Юлия Резник - Застенчивые кроны

— Я не отступлю.

Это могло означать что угодно, но Герман очень надеялся, что Дашка поймет его правильно. Сейчас он не смог бы точнее выразиться, не было слов…

— Я знаю… — прошептала тихонько, у самых губ.

Он все же сдался — прикрыл глаза, опасаясь напугать Дашку их сумасшедшей прорвой. И балансируя у черты, коснулся искусанных губ. Он ошибался. Ни один пожар в мире не сравнился бы с нею… Она, как вулкан… По телу раскаленной лавой растекалась. Меняя все… Меняя его навсегда.

— Девочка, Дашенька…

Скользнул руками под тонкое платье, прошелся вверх по ногам, сминая юбку. Губы коснулись колотящегося пульса, прикусили ключицу. Она застонала и, откинувшись в его руках, вплотную прижалась бедрами. Герман зашипел, впился пальцами в нежную кожу. Всем лицом потерся о ее шею, наверняка оставляя на ней свои метки. Сильнее прикусил, не в силах сдержать дикую примитивную потребность в ней. В ее горле завибрировал крик. Он почувствовал его скорее, чем услышал. Рыкнул в ответ, нетерпеливо стаскивая через голову футболку. Промокшая одежда раздражала кожу и была абсолютно лишней.

Дашка смотрела во все глаза. Подрагивающими пальцами зарылась в короткие волосы у него на груди, провела по соскам. Лизнула сжавшиеся бусины, так и не отведя взгляда. Герман дернул застежку на платье, но молния не поддалась.

— Сними эту тряпку, или я её разорву…

Дашка мигом выполнила команду, и тут же оказалась лежащей на спине. Его торопливые пальцы проникли в трусики и провели по гладкой промежности, разделяя ее сердцевину. Нетерпеливо скользнули внутрь, но тут же упругая плоть заняла их место.

— Бл*дь! — выругался куда-то в подушку, прежде чем жадно толкнулся в нее. — Не могу без тебя, Дашка… Уже не могу.

Он двигался и двигался, подгоняемый сумасшедшим удовольствием, он сгорал в ее пламени. Дашка хрипела, царапала спину, сотрясаемая его мощными толчками. Герман просунул руку между их телами и принялся настойчиво поглаживать ее налившийся, скользкий от выделений, клитор. Кольцо мышц вокруг него сжалось. Задыхаясь, и едва не скуля от невыносимого наслаждения, толкнулся сквозь этот захват — раз, другой, и… с хриплым стоном кончил.

Даша проснулась позже обычного. Солнце ярко светило в окно, и уже ничего не напоминало о разыгравшейся ночью буре. Только отголоски удовольствия, которые сладкими волнами все еще расходились по телу. Стихия вчера разыгралась не только за окном…

Взгляд скользнул по темной вихрастой макушке. Нежная улыбка растянула губы. Умаялся её мужчина… Проспал. Даша нерешительно занесла руку над головой любовника. Ей до зуда в пальцах хотелось провести по его мягким густым волосам, приласкать… Но почему-то не решалась.

— Смелей… — хриплым со сна голосом пробормотал Герман и, как большой породистый кот, сам «боднул» головой ее руку.

Даша тихонько рассмеялась и сделала, наконец, то, о чем давно мечтала. Погладила. С каким-то бесшабашным задором. Сегодня ей не хотелось думать о плохом, хотя за прошедшие сутки все усложнилось донельзя. Ей в кои-то веки захотелось стать безответственной, наплевав на всех и вся. Не вспоминать о подстерегающей опасности, о палаче, которого так и не смогли вычислить… И который угрожал ее жизни. Ей захотелось побыть живой, на случай, если эта самая жизнь оборвется…

Герман ластился… И ласкал сам.

— Эй… Мне нужно в душ…

— Потом…

— И в туалет…

— Фууу… Как неромантично.

Даша снова заулыбалась, так и продолжая медленно-медленно, едва касаясь, поглаживать мужчину. Впрочем, все веселье её покинуло, когда, будто бы протестуя против её несерьезности, Герман куснул сосок, который совершено бесстыдно показался из-за съехавшей простыни.

— Гера… — выдохнула она.

— Да-да, я помню… В туалет. Только знаешь, что? Я где-то слышал, что в таком случае удовольствие гораздо более интенсивное. Давай проверим? — искушал он.

Даша всхлипнула. Выгнулась дугой, когда он, сжав руками обе ее вершинки, по очереди стал те посасывать. Помогал себе пальцами, превращая соски в острые, жаждущие ласки пики. Ему удалось отвлечь Дашку от ненужных мыслей. Уже через пару минут она вообще обо всем забыла. Стонала под ним, выгибалась, терлась, как кошка, всем телом.

Герман сходил с ума от ее податливости. Целовал хрупкие плечи, скользил губами вдоль живота. Одним плавным движением развел в стороны её длинные ноги, нажал большим пальцем на возбужденную горошину клитора. Даша зашипела, рефлекторно подкинув бедра, чем он тут же воспользовался, скользнув двумя пальцами внутрь. Поднялся выше, оперся лбом о ее лоб, просипел:

— Тугая, такая тугая…

— У меня давно никого не было.

Герман шевельнул пальцами. Еще, и еще. Наслаждаясь обволакивающей их влагой и жаром. Поймал ртом Дашины губы, куснул нижнюю. Он бы всю ее съел…

— Насколько давно? — требовательно поинтересовался мужчина.

— Очень давно.

— Год? — Герман добавил третий палец, и снова сосредоточил внимание на напряженной тугой груди.

Даша всхлипнула, раскинула ноги шире.

— Два?

Замер на секунду, и она протестующе замотала головой, одновременно с этим надавливая своей ладонью на его неподвижную руку.

— Сколько? — Герман не знал, почему это было так важно. Никогда раньше его не интересовали такие вопросы. Но только не сейчас.

— Почти тринадцать лет! — закричала Дашка и расплакалась. То ли от того, что пришлось в этом сознаться, то ли от удовольствия, которого её лишили.

Герман закашлялся. Просто подавился воздухом, который до этого яростно вдохнул. В бронхах жгло. И этот болезненный огонь распространялся по всему его телу виной. Сжигал в своем пламени все оправдания. Выносил приговор. Виновен… Виновен… Виновен! Нелогично и, если мыслить рассудочно — безосновательно. Так раньше он и считал. Вот только теперь ко всему происходящему подключилось сердце, и все воспринималось совсем по-другому. Абсолютно иначе. Виновен… Мог уберечь ведь, мог… Почему, Господи? Почему так случилось? Какие ты выбираешь дороги, чтобы свести людей в одной точке? Почему отмеряешь им столько боли?

— Герман…

— Молчи…

— Ты ни в чем не виноват.

Он вскинул взгляд. Дернул кадыком, сглатывая застрявший в горле ком.

— Очень виноват. Очень…

— И зря… Я не хочу, чтобы между нами стояло еще и это. Я вообще не хочу, чтобы между нами хоть что-то стояло…

Даша отчаянно зажмурилась и призывно повела бедрами.

— Даша…

— Я хочу, чтобы ты меня любил, а не жалел, в попытке искупить вину. Я хочу, чтобы ты меня хотел.

— Твою ж мать… Можешь в этом не сомневаться. — Герман толкнулся горячей головкой в ее влажность и хрипло выругался, когда она оплела его поясницу ногами.

— Тогда люби меня… Люби… Как вчера.

Герман не мог отказаться от такого предложения. Сцепил зубы, погружаясь в нее медленно, по миллиметру. Вчера он не знал, какой перерыв был у Даши, а потому ненароком мог причинить ей боль. Сегодня он будет осторожен. Плавно скользнув внутрь, замер окруженный подрагивающей тесной плотью. Закинул худые сильные ноги повыше. Медленно вышел, сводя Дашку с ума своей неспешностью. Она нетерпеливо толкалась навстречу, царапала ногтями сбившиеся простыни и его влажную от усилий сдержаться спину. Качнулся вперед, внимательно наблюдая за ее разгоряченным, наполненным страстью лицом. Погружался глубоко внутрь и, отступая, практически выходил, пока в один прекрасный момент не выскользнул вовсе.

— Герман… — захныкала Дашка, шаря рукой, чтобы помочь ему вернуться… Гера перехватил ее запястье, отвел в сторону и всей длиной проехался по ее сердцевине.

Даша сходила с ума. Терялась. Даже дышала через раз, когда вспоминала, как надо. Захлебывалась от удовольствия, но пила его, и пила… Чтобы утолить жажду. Чтобы хоть как-то притушить разгорающийся внизу пожар. А Герман раздувал его все сильнее, надавливая налившейся до предела головкой на её нежную плоть. Он бы еще долго ей дразнил, если бы Дашка не взяла ситуацию в свои руки. Изогнулась, как йог, качнула бедрами и, наконец, снова ощутила его глубоко в себе. Стиснула мышцами, не позволяя выйти. Заставляя его хрипеть от бешеного удовольствия…

Целую вечность спустя, Герман нашел в себе силы приподняться. Для тоненькой, измученной сексом Даши его вес был тем еще испытанием, но все равно она протестующе застонала. Герман отвел волосы от ее лица, пристально всматриваясь в осоловевшие глаза:

— Что?

— Так хорошо с тобой… Не уходи.

— А работать кто будет?

— Ууу… Разве можно в такие моменты о работе вспоминать?

Герман улыбнулся, перекатился на бок, спустив ноги с кровати.

— Вот и не вспоминай. К тебе это не относится.

— Это почему же?

— У тебя законный выходной. Как и у всей съемочной группы. После вчерашнего вряд ли нам удастся сконцентрироваться на работе, а значит, не стоит и пытаться.

— А ты тогда куда торопишься? — нахмурила брови Даша. Воспоминания о вчерашнем нахлынули с новой силой. Никакие блоки их больше не сдерживали.

— Нужно разузнать, что и как. Попытать ребят из охраны. Может быть, им что-то удалось выведать.

А еще следовало встретить спецов Николая Ивановича. Но об этом Дашке знать не обязательно. Не нужны ей лишние переживания.

— Держи меня в курсе, хорошо?

— Хорошо… — скупо улыбнулся Герман и, наплевав на все, вновь прижал Дашу к себе. — Не переживай, только… Теперь за тобой, как за хрустальной, приглядывать будут.

— Хорошо… — шепнула та. — Ты тоже береги себя…

Герман ушел, приняв душ. Дашка искупалась и вызвала горничную сменить белье, которое выглядело далеко не так презентабельно, как накануне. Переделав все дела, замерла посреди комнаты. Она не знала, чем заняться. Прятаться в комнате женщина не могла. Потому что никогда бы не позволила себя запугать. Кем бы ни был человек, планирующий покушение, она не даст ему насладиться собственным страхом. Не на ту напали! Уже через несколько минут, гордо вскинув голову, Даша вышла из номера. За ней тут же последовал ничем не примечательный человек. Мало кто мог разглядеть в нем профессионального охранника.

Несмотря на то, что Герман объявил выходной, в павильоне кипела работа. Послонявшись немного без дела, а также заверив каждого повстречавшегося на пути в собственном добром здравии, Даша примкнула к операторской группе. Те как раз просматривали отснятые вчера эпизоды и оживленно о чем-то беседовали. Даша тихонько примостилась на стул, прислушиваясь к обсуждению. Было интересно, хотя многого она все еще не понимала. Для нее то, что делали эти люди, было чем-то совершенно непостижимым. Как истинные художники, они творили магию. Именно их глазами зритель впоследствии видел фильм… Очень сложная работа, требующая стольких навыков и знаний! Если Герман решал, ЧТО показать в очередной сцене, то Ефрем принимал решение, КАК это сделать. Он, как самый настоящий художник, рисовал фильм с помощью света и кинокамер. Именно поэтому у них на площадке порой находилось настолько огромное количество осветительных приборов, что они подчас занимали гораздо большую площадь, чем сам снимаемый кадр. И, как у любого художника, у Ефрема был свой, только ему присущий почерк. С помощью композиции, цвета, света и фактуры кадра он мог запросто воплотить в жизнь все замыслы режиссера, и даже придумать что-то свое. Очень сложная работа, очень интересная…

Даша сама не заметила, как влилась в обсуждение. Видимо, спросила что-то, а Ефрем ответил. Будто бы и не было этих лет. Тринадцать лет назад Даша также интересовалась всем-всем на площадке.

— Значит, ты считаешь, здесь лучше сверху снимать?

Даша резко вскинула голову. Когда здесь успел появиться Герман?

— Ну… я… Я ведь не профессионал…

— Это да. Но Ефрем мне еще в самом начале предлагал то же самое.

Вот те раз. Даша вскинула глаза на оператора, который буквально пять минут назад спорил с ней по этому поводу. Тот ухмыльнулся в густую бороду и поднял руки к верху:

— Поймали… Сдаюсь. На самом деле я хотел увидеть сцену твоими глазами. Ты ведь ее будешь играть.

— И как? — оживился Герман.

— Даше не хватало знаний, чтобы предложить свой вариант, что, впрочем, полностью компенсировалось ее живым воображением. Подозреваю, мы видим эту сцену приблизительно одинаково.

Герман задумался. Ковырнул носком туфли щербинку на плитке, покрывающей пол.

— Я подумаю над этим… — прозвучал задумчивый ответ. — Даш, можешь отвлечься на пару минут? Ты мне нужна…

Даша кивнула головой и, попрощавшись с операторской группой, с которой провела без малого три часа, двинулась к выходу из павильона.