С усмешкой вспомнил, как это же издательство никак не хотело принимать мою первую рукопись. Как они нещадно правили любую мелочь, все же решившись ее взять. Как я скандалил по поводу каждого вырезанного куска, как будто эти куски они собирались вырезать из меня самого. Как книга месяцами простаивала на полках в книжных, потерянная в море других изданий. Как впервые обо мне упомянул какой-то критик, как мое имя все чаще стало мелькать на форумах, как меня начали приглашать на интервью. Как я получил внимание сразу от нескольких именитых рецензентов, которые разнесли мой труд в пух и прах. Это и вызвало максимальный скачок популярности. Моя первая книга была о юном художнике, мир которого перевернулся от одной встречи.

- Никит, где эти... как их... документы? - Сашка иногда до сих пор путался в словах. Ненадолго забывал, что хотел сказать. Но случалось это теперь так редко, что и обращать внимания уже не стоило. В первые пару лет было гораздо сложнее. И мне стыдно вспоминать то время, потому что тогда я был слабым, пока он оставался сильным.

Кирилла освободили год назад, и эта новость не нашла во мне никакого отклика. Он изменился сам и изменил меня тогда, пятнадцатого августа. Это именно Кир заставил меня заглянуть в пропасть. Именно Кир выломал из меня все вторичное и сделал все сложное простым. После его поступка я уже ни разу не задумывался о мелочах. Когда Сашку на следующий день перевозили в областную больницу, мне даже и в голову бы не пришло выйти из машины. Прилетевшие первым же рейсом родственники вообще практически не задавали мне вопросов, будто я там и должен быть, не отходивший от входа в реанимацию сутками. А когда врач сказал, что Сашка вышел из комы, я так паршиво, так некрасиво разрыдался... прямо там, в коридоре. И конечно, когда Танюха с огромным животом подошла и сказала: «Самолет через четыре часа, будь готов» - не воспринял это как вопрос, особенно учитывая то, что в первые дни Сашка только меня и узнавал. В Москве, едва разместив его в больнице, отец мне просто отдал ключи от квартиры сына и без дополнительных комментариев уехал, ему нужно было решать другие проблемы. Со мной никто не возился. Я, к своему удивлению, практически сразу устроился грузчиком в ближайший супермаркет - денег платили немного, но мне много и не требовалось. Я не помню стрессов, связанных с жизнью в столице, непривычными правилами, отсутствием знакомств. У меня просто не оставалось душевных сил уделять этому внимание, потому я не привыкал к столице, а она, пользуясь моей невнимательностью к себе, просто привыкала ко мне. Все свое свободное время я проводил в больнице. Очень длительная и мучительная реабилитация после черепно-мозговой. Я много раз срывался и терял надежду, даже иногда при нем, отчего мне теперь особенно стыдно. Но через восемь месяцев Сашку отпустили домой. А потом все сразу стало хорошо. Еще через год он вернулся на работу, а я поступил на заочку. Мать, конечно, знала, что мы живем вместе и почему мы живем вместе. Отец не задавал вопросов - наверное, для того, чтобы не узнать.

- Да на кресле валяются, где ты их и бросил, когда пришел, - буркнул я в ответ.

Он обнял меня со спины, а потом потерся носом о мою шею.

- Света звонила, просила напомнить...

Я перебил:

- Пойдем-ка, я тебе расскажу про пестики и тычинки.

- Про пестики и пестики?

- Или тычинки и тычинки?

- Да не-е. Точно пестики!

- Вдумайся в этимологию слова «тычинка»! Вот послушай - «убери от меня свою тычинку!» Звучит?

- «Доставай пестик» - тоже неплохо звучит!

- Этот вопрос требует немедленного научного исследования, как я погляжу.

- Припадочный писатель! Ты еще диссертацию запили на эту тему... Или хотя бы зарисовку.


Конец