Впервые в жизни Эмили чувствовала себя невольной искусительницей. Полинезийцы были властителями рая, но для нее рай стал запретным местом, она могла видеть его во сне, но в реальности он был недосягаем, как луна или звезды.

Отец всегда учил ее: «Наблюдай, но не вмешивайся». Она невольно нарушила это правило и теперь пожинала плоды.

Глава четвертая

Рене Марен был прав, говоря, что междоусобные войны полинезийцев никогда не были особенно кровопролитными, прежде всего из-за отсутствия оружия, метко поражающего врага на расстоянии (они не использовали даже луки), и желания захватывать чужие территории. Места на островах, а также еды хватало всем. Но если дело касалось оскорбленной гордости, они были готовы сражаться из-за пустяка.

Ранним утром мужчины во главе с Лоа взяли лодки и отправились в бухту Хана-Кау. Женщинам, старикам, детям, а также белым гостям было велено оставаться в деревне.

Казалось, Моана совершенно не волнуется за исход боя и жизнь своего отца. Она как ни в чем ни бывало сидела во дворе и расписывала тапу растительными красками.

Эмили было известно, что островитяне никогда не стирают одежду. Когда она загрязнялась, ее просто выбрасывали. Потому в каждой хижине всегда лежало несколько рулонов тапы.

Ее изготавливали из тутового дерева. Полосы луба тщательно очищали острыми раковинами или вымачивали, а затем разрезали на полосы, из которых после «склеивали» одежду.

— Думаешь, твой отец победит? — спросила Моану Эмили, с утра не находившая себе места.

— Конечно. У него более сильная мана, — ответила девушка, и белой гостье почудилось, что в ее голосе нет былой сердечности.

— Ты говорила, что мана Атеа очень велика.

— Только не в том случае, если от нее веет безумием!

Эмили с трудом сдерживалась, чтобы не побежать на противоположный конец острова, в бухту Хана-Кау. Почему-то ей казалось, что там должно произойти что-то ужасное.

Она оказалась права: в полдень из-за скалы появились лодки, и вся деревня высыпала на берег.

Лоа стоял на носу переднего судна, держа копье наперевес; мощный торс вождя золотился на солнце. Было ясно, что победа на его стороне.

Подробности Эмили узнала от Моаны.

Воины Атеа имели столько же лодок и были вооружены так же, как воины Лоа, копьями и пращами: очевидно, ружья предназначались только для войны с французами. Моана не приняла это во внимание, тогда как Эмили сочла поведение молодого вождя благородным.

Судна Атеа и Лоа выстроились в одну линию, и с обеих сторон полетели камни. Вскоре внезапный порыв ветра нарушил строй лодок с острова Хива-Оа и погнал их на рифы. Лоа стал преследовать противника, в рядах которого началась паника. Многие лодки Атеа разбились о рифы, он потерял не меньше половины воинов.

Догнав лодку молодого вождя, Лоа ранил его, ловко метнув бамбуковый нож. Атеа свалился в воду, где его подобрали воины с Тахуата, связали и доставили на свой остров.

— Ты его видела? — спросила побледневшая Эмили.

— Мне незачем на него смотреть. Я увижу его во время казни.

— Казни?!

— Да. Совет нашего племени приговорил Атеа к смерти.

— А как же его племя?

— Вождь, попавший в плен, бесполезен для своего народа, потому что теряет ману. Атеа испытал еще больший позор, чем я. Отныне он никто. На Хива-Оа будет править совет племени, пока они не изберут другого арики.

— Когда и как его казнят?

— Завтра. Атеа принесут в жертву богам: жрец перережет ему горло, а потом его тело выбросят в океан.

— Тебе не жаль его? — прошептала Эмили.

— За что мне его жалеть?!

— А где он сейчас?

— Лежит связанный в бамбуковой клетке и ждет своей участи. У него есть время подумать о том, что он совершил.

Эмили бежала вдоль воды, подгоняемая ветром. Он трепал ее шаль, и она с трудом удерживала ткань, бьющуюся, как птичьи крылья. С каждый шагом ноги Девушки проваливались в сыпучий песок, в лицо летела мелкая пыль и соленые брызги.

Она вспоминала, как Атеа шел от лодки к берегу, словно скользя по воде, короткими изящными шагами, плавно покачиваясь, окруженный теплым сиянием солнца. Воскрешала в памяти разговоры, во время которых их души словно сливались воедино, вновь ощущала на губах поцелуй, пробудивший мысли о запретной телесной близости.

Рене сидел на облепленном мокрыми водорослями валуне. Поверхность моря казалась синим ковром, а птичьи стаи над ним — быстро движущимися белыми облаками.

Выслушав дочь, он сказал:

— Не надо вмешиваться. Мы не может ничем помочь.

— Но ты вмешался, испугавшись за жизнь Лоа!

— Ты видела его реакцию. До прибытия «Дидоны» еще целый месяц — не стоит поступать так, чтобы нас тоже принесли в жертву богам. Атеа виновен, потому его накажут.

— Я могу увидеться с ним?

— Зачем?

Они обменялись долгими взглядами, после чего Эмили повернулась и пошла назад. В этот миг она поняла, что не так близка с отцом, как ей казалось. Они прожили бок о бок много лет, но сейчас не были способны испытать общие чувства и общую боль.

Долгое время Эмили думала, что ее мать умерла, пока случайно не узнала, что та уехала на родину, когда дочери не исполнилось и трех лет. Она была англичанкой — в каком-то смысле тоже существом из другого мира.

Девушке пришло в голову, что в попытках залечить душевную рану и забыть сердечную боль отец и выбрал для себя удел вечного странника. Возможно, Рене Марен пытался от чего-то убежать? Однако он все равно всегда возвращался в Париж, где был его невидимый якорь.

Ей тоже придется вернуться, хотя сейчас она ощущала себя хрупкой лодкой, затерянной в безбрежном океане, не могущей прибиться ни к какому берегу. Лодкой, которую ветер будет долго швырять по волнам и в конце концов разобьет в щепки.

Девушка пришла в хижину Моаны. Ее мозг лихорадочно работал. В сундучке Эмили было все для того, чтобы лечить раны, там лежала небольшая пачка денег, а еще у нее имелся кинжал дамасской стали, по сравнению с которым бамбуковые ножи племени на-ики выглядели как детские игрушки. Его подарили отцу, когда он путешествовал по странам Востока, и Эмили положила кинжал в свой сундук втайне от Рене, который принципиально не брал в поездки оружие.

Разумеется, она тоже никогда бы не сумела им воспользоваться, зато это, наверное, смог бы сделать Атеа!

К вечеру Эмили удалось узнать важную вещь: клетка, в которую поместили пленного вождя, не охранялась. Лоа наложил на Атеа временное табу, и ни один островитянин не осмелился бы приблизиться к тому месту, где он сейчас находился.

Она с трудом дождалась, когда тьма укрыла хижину. Издалека доносился рокот моря, рядом чуть слышно дышала Моана. Стараясь не шуметь, Эмили натянула платье, сунула ноги в туфли, вынула из-под циновки приготовленный узелок и выбралась наружу.

Ночной бриз шевелил листву. Вскипали и вновь опадали невидимые волны. Океан и небо слились воедино. Склонившиеся над водой пальмы напоминали пальца диковинных чудовищ, пытавшихся достать желанную влагу.

В тропиках ночь буквально обрушивалась на землю, и хотя луна обычно светила ярко, меж деревьев все равно не было видно ни зги. Эмили жалела, что не может воспользоваться факелом из пучка сухих листьев кокосовой пальмы, каким островитяне обычно освещали себе путь в темноте.

Ветви кустарников цеплялись за подол платья, в ноги впивались колючки. Окутанная коконом темноты, Эмили двигалась, словно во сне. Она не была уверена, туда ли идет, ведь здесь не было ни дорог, ни улиц. Она боялась, что кто-нибудь проследит за ней, — за нарушение табу, наложенного вождем, полагалась смерть. Один удар каменного топора — и ее голова расколется, словно кокосовый орех!

Наконец она выбралась из зарослей и увидела клетку. На миг ей почудилось, будто там никого нет, но подойдя ближе, Эмили разглядела темный человеческий силуэт.

Она боялась, что Атеа окажется ослабевшим и сломленным, но когда она подошла ближе, он сразу зашевелился и поднял голову, и Эмили показалось, что его темные глаза горят в темноте. Она тихо позвала его, и он откликнулся.

— Ты ранен? — спросила она, вынимая кинжал.

Быстро протянув связанные руки, Атеа ответил:

— Легко. Эта рана не помешает мне бежать с острова.

Просунув лезвие сквозь толстые прутья, Эмили перерезала веревки, стягивавшие его запястья, а ноги он освободил сам.

Ему ничего не стоило сломать стенку, и вот он стоял рядом с ней, высокий и стройный, по-прежнему уверенный в себе, в своих поступках и мыслях.

— Я знал, что ты придешь, — сказал он. — Нам надо поискать лодку.

Эмили настояла на том, чтобы осмотреть его рану, которая в самом деле была похожа на большую царапину.

— Заживет! — промолвил Атеа, и его зубы ярко блеснули во мраке.

Им повезло: сразу за поворотом скалы они обнаружили неохраняемую стоянку лодок. В одной из них нашлись даже вода и еда, о которых Эмили не подумала.

Обычно туземцы брали в дальнее плаванье хорошо закупоренные сосуды из кокосовых орехов и бамбуковых стволов, а также сушенных моллюсков и печеные плоды хлебного дерева. Они даже умудрялись разводить в лодке огонь, используя подстилку из песка!

— Будь острожен, — сказала девушка.

— Разве ты хочешь расстаться со мной, Эмалаи? — спросил Атеа, впервые назвав ее по имени, и протянул руку.

Эмили не хотела этого, потому вложила пальцы в его ладонь, шагнула в лодку, и Атеа легко оттолкнул ее от берега.

Девушка опустилась на дно суденышка. Она не вполне отдавала себе отчет в том, что делает. Ей казалось, что этот отрезок ее жизни, события этой ночи никак не связаны с предыдущими.

Лодка быстро скользила по волнам. От воды, отражавшей свет луны, исходило призрачное сияние.

Контраст наполненного прохладным соленым воздухом безбрежного темного пространства и сверкающего бесчисленными звездами неба казался волшебным. Создавалось впечатление, будто два несовместимых, бесконечно удаленных друг от друга мира спаялись в нечто единое.

Путешествие проходило в молчании. Эмили заговорила лишь тогда, когда во тьме проступили размытые контуры Хива-Оа.

— Моана сказала, что, попав в плен, ты утратил ману, что ты больше не арики и на твоем острове будет править совет племени!

— Когда я вернусь на Хива-Оа, никто не посмеет оспаривать мою власть. Моя мана — это моя душа. Разве я изменился?

Эмили хотелось сказать, что она слишком плохо знает, его, потому ей трудно судить, что он потерял, а что приобрел, но вместо этого она спросила:

— Почему ты отказался от свадьбы? Моана была очень несчастна.

— Отказался, потому что передумал. Такие ошибки как раз и влияют на ману. На самом деле нас с Моаной ничто не связывает. Не все то, что считается подходящим, является истинным.

— Она жаловалась, что теперь никто не захочет взять ее в жены.

— Глядя на Моану, ты можешь в это поверить?

Эмили вздохнула. Она вглядывалась вдаль, туда, где шелестели опахала пальм и бурлили прибрежные волны.

— Что я буду делать на твоем острове?

— Ничего. Я намерен плыть на Нуку-Хива.

Вцепившись в борт лодки, Эмили поднялась на ноги. Судно качнулось, но Атеа остался неподвижным. Волнистые волосы обрамляли четкий овал его лица, на котором играли блики лунного света. Облик молодого вождя был полон таинственности и дикой силы. Эмили была уверена, что в том мире, где она привыкла жить, такое уже не встретишь.

— На Нуку-Хива! Зачем?!

— Потому что там есть священник, и мы можем пожениться согласно твоим обычаям.

Эмили потеряла дар речи, между тем Атеа продолжил:

— То, что я тогда сказал, не было шуткой. Я сразу понял, что ты станешь моей женой.

С внезапной ясностью ей открылось то, что она ощущала уже давно. Она влюбилась в Атеа с первого взгляда, его мана взяла ее в плен и затуманила разум. И все же то, что он говорил, казалось немыслимым.

Охваченная смятением, Эмили едва нашлась, что ответить:

— Ты не можешь жениться на мне, ведь по вашим понятиям я простая женщина!

— Ты белая женщина, а это все меняет. И потом если я скажу, что ты знатного рода, мне не смогут не поверить.

Положив весла, он взял девушку за руки. Ладони Атеа были удивительно теплыми, в их прикосновении ощущалась надежность, в его глазах виднелся настойчивый блеск. Эмили не могла поверить, что ее робкие, трогательные, безнадежные мечты воплощаются в реальность с диковинной силой, сносящей и сметающей все на своем пути.

— Ты будешь моей, Эмалаи!

Она смутилась.

— Атеа! У нас это происходит не так. Сначала ты должен спросить моего согласия.