Нет, она не будет краситься вообще. Юбка немного закроет колени. Декольте – хорошая вещь, особенно по летнему времени. Но в следующий раз.

В итоге в следственное управление входила не совсем та женщина, которая еще несколько часов назад гуляла по городским улицам.

Колышкина нашла сразу, ее проводил смешливый молодой лейтенант юстиции. На полушутливый вопрос, какой он из себя, последовал не более серьезный ответ: «Увидите – не забудете».

Впрочем, на Шрека или Бельмондо Владимир Евграфович не походил. Зато очень даже походил на фанатика. Именно такие жгли еретиков, ощущая себя спасителями человечества. Они не испытывали зла к сжигаемым и даже им как людям сочувствовали. Но не как носителям враждебных идей. С другой стороны, именно такими же были и многие из тех, кого жгли. Оболочка, неподкупная и целеустремленная, не менялась при замене одной идеи на другую, даже противоположную.

Следователь придирчиво, скрупулезно даже, изу-чил все ее документы – от адвокатского удостоверения до пропуска и ордера на защиту. Так же внимательно оглядел ее саму, причем Шеметова не почувствовала в этом взгляде мужского интереса, даже чуть обидно стало.

Его дотошная внимательность была Ольге на руку, потому что она в это время столь же тщательно исследовала своего будущего процессуального противника. Информации было хоть отбавляй. Одна рубаха белого цвета с крупными горохами аж трех цветов и с обтрепанным от часов левым манжетом чего стоила! Нет, он не был жадным: очки немодные, но дорогие, очень удобные. Фотоаппарат сбоку на столе – тоже не из дешевых. На то, чем работает, не жалеет. А остальное – неинтересно по жизни.

Более всего поразил Шеметову его главный рабочий инструмент: огромная, прошлого века, электромеханическая машинка «Ятрань». Такая была у папы, точнее, у его секретарши. Ольга помнила мощный аппарат еще с тех давних пор, когда она, девочка-третьеклассница, ходила по выходным в трест – папа часто работал без отдыха – относить ему мамины пироги.

– Она ж гремит чудовищно, – машинально, еще не вынырнув из детских воспоминаний, ляпнула Ольга.

– Это точно, – без обид согласился Владимир Евграфович. – Зато у нее не бывает вирусов и несанкционированных удаленных доступов.

– А еще не летит винчестер, – вынуждена была согласиться московская гостья.

– Рад, что вы меня понимаете, – улыбнулся Колышкин.

Похоже, требуемые отношения налаживались, несмотря на необдуманные фразы Шеметовой.

– Я почему про шум сказала, – на всякий случай подстраховалась она. – У папы моего была такая же, у секретарши. Так из-за закрытой двери грохот стоял, словно из автомата палили.

– Из автомата – другой совсем грохот, – не согласился Колышкин, и Ольга сразу поняла, что автоматный грохот странный следователь тоже знает не понаслышке. – А у меня своя система шумоподавления, – похвастался он.

Шеметова уже оценила: машинка стояла на толстой черной резине, которая, в свою очередь, была расстелена на мягком сиденье кресла с полностью отрезанными ножками.

– Все равно жалуются, конечно, – усмехнулся Владимир Евграфович. – Вот и перешел на вечерне-ночной стиль жизни. Прихожу к пяти, ухожу как получится.

Это тоже была важная информация. Перед адвокатом сидел не просто следователь по особо важным делам. А особо ценный для местного высокого начальства сотрудник. Иначе никто бы и не пытался удовлетворять чьи-то странные бзики, ломая для этого привычный график службы.

Неожиданно Ольга почувствовала доверие и симпатию к этому человеку. Бескорыстные цепные псы закона, на взгляд Шеметовой, были не худшими людьми на планете.

Обратного тепла не почувствовала – Владимир Евграфович по-прежнему рассматривал ее настороженными глазами. «Помнит историю про генерала и кучу баксов», – поняла московская адвокатесса. Для такого издевательское подбрасывание следственного дела к потолку хуже расстрела. Потому что это издевательство не над следственным делом, а над делом всей его жизни.

Кстати, в тот памятный местным работникам приезд генерала с кочергинским баблом уголовное дело никто не закрывал. Официально оно было просто приостановлено, по распространенной формулировке «за неустановлением местонахождения подозреваемого». Потом, через пару лет, пришла очередная проверка. А может, ее инициировал сам Незванов, ставший к тому времени вице-губернатором. Тут же виноватых на ковер. Не разыскали? Уехал за границу, говорите? А в Интерпол подавали? Кто ж в такой ситуации не подаст, даже если два года назад пил-ел с московским генералом?

Так что у бедного Бориса теперь даже срок давности не шел. Он и так большой, по этому составу – пятнадцать лет. А если дело приостановлено, то и течение срока давности также приостанавливается.

– А как, по вашему опыту, выдаст его Венгрия или нет? – спросила Ольга.

– А зачем бы они его арестовывали? – вопросом ответил следователь. – Не выдают только в двух случаях.

Логично. Адвокат и сама их знала наизусть. Если в стране выдачи есть смертная казнь. И если преступление, совершенное запрашиваемым, не является преступлением в стране, где находится задержанный. Например, в Саудовской Аравии коли ты не принц, то будешь повешен за гомосексуализм. Поэтому такого туда не выдадут. Или в Иране имеется шариатский суд. Его статьи не распространяются на другие страны.

– Венгры вообще самая дисциплинированная страна в Интерполе, – все же ответил на ее вопрос Колышкин. – Так что, глядишь, месяца через три вы своего подзащитного у нас навестите.

– Да уж, обязательно, – подтвердила Шеметова.

Наконец, следователь начал посматривать на часы: рядом с его устрашающим печатным агрегатом лежали пачки документов.

Пора было прощаться.

– Так что будем дальше делать? – задала Ольга риторический вопрос.

– А вот приедет Борис Викторович Семенов – и будем думать. – После чего неожиданно спросил: – А вы-то как планируете работать? – Подтекст про пачки баксов и летающие под потолок следственные дела был очевиден.

– По профессии будем работать, – твердо ответила Шеметова. – По позиции, как положено. Никакой халтуры не будет.

Владимир Евграфович Колышкин скептически хмыкнул. Значит, не поверил. Ладно, пусть не верит. Пока.


Вечером в одиночку сходила в кино, но, переполненная сначала мыслями о деле, а потом – о своей несчастной женской доле, ничего из просмотренного не запомнила.

Потом пошла поужинать.

Ее, уже подкрашенную и модно одетую, сразу выделили и оценили. Симпатичные представители мужского пола дважды попытались завязать знакомство. Однако печальная Шеметова решительно отвергла все поползновения.

Уже из номера не выдержала – ведь собиралась первой не звонить! – и набрала номер Багрова.

Он ответил сразу. Лучше бы не отвечал: неподалеку слышался веселый женский голос, что-то настойчиво повторявший.

– Ты занят? – спросила она.

– Немножко, – ответил он. Понятное дело, не вагон же разгружает. – Я тебе перезвоню, как освобожусь, – сказал Багров.

– Как хочешь, – сказала Шеметова и положила трубку первой.

Потом она поплакала, сколько положено. Потом позвонила Галке, институтской подруге.

– Ты понимаешь, – всхлипывала Шеметова. – Он со мной разговаривает, а она рядом чего-то спрашивает. Три раза подряд.

– Выходит, дура, раз с первого не понимает, – резонно ответила Галка.

– Ну и как же Багров с ней общается? – риторически спрашивала Ольга. – Если она дура?

– А ты считаешь, мужчины с женщинами мозгом общаются? – удивилась шеметовской отсталости подруга.

Последней, чей номер она набрала, была Марина Томская. Только что пережившая нечто подобное, виолончелистка-математик была мягка и предупредительна, как профессиональный психоаналитик.

– А с чего ты вообще взяла, что он тебе изменяет? – спросила она.

– Я слышала женский голос собственными ушами.

– Ну и что? Он же обои менял. Волик рассказывал. А малярши почти все женщины. К тому же всегда в краске.

Добрая Марина пыталась всячески развеять сомнения подруги, стараясь перевести разговор на предстоящую совместную поездку в старинные ганзейские города Любек и Гамбург. Но успокоить не смогла.

Ольга часа два не спала, ожидая звонка Багрова. Так и не дождавшись, выключила свет и положила голову на мокрую от слез подушку.

Сны ей в ту ночь тоже снились плохие.

Москва. Начало суда над преступной компанией и Немцовым-младшим

Тем временем у Багрова шла к кульминации работа с малолетним наркоманом, которого обвиняли еще и в убийстве.

Много чего было сделано по профессии – Олегу Всеволодовичу было с чем идти на процесс. Не меньше времени он отдал для словесного утешения несчастной мамаши. Та совсем потеряла голову.

Как-то позвонила ночью, рыдая: кто-то ей сказал, что к несовершеннолетним наркоманам-убийцам теперь разрешают применять высшую меру наказания.

Здесь утешить было просто. Багров поклялся, что никогда и ни при каких обстоятельствах несовершеннолетний преступник, даже самый ужасный, не может быть наказан суровее, чем десятью годами заключения.

Зато гораздо чаще плачущая Немцова звонила и жаловалась на то, что опровергнуть было невозможно. Что она пахала всю жизнь, и непонятно зачем. Что любимый мальчуган, такой веселый и такой смешной в детстве, стал неадекватен, как сломавшийся робот: никаких интересов, кроме кайфа. Никаких обязательств ни перед кем.

Доминировал же рассказ про то, как она, ожидая сына, открыла дверь, а там один Кинг. А сына нет. Почему-то эта история сильнее всего давила на психику вроде бы много чего повидавшего адвоката.

Тем не менее, он не жалел времени на свою доверительницу, утишая ее душевную боль своим мягким, проникающим в душу, баритоном.

(Вообще-то доверителями и доверительницами принято называть клиентов адвоката по гражданским делам. По уголовным они именуются подзащитными. Но Немцова-мать была в полном смысле слова доверительницей Олега Всеволодовича.)

Отец подзащитного тоже несколько раз звонил. Несмотря на то что, в отличие от бывшей жены, вопросы задавал только по существу, в его голосе чувствовалась такая же тоска. Для него Витя был тем единственным, что связывало Немцова-старшего с будущим. Сейчас же его будущее померкло и скоро грозило вообще растаять в дымке.

Однако чем дольше Багров занимался этим делом, тем больше испытывал оптимизма. Хотя однажды задумался, чем займется мальчик, если его, даст бог, удастся нечеловеческими усилиями освободить. Наиболее вероятный ответ был печален. Настолько печален, что зародились мысли о тщетности любых усилий.

Впрочем, эти мысли долгими не были. Адвокат будет биться за своего подзащитного, даже если тому осталось пять минут жизни. И подвергать это сомнению нельзя. Ни малейшему. Ибо тогда ставится под сомнение сам смысл любимой профессии.

На личном фронте у Олега Всеволодовича тоже ничего не изменилось. Ольга уже вернулась из командировки, они пару раз мельком пересеклись в конторе. Но возвращаться в ее уютную квартиру он пока готов не был.

Интересно, они даже не ссорились. Она была полностью в его вкусе как женщина. Его прельщал Ольгин ум, резкий, четкий, способный к неочевидным решениям. И неприятные ассоциации, связанные с Шеметовой, тоже ни разу не возникали в голове Олега Всеволодовича. А полноценная связь не устанавливалась.

Он много думал об этом. Ее желание длительных отношений было понятным и естественным. Его же нежелание – даже сам Багров затруднялся объяснить. Наиболее правдоподобное объяснение ему признавать почему-то не хотелось.

Он гораздо охотнее рассуждал о второстепенных. О свободе, которая не так-то уж и была ему нужна. Ну чего он еще не видел в жизни к своим почти сорока? О независимости, которая уже немножко обрыдла.

Вон родители Немцовы никак не могут успокоиться, что у их сына нет перспектив. Ну так у Багрова просто нету сына.

Нет, не это мешало ему закрепить отношения с той единственной, с которой никогда не было скучно. И очень не хотелось Олегу Всеволодовичу признаваться – даже самому себе, – что мешает ему спокойно радоваться совместной жизни с Ольгой только одно обстоятельство. Даже назвать неудобно: профессиональная конкуренция.

Чтобы это понять, нужно работать в его профессии. Да еще быть в ней лучшим. И любить так, что любая другая профессия казалась бы жизненной неудачей. Короче, Багров до появления в его биографии Шеметовой был абсолютно счастлив на работе. И индифферентен ко всему прочему. С появлением Ольги он потихоньку стал привыкать к счастью после работы. Зато на работе стал все чаще испытывать… назовем это муками ревности. Но не к другому мужчине, а все к той же, единственно для него возможной адвокатской стезе.

Как любой хороший человек, он радовался успехам Шеметовой на профессиональной ниве. Она на его глазах – и не без его помощи, кстати, – становилась Мастером, чей талант начинал конкурировать с его собственным.