Атеа бросил на девушку удивленный взгляд.

— Ничего. Разве арики обязан что-то кому-либо объяснять?

За ночь ветер словно вымел небо до самого горизонта — оно было безмятежным, бездонным и чистым. Отвесно падавшие раскаленные солнечные лучи ярко освещали промытую дождем зелень.

Все-таки на пути попадались люди: они беззастенчиво таращились на белокурую француженку и даже оглядывались вслед.

Цвет волос и глаз Эмили унаследовала от матери-англичанки. Ей было неловко, что ее бледная кожа покраснела от солнца, нос обгорел и на щеках рдеют яркие пятна. Девушка впервые подумала о том, что едва ли сможет круглый год выносить безжалостную атаку тропического света.

Она опустила глаза и не глядела на туземцев. Здесь, на Нуку-Хива, большинство мужчин носило не набедренные повязки, а юбки до колен. Женщины обматывали тело покрывалом, доходящим до щиколоток. Их грудь чаще всего тоже была закрыта.

Атеа привел Эмили к источнику, и она согласилась помыться в нем лишь после долгих уверений в том, что он и близко не подпустит даже женщин, а уж тем более — мужчин. И все же она без конца вздрагивала и оглядывалась.

Вода освежила ее, и она вернулась в хижину в ином настроении. Выстиранное платье было развешено для просушки на ближайших кустах.

Почувствовав дикий голод, Эмили с жадностью съела несколько бананов и манго, наслаждаясь ароматной мякотью и душистым соком плодов.

Потом она опустилась на циновку, и Атеа лег рядом. Его тело было расчерчено золотыми полосками света, проникавшего сквозь плетеные стены хижины.

— Я слышала, — смущенно промолвила девушка, — что, достигнув определенного возраста, вы выбираете себе пару и уединяетесь в лесу. А потом идете… уже с кем-то другим.

— Да, это так. Но рано или поздно мы все равно останавливаем свой выбор на ком-то одном, — спокойно ответил Атеа и спросил: — Что тебя тревожит, Эмалаи?

Она ничего не ответила, лишь издала нервный смешок, но Атеа как всегда прочитал ее мысли, хотя скорее всего — угадал чувства:

— Ты всегда будешь думать об этом и никогда не узнаешь правды, пока не испытаешь это сама.

— А что станет со мной потом?

Ей почудилось, будто Атеа уловил суть вопроса. Но он ответил иначе:

— Потом думать уже не захочется и не придется.

Девушка закрыла глаза. Она была бы рада всецело доверить ему свою судьбу, так, чтобы не пришлось ни о чем заботиться, но при этом понимала, что ей тоже придется бороться — едва ли не больше, чем ему: ведь он находился в привычном для себя мире и считал все свои поступки правильными, тогда как она…

Атеа молчал. Казалось, ему доставляет удовольствие просто смотреть на нее. Наверное, он любовался многими женщинами, однако Эмили была самой необычной из них — способной подарить новизну, помочь покорить неведомые вершины.

Почему-то ей казалось, будто, что бы ни случилось, между ними не останется ничего недосказанного. У Атеа не было трагической истории, которую он мог попытаться взвалить ей на плечи. Когда-то Эмили представлялось романтичным носить в себе чужие страдания, проживать чужую жизнь, но теперь она подумала: лучше, если этого не будет.

Атеа оказался прав: тропическое солнце быстро сделало свое дело, и через час Эмили смогла надеть высохшее платье. Она попыталась привести в порядок волосы, что было нелегко без шпилек и гребня.

— Ты правда не хочешь, чтобы я пошел с тобой?

— Нет. Я должна спокойно рассказать о себе, об отце, о… тебе. Если мы явимся вот так, без подготовки, вдвоем, боюсь, нас… не поймут, — сказала она и, не желая его обижать, добавила: — Священники своеобразные люди.

— Я знаю, — сдержанно произнес Атеа, и Эмили уловила в его голосе неприязнь.

Стоило ей выйти из хижины, как ее охватило знакомое чувство невиданного простора. Свобода горизонта, контраст между большим и малым позволяли ощутить размах и глубину жизни.

Вдоль открытого берега тянулась бесконечная полоса песка с белоснежными глыбами коралла. Неровное океанское дно представляло собой лабиринт из рифов и заводей. Кое-где к воде почти вплотную подступали горы, оставляя небольшое пространство для пышных пальм и низкорослых кустарников.

Пройдя вглубь берега по тропинке, которая вывела их с Атеа к источнику, Эмили увидела некое подобие базара. Сидящие на корточках туземцы обменивали свои товары, среди которых были жемчуг, перламутр, кокосовое масло, шафран и копра, на рис, свинину, яйца, кур и пшеничную муку. Похоже, никого не интересовали деньги: наверное, многие вообще не знали, что это такое.

Полинезийцы хватали Эмили за одежду, пытались потрогать волосы. Они что-то бурно обсуждали на своем языке, отчего ей казалось, будто они осуждают ее или смеются над ней.

Наконец навстречу попался белый солдат, француз. Увидев Эмили, он несказанно удивился и, казалось, с трудом удержался от расспросов.

Однако он вежливо ответил на вопрос о том, где отыскать священника. Отец Гюильмар живет неподалеку, за поворотом скалы. Мадемуазель легко найдет дорогу.

Церквушка была маленькой, наспех сколоченной из досок и крытой ржавым железом. За ней стоял домик под пальмовой крышей, стены которого были увиты зеленью.

Подходя к жилищу священника, Эмили с тревогой ощутила, как возвращается власть того, что она так легко отринула. Она подумала об отце, о том, какую боль ему причинило ее исчезновение и сколько удивления (и негодования) вызовет ее решение.

Внезапно ей сделалось неловко, она почувствовала, что не сможет говорить со священником в исповедальне: в ее душе и мыслях было слишком много того, что он наверняка сочтет нечистым.

Отворивший ей двери отец Гюильмар, человек средних лет с серьезным, несколько печальным, но твердым лицом, в самом деле как-то странно смотрел на нее, и Эмили пришло в голову, что он может видеть в ней попрошайку, нищенку. Именно так она и выглядела в своем выцветшем платье, без обуви и с непокрытой головой.

Опустив глаза, девушка кротко произнесла:

— Святой отец, я пришла обсудить одно дело. Мы можем поговорить не в церкви, а… у вас дома?

Священник кивнул.

— Входите.

В помещении было два стула, железная кровать, деревянный комод с зеркалом и большой обшарпанный сундук.

Хозяин указал на стул, и Эмили села, стараясь завернуть обтрепанный подол платья так, чтобы не были видны дыры.

— Кто вы, мадемуазель? Я вас не знаю, — с некоторым удивлением произнес священник.

— Меня зовут Эмили. Мой отец — путешественник Рене Марен. Возможно, вы слышали о нем? В прошлый раз он останавливался на Нуку-Хива.

Отец Гюильмар чуть наморщил лоб.

— Да, припоминаю. Об этом говорили. Но ко мне он не заходил. Тем более приятно, что вы навестили меня сейчас. А где ваш отец?

— Он остался на Тахуата. Здесь только я, и я пришла к вам, чтобы…

Внезапно Эмили поняла, что растеряла все слова. Она невольно возвела между собой и Атеа и остальным миром глухую стену и теперь не знала, как достучаться до других людей.

Наконец она решила, что будет лучше рассказать правду. Самым разумным (и неразумным) объяснением ее поступков можно считать любовь. А разве Церковь не учит любить?

Конечно, она слишком волновалась, говорила чересчур сбивчиво и торопливо. Отец Гюильмар выслушал ее с каменным лицом, по которому нельзя было ничего прочитать, а когда она умолкла, осторожно произнес:

— Дитя мое, к сожалению, мне кажется, что все сказанное вами попахивает абсурдом.

Эмили сжала губы. Ей было за что цепляться и за что сражаться. Уловив ее настроение, отец Гюильмар продолжил:

— Я помню Атеа с острова Хива-Оа. Значит, он уже стал вождем? Он был одним из первых сыновей местной аристократии, которого отправили к нам. Он прожил на Нуку-Хива два или три года. В первое время мы были от него в восторге. Поразительно умный, прекрасно обучаемый в отличие от большинства полинезийцев. Однако когда он узнал все, что хотел узнать, то заявил, что наш Бог неправильный, что только его боги помогали островитянам со дня основания мира и всегда будут помогать, и не позволил миссионерам отправиться на Хива-Оа. Он страдает непомерной гордыней и стремится использовать все и всех в своих целях. Неудивительно, что в конце концов он даже умудрился заморочить голову белой девушке! Насколько я понимаю, вы сбежали с ним от своего отца?

— Я просто уехала, чтобы выйти замуж. Мой отец меня поймет. Он очень хорошо относится к полинезийцам.

— Не думаю, что он мечтает, чтобы кто-то из них стал его зятем! Поймите, хотя вам и кажется, что перед вами прекрасный принц, на самом деле это обыкновенный дикарь.

— Атеа прекрасно говорит по-французски.

— Для туземца. Однако вы никогда не сможете привезти его в Париж, вам придется остаться здесь. Представляю, что творится на Хива-Оа, если у нас на Нуку-Хива достаточно дикие нравы! Много лет миссионеры странствуют с острова на остров, едят подозрительные блюда, лечат неведомые болезни и стараются спасти местное население от преисподней. Их не радует здешняя природа, они устали от яркого солнца. Каждый из них хотел бы уехать, но они не могут, ибо выполняют долг перед Всевышним. Я давно руковожу местным приходом, и, поверьте, мадемуазель Марен, я хорошо изучил полинезийцев. Они отличаются, как бы это сказать… достаточно свободным поведением. Никто не живет в одном браке всю жизнь, а женщины зачастую не знают, от кого у них дети. Что касается вождей, они никогда не ограничиваются одной женой, такое просто не принято. Ваш возлюбленный не станет проводить время с вами, у него найдутся другие дела, и вам придется разделять общество с несколькими полинезийками, которые будут иметь на него такие же права, что и вы. Вы больше не прочитаете ни одной книги, потому что на Хива-Оа их просто нет, станете ходить босиком и носить юбки из тапы. Кстати, здесь далеко не всегда светит солнце: в сезон дождей вы будете дрожать в жалкой хижине и страдать от укусов насекомых. Когда полинезийке приходит время рожать, она прячется в ближайших кустах и через несколько минут выходит оттуда с ребенком. А что будете делать вы?!

На мгновение Эмили прижала ладони к пылающим щекам, а потом сложила их, словно в молитве.

— Я не могу бросить Атеа! Ведь он сам предложил обвенчаться со мной по христианскому обряду!

— Скажите, он носит крест?

Поколебавшись, Эмили призналась:

— Нет.

— Вот видите. С этого и надо начинать. Не думаю, что он был искренен, как перед Господом, так и перед вами. Возможно, он просто использует вас, о чем я уже говорил!

— Использует меня? Каким образом? Я — никто. Обычная женщина даже в представлении полинезийцев!

— Вы неправы. Мне бы не хотелось об этом говорить, но, похоже, правительство собирается всерьез взяться за покорение Маркизских островов. Если наши солдаты высадятся на Хива-Оа, белая жена вождя может послужить хорошим залогом, вернее заложницей…

— Атеа никогда бы не пришли в голову подобные мысли!

— Вы его не знаете. Вы приписываете ему те качества, какие хотите видеть в своем возлюбленном. Недаром он бросил знатную девушку, с которой сговорился о браке! На то должна быть веская причина.

Эмили вскинула голову.

— А если эта причина — любовь?

— Дитя мое, туземцы не умеют любить в том смысле, в каком мы понимаем это слово. Должно быть, вы слышали болтовню про ману? Местные вожди только и делают, что заботятся о том, как бы не потерять ее, увеличить и укрепить. Женитьба на белой женщине возвысит Атеа, ибо о таком тут еще не слыхивали. Жажда славы и власти — враг простых человеческих отношений. К сожалению, полинезийцы, как и белые, тоже страдают желаниями, сжигающими душу.

Эмили не верила. Не хотела верить. Она вспоминала слова отца о зрелости духа. В таком состоянии человек отделяется от материального мира, отрешается от всего притворного и наносного. Такую вершину нелегко покорить. Это случается и в юности, хотя и очень редко. Но сейчас Эмили чудилось, будто с ней произошло именно это, что она ясно видит свою цель и знает свой путь.

Атеа спас ее от сердечного одиночества, от бесцельности существования, он, словно орел, распростер над ней широкие крылья, чтобы защитить от невзгод и бед.

— Значит, вы не согласны нас обвенчать?

— Нет. Только в том случае, если сюда явится ваш отец и попросит меня об этом.

— Это невозможно, я уже говорила, что мой отец остался на Тахуата. Но… я могу прислать к вам Атеа. Поговорите с ним.

— Мне не хочется с ним говорить. Тем более, я боюсь сорваться и сказать ему то, что не приличествует моему сану, — ответил священник и поднялся с места. — Ступайте. Если вам понадобится помощь, вы знаете, где меня найти. Можете остаться здесь прямо сейчас — я готов вас приютить.