Иосиф Гольман - Защитница. Тринадцатое дело

Вот и дом незадачливого прапорщика.

Ольга сверилась с записанным в мобильнике адресом, набрала код и вошла в чистенький подъезд.

Дом был не новый, но внутри ухоженный. Как положено, сказал бы в таком случае Петр Иванович.

А вот и нехорошая квартира, в которой людям откусывают уши.

Ольга постояла секунду перед дверью, дабы полностью удалить из сознания фривольные обороты, связанные со вчерашним прискорбным происшествием. Потом позвонила в звонок.

Не сразу, но дверь приоткрылась.

– Вы к кому? – спросила неприветливая дама. Непричесанные волосы ее спутались, глаза красные, заплаканные. Правая сторона головы закрыта марлевой повязкой.

Смеяться Ольге Шеметовой расхотелось полностью.

– К вам, Галина Дмитриевна.

– По какому вопросу?

– По вчерашней беде.

– Вы – его юрист? – догадалась та и попыталась закрыть дверь. Но почему-то не стала этого делать.

Может быть, из‑за прозвучавшего слова беда. А, может, что-то увидела в Ольгиных глазах. Наверное – сочувствие.

– Уговаривать будете, чтоб заявление забрала? – усмехнулась та.

– Вообще-то, за этим и пришла, – честно созналась адвокатесса.

– Не выйдет, – отрезала та. – Только тюрьма. И пусть операцию мне оплатит. Косметическую.

– В тюрьме на операцию не заработать, – вздохнула Шеметова. – К тому же ему летом еще одну операцию оплачивать.

– Только не говорите мне, что он жутко болен, – улыбнулась Галина, но какой-то кривоватой улыбкой.

– Он здоров, как бык, – вновь сбила ее со злых мыслей гостья. – У его приемного ребенка собаки изуродовали лицо. Еще до того, как пацан попал к Бойко. Летом предстоит пластика, вот он и собирает деньги.

– Приемный ребенок? – удивилась Стрешнева. – Это вы на жалость бьете? Да и с чего бы это он взял ребенка?

– Так получилось, – без особого желания начала печальную историю адвокатесса. В принципе, это играло ей на руку. Но рассказывать несчастной женщине о несчастном ребенке почему-то не хотелось.

– Ладно, проходите, поговорим, – сказала Галина, наконец-то пропустив гостью в злополучный коридор. Старинный телефон, с диском и обрезанным проводом, стоял на своем прежнем месте, на тумбочке. – Что у вас в пакете? Я ничего подписывать не буду.

– Там торт, – сказала Ольга. – «Прага». Полукилограммовая. Я с утра ничего не ела. Думала, если пустите, чаю попьем.

– Считайте, пустила, – сказала та. Злость сошла с ее лица, но других чувств так и не появилось. Безжизненное лицо было сейчас у Галины Дмитриевны Стрешневой.

Она убралась со стола в большой кухне, включила чайник, поставила чашки с расписными цветами и дощечку с ножом.

– Давайте вашу «Прагу», – сказала она. Ольга достала из пакета картонную коробку.

– Думали, небось, что придете, а там ведьма с оторванным ухом, так? – спросила Стрешнева, попутно доставая блюдца, ложки и лопаточку для торта.

– Да, примерно так, – сделала Шеметова признание, от которого, возможно, следовало бы воздержаться. Однако бури и взрыва не последовало. Точнее, были и буря, и взрыв. Но не как следствие Ольгиных слов, а как итоги Галининой жизни.

– Что этой сволочи я не дала? Ну что? – она говорила негромко, но это, конечно, был крик. – Тело? Имел, когда хотел. Его капризы? Пожалуйста! Ни одна шлюха так не старается, как я за бесплатно! Я что, о деньгах его мечтала? Я не меньше получаю. Я семьи хотела. Ребенка, пока не поздно. Счастья, – тут уже Галина Дмитриевна обильно перемежала слова со слезами. Причем слез было больше.

– А он что-то обещал? – осторожно спросила Ольга, сама себя укоряя за ненужные вопросы.

– Он полгода со мной, чуть не как с женой жил! – уже откровенно, навзрыд, расплакалась женщина. – И я как рада была! Я думала, мужа нашла. Я ж не проститутка! Так все удачно, и квартира вся нашей становилась, живи – не хочу! А он – влюблен, говорит!

– Правду он сказал, – опять, не желая того, вставила Шеметова. Ей, после услышанного, очень хотелось уменьшить обиду Галины. – Это ж как дубиной по голове. Никакие рассуждения не помогут.

К счастью, Галина не вспыхнула, и едва завязавшиеся отношения с гостьей не были сломаны.

– Любовь, любовь… – прошептала она, вытирая салфеткой набухшие глаза. – Какие ж бабы – дуры!

Произнесла Галина Дмитриевна Стрешнева эти простые слова и… случилось страшное.

Теперь навзрыд заплакала Шеметова.

– Десять лет… – несвязно летели среди слез обрывки слов. – Любовь! Красавец. Ни разу не изменила. Да и не смогла бы. Хоть и без штампа в паспорте. Сегодня юбилей. А он – с друзьями гуляет…

Слова были бессвязны, но Галина понимала их отлично. И ей даже казалось, что это она их и произносит. Потому что чувства-то были точно ее.

Потом они плакали обе.

Потом съели торт с чаем.

Потом выпили залежавшуюся у Галины бутылку красного грузинского вина.

Возможно, потом даже пели.

Вернулась Ольга поздно, взволнованный Олег ждал, не ложился.

Разговаривать с ним не хотелось.

Шеметова постелила себе отдельно, во второй комнате.

Перед глазами быстро промелькивали события сегодняшнего дня: заплаканная Нила, сгорбленный Петр Иванович, счастливый Мишка, уцепившийся за их руки. Потом вдруг возник образ Олега Всеволодовича Багрова.

«Что этой сволочи я не дала? Ну что?», – вспомнила она отчаянные всхлипы Галины.

Нет, мир явно несовершенен.

Впрочем, она уже успокаивалась. Ей и несовершенный мир тоже казался вполне забавным.

А уж так решить сложнейшее дело, как она сегодня со Стрешневой – быстро, удачно и обоюдосправедливо, – вряд ли какой другой адвокат сможет!

С этим и отошла ко сну.

Итак, процесс пошел.

Нет, не так.

И грянул суд!

Под процесс отвели одно из самых больших помещений в новом здании областного Суда – настолько велик был к нему интерес. Впрочем, даже без представителей СМИ и привлеченных публикациями любопытных, одних только Клюевых с родственниками и друзьями на первом заседании было человек пятнадцать.

А публикации действительно шума наделали.

Плюс – неустрашимость близнецов.

Плюс – сильная позиция адвокатов.

Плюс – Волькины пассы в прокураторе.

Плюс – Гескинские друзья в судейском сообществе.

Плюс – разнообразная и крайне нестандартная деятельность проф. Береславского.

Еще до первого заседания Багров получил прямой намек. Не от самого судьи, но от близкого к нему человека.

Неофициальная сделка, если бы она состоялась, выглядела бы следующим образом.

Николай Клюев соглашается на убийство Иванова из‑за возникшей между ним и убитым внезапной ссоры. Суд же назначает наказание ниже низшего предела, с учетом тяжести клюевского заболевания. Потом – скорое условно-досрочное освобождение.

Багров даже торговаться не стал.

Какое убийство?

Дело шито белыми нитками, и каждый стежок этих ниток у Олега Всеволодовича в компьютере.

Кроме того, он не забыл ночь в холодной камере.

На самом деле, и тот эпизод был выигран оборонявшейся стороной.

Даже упертый Слепнев не рискнул в открытую запретить передачу Багрову инсулина и теплой одежды. Он впервые столкнулся с сознательным бунтом в вверенном ему – как майору всегда казалось – Городке. И будучи от природы неглупым человеком – просто избалованным бесконтрольностью и всевластием – сумел вечером вовремя остановиться. Эти безумные врачи, со своими средневековыми клятвами, случись что с борзым московским адвокатишкой, могли реально испортить ему карьеру.

На следующий день, правда, попытался отыграться в мировом суде. Судья там был вполне вменяемый, и, как Георгию Витальевичу казалось, мог выполнить его скромную просьбу. Пусть не пятнадцать суток впаять, пусть поменьше, но возомнившего о себе невесть что Багрова должны были «закрыть». Оснований, опять же как считал майор, было достаточно: протокол подписан аж четырьмя сотрудниками милиции.

Утром его ждало большое разочарование.

Судья позвонил ему сам и попросил… срочно отозвать протокол, чтобы иметь основания немедленно выпустить обвиняемого – тот уже был по документам «за судом».

Слепнев наорал на судью, а сам лихорадочно начал прикидывать, как перекинуть дело на второго мирового судью, который мог оказаться более покладистым.

Чтобы все прошло тип-топ, самолично явился на заседание. Пусть под его начальственным взором мелкие судейские сошки попробуют что-нибудь вякнуть.

И вот там-то его ждал сюрприз.

Крошечный зальчик местного мирового суда, в котором редко когда бывало больше двух-трех человек, теперь был забит битком.

Олег Всеволодович Багров, вовсе не похожий на заморенного узника, а наоборот, выглядевший героем, защищался с помощью аж двух московских адвокатов! В костюмах и бабочках, между прочим. Молодой мировой судья, чувствуя хреновую подоплеку скандального дела, откровенно робел, то и дело вытирая вспотевший лоб. Такое в Городке было в первый раз, за всю его многовековую историю.

Хуже того, до судьи (а через него – до Слепнева) быстро донесли, что есть минимум десять свидетелей, а может быть и сто, которые в момент разнесут позицию обвинения ко всем чертям. Возможно – вместе с обвинителями, так как в этом случае может иметь место оговор и превышение последними служебных полномочий.

Огорошенный Слепнев срочно проконсультировался с приятелем в прокуратуре, миноритарным участником их автобизнеса. Тот, стараясь выражаться эзоповым языком и не называя никаких имен, посоветовал коллеге поскорее замять это дело. Типа – последовали неприятные звонки. И могут последовать еще более неприятные.

В общем, Слепнев пережил первое в своей жизни унижение.

Обвинение было отозвано, узник освобожден.

Появление Олега Всеволодовича на улице встретила радостными возгласами мини-толпа из человек пятнадцати – вообще немыслимое для Городка дело.

Тот поганый для майора день закончился еще более скверно: крайне неприятным разговором с главой районной администрации. Сам этот хмырь тихо бы сидел в слепневском кулаке, но третьим за ужином был некий товарищ, дачник из буржуинского поселка за речкой. Вообще без погон, штатская очкастая штафирка, без слез не взглянешь.

Однако он вполне по-простому, перемежая содержательный текст привычным матом, объяснил майору его место в этой жизни. Что он – вовсе не властелин Городка, как ему ошибочно показалось, и уж никак не его владелец. Он просто винтик в сложной системе финансовых потоков. И если майор на полковничьей должности будет создавать серьезным людям проблемы, то никогда ему полковником не стать. Более того, из майоров есть путь как наверх, так и вниз.

Еще Слепнев из разговора извлек, что уж конечно не адвокат Багров, и тем более не братья Клюевы озаботили упомянутых серьезных людей. Этим людям в конечном счете глубоко наплевать на всех адвокатов в мире, кроме собственных. Как и на истину – в понятийном смысле данного термина. Но серьезные люди не любят бесполезного шума. Такого, от которого нет никакого экономического эффекта, а проблемы – есть.

Тяжело переживал Георгий Витальевич свое первое поражение в Городке. Ну да ничего, не последний день живем. Майор был человек, может, и не злопамятный, но крайне недобрый и не забывающий обид.

Здесь, в областном суде, он тоже присутствовал, надеясь стать свидетелем теперь уже позора ненавистной ему адвокатской семейки.

Конечно репортеры и зеваки собрались зря. По крайней мере – в первый день работы суда.

Потому что целое заседание и еще часть второго ушла на формальные вопросы.

И лишь затем, когда суд, в соответствии с уголовно-процессуальным кодексом, приступил к судебному следствию, начались содержательные выступления.

Сначала выступил прокурор, молодой мужчина, Сергей Сергеевич Мухин. Стандартной для судов скороговорочкой он зачитал текст с предполагаемыми грехами Клюева Николая, которые собирался затем доказать в судебном следствии. Даже быстрое зачитывание заняло порядком времени. Если кратко, то обвинялся Николай в следующем:

1. Убийство начальника криминальной милиции Владимира Петровича Иванова с отягчающими обстоятельствами;

2. Убийство коммерсанта Сальникова Геннадия Вениаминовича (труп, найденный в сожженном автомобиле);

3. Покушение на убийство Слепнева Георгия Витальевича методом, опасным для жизни двух или более лиц;

4. Приобретение и хранение огнестрельного оружия и боеприпасов;

Вторым подсудимым в этом процессе был «оруженосец» Николая Клюева, Власов, однако, поскольку он все необходимые показания во время следствия дал, то свободы его пока не лишали, и в суд он приходил вместе с адвокатом Косицыным.

Багров с Шеметовой слушали речь прокурора спокойно. Слова звучали, конечно, страшные, но ни одной прямой улики у прокурора не было. Если не считать показаний пяти персонажей, которые то их давали, то от них отказывались. В основном, исходя из своего географического места пребывания: будучи в ИВС – подписывались, выйдя на свободу – отказывались.