорил архиепископ. Легкий толчок в бок со стороны графини поддержал в нем быстро улетучивающуюся храбрость. — Закон требует учреждения опеки… до тех пор, пока дети не достигнут возраста двадцати одного года.

— Закону, черт подери, лучше держаться подальше от моих детей, Монтеньи. Это и обещание, и угроза, и смертная клятва. Надеюсь, я выразился достаточно ясно? Беатрис, вы собираетесь подтолкнуть своего племянника к прежевременной смерти? — заметил он, увидев, как рука его снова пришла в движение. — Если вы желаете добра, лучше вспомните, как он неважно стреляет — отрывисто продолжал он, — никто не смеет трогать моих детей. Ни вы, ни Изабель, которая утратила интерес к ним с момента рождения. И менее всего суд, который продается и покупается по цене хорошей скаковой лошади. — Герцог резко поднялся, встреча была окончена — Берне проводит вас к выходу; и больше, — голос его был обманчиво спокоен, — не возвращайтесь.

Широко шагая, Этьен быстро шел анфиладой комнат, ведущей из прихожей в спальню, под аккомпанемент яростного биения пульса в висках. Он чувствовал, что лицо его горит от гнева. Они что, вправду думают, что его заботит позиция церкви в каком бы то ни было вопросе или волнует отношение Монтеньи к разводу? Идиоты! — внутренне кипел он. Церковь действительно занимала определенное место в жизни людей, но только не в его доме, да еще и с ультиматумами! Как смеет этот червяк грозить его детям, как смеет он думать, что у него есть право калечить теологическими догмами жизнь Жюстена и Жюли! Он убьет его без малейшего колебания, хотя этот проклятый трус наверняка спрячется за свою сутану или за юбку графини, если попытаться довести дело до дуэли.

Луи, который следовал за герцогом по пятам, был вынужден чуть ли не бежать, чтобы не отстать от быстро шагающего хозяина. Подойдя к двери в спальню, Этьен немного подождал, чтобы дать возможность Луи догнать его. Когда тот, пыхтя и задыхаясь, оказался рядом, герцог раздраженно бросил:

— Пожалуйста, еще кофе и завтрак, скажем… минут через двадцать. Думаю, что, убив его, я избавлю мир от совершенно бесполезного священника, — добавил он, как бы завершая утреннее меню.. Положив руку на дверную защелку, он повернулся к слуге с неожиданно веселой улыбкой. — Ну разве это не хорошая мысль, Луи?