Джек почувствовал себя совершенно несчастным. Будущее человечества рисовалось ему очень и очень мрачным. Когда они с Милли ехали в поезде, она сказала, что самые могущественные люди в мире, со своими самыми могучими армиями в истории человечества, в сущности, антиэвалюционеры. «Настоящие безумцы, — возмущалась она, — это же все равно, что выступать против существования деревьев». Все пассажиры в вагоне были моложе их, по преимуществу — одетые в костюмы громкоголосые мужчины с бычьими шеями; приникнув к своим айподам и мобильникам, они ехали в Бейзингсток и дальше. Судя по их виду, им глубоко наплевать, продолжится эволюция или нет.


Джеку казалось, что он так и не заснул, потому что не помнил, чтобы просыпался. И вдруг увидел, что у окна стоит женщина.

Милли? Нет, вот она, Милли, спит рядом с открытым ртом.

На женщине одеяние, напоминающее раздуваемую ветром палатку, на голове тоже что-то темнеет, но ему виден только ее силуэт, а лунное сияние сзади нее теперь потускнело. Она плачет. Он не слышит всхлипов, но точно знает, что она плачет, потому что вся темная спальня вибрирует от ее рыданий: стены — он чувствует, почти видит, — обливаются ее слезами. Он не в силах ничего поделать: он знает, что это призрак, фантастическое видение, оставшееся с незапамятных времен для определенной цели, но момент достижения этой цели так и не наступил. Он лежит, смотрит на женщину и впитывает в себя ее скорбь. И чувствует, что, разделяя с нею ее бремя, помогает ей.

Кроме прочего, он ощущает и некую разлитую в воздухе сексуальность: эта призрачная женщина (интуитивно, каким-то шестым чувством, он понял, что ей еще нет и тридцати) избрала его, потому что он — малый в самом соку.

Внезапно она подплывает к нему… да это никак Кайя, только зубы у нее чуть крупнее Кайиных. Нет, намного крупнее, огромные такие зубищи и вдобавок преострые. Она ухмыляется ему в лицо, а глаза у нее пришиты к физиономии.

Спустя некоторое время он проснулся в поту, с гулко бьющимся сердцем, и не сразу сообразил, что ему уже сорок пять лет.

После завтрака Джек немедленно отправился искать Грэма и нашел его во дворе конюшни: Грэм наблюдал, как недоросток Дин, юный конюх Дюкрейнов, чистит щеткой хозяйского гнедого жеребца. Тут до Джека дошло, что он ни разу не видел Грэма за каким-нибудь занятием: он лишь смотрит, как работают другие; тем не менее все убеждены, что Грэм постоянно чем-то занят. Джек едва не окликнул его по прозвищу — Иа. Но так смеет называть его только Марджори.

— Грэм, можно тебя на минутку?

— Ну да.

Джек рассказал ему про ночной кошмар, который ему привиделся в спальне, что в западном крыле дома; раньше она была комнатой Милли. Грэм выслушал, кивнул и осведомился:

— И что с того?

— Какая в той спальне атмосфера, Грэм?

— Тяжелая. Леди Маргарет — она умерла в 1473 году, — частенько ее посещает.

— Именно эту спальню?

— Ну да, — подтвердил Грэм таким тоном, будто досадовал на дурацкий вопрос. — Родила мертвых тройняшек, размером с мышат, и отдала Богу душу.

— Господи помилуй! Значит, то крыло дома не сгорело?

— Откуда я знаю.

— Но ты говоришь, она умерла в 1473 году — стало быть, задолго до пожара.

— Ну, вот, все сходится. — Грэм повернулся к Дину: — А потом, приятель, займись-ка моим конским хвостом.

Дин рассмеялся. Под его щеткой бока гнедого заблестели, как скорлупа спелого каштана.

Перед обедом они вчетвером пошли прогуляться. Вдоль границы поместья с полмили идет тихая дорога, которая затем делает резкий поворот; у поворота стоит очень славная пивная «Наседка с цыплятами». Поскольку Марджори ослабела, они выбрали более короткий путь — широкую лесную дорогу, проложенную еще римлянами и позже использовавшуюся саксами. Теперь она служит только местным охотникам, официальным главой которых является Ричард Дюкрейн.

— У нас тут случались досадные недоразумения с людьми, исповедующими новомодный принцип «брожу, где хочу», — сказал Ричард. — Они еще хуже тех типов из «Туристской ассоциации»[107], с их жуткой волосней и куртками. Уверен, многие из них — форменные вредители, как и все наше чертово правительство.

Ричард Дюкрейн впервые в жизни даже вышел на демонстрацию: он поехал в Лондон специально для того, чтобы махать плакатом, протестуя против принятого парламентом закона о защите дикой природы Великобритании.

— Их можно понять, — проронила Милли.

— У них есть тропа! Давным-давно обо всем договорились! Еще в восьмидесятые годы!

— Да, одна-единственная тропка через здоровенную кляксу на карте — в тысячи акров земли.

— Не называй нашу землю кляксой, Милли. Это тебе не клякса! — вознегодовал Ричард. Он с утра был раздражен. По воскресеньям такое с ним нередко случается.

— Извини. Дубовые дубравы, сердце древней Англии! — нарочито гнусаво (с американским — а, может, гемпширским прононсом) воскликнула она.

— Туристы частенько оставляют после себя кучи мусора, — заметила Марджори.

— Можно повесить плакат с предупреждением или поставить бак для мусора, — предложил Джек, хотя ему самому эта идея совсем не нравится. В глубине души он мечтает, чтобы все поместье стало исключительно частной собственностью, но не решился бы произнести такое вслух.

— Думаешь, они умеют читать? — с иронией спросил Ричард.

— Папа, слышал бы ты себя со стороны! — возмутилась Милли. — Ты же просто закоренелый фашист.

— Никакой не фашист, а пьянчуга, — поправила Марджори.

— Вот глядите, перья, — Ричард указал на пушистую кучку на краю колеи, будто это жалкое зрелище говорило само за себя.

— Лисица, небось, лакомилась, — предположил Джек. Никто не возразил, но и не согласился; реплика повисла в воздухе. — Однажды я видел лиса, просидевшего в клетке много лет, — неожиданно для себя выпалил он. — Жалею, что его не выпустил.

— Так тебе же это приснилось, ты мне сам рассказывал, — сказала Милли.

— Да, помстилось что-то, — невнятно пробормотал Джек, делая вид, что погружается в творческие раздумья.

День стоял солнечный, под кронами буков свет был зеленый, как в аквариуме, хотя листья уже начали жухнуть и кое-где облетали. Перед прогулкой все четверо вооружились тростями — старинными, с рукоятками из слоновой кости и наконечниками, вонзавшимися в мягкую землю. Шли неторопливо, щадя Марджори. Все это похоже на снятый по роману фильм, думал Джек, окидывая взглядом деревья. А он мог бы сочинить музыку к нему — в чисто неоклассическом стиле, этакую типичную постмодернистскую стилизацию. Тут в кадре появилась Милли, он ей улыбнулся. Жестокое солнце высветило на лице у нее морщинки и едва заметные волоски на подбородке. Вчера, за ужином при свечах, а потом в спальне при лунном свете, она выглядела на десять лет моложе. Скажем, чуть за тридцать. И даже показалась ему такой, какой она была в тот день, когда он впервые увидел ее возле Перселл-Рум.

— Филип говорит, мальчикам стало скучно, — сказала Марджори, словно продолжая общую беседу.

— Где, мама?

— На спектакле. По Шекспиру, вы их водили. Прости, разве речь шла не про это?

— По-моему, нет, — ответила Милли.

Джек бросился теще на выручку:

— Со мной такое происходит сплошь и рядом.

Марджори хмуро глянула на него:

— Какое «такое»?

— Затея была не наша, Филип нас попросил. Мы из любезности согласились, — сердито чеканила слова Милли. — Он сам заказал билеты. Или Арабелла.

— А они правда скучали? — спросил Джек, раздосадованный не меньше жены. — Для меня это новость.

Он живо представил себе, как Филип, скрывая под модными темными очками самодовольную ухмылку, меняет в Дубае оружие на нефть, пока его сыновья смотрят Шекспира.

Вдруг страшно заверещала сойка — будто ребенок в руках убийцы, — и стала с шумом продираться сквозь ветви. Джек даже вздрогнул.

— Тоже мне сторож нашелся, черт побери! — гаркнул Ричард. Его сильный тенор эхом раскатился по лесу. И сам он казался высоченным, как могучие буки вокруг.

— Дорогой, ты же распугал всю оставшуюся дичь.

— А я — их властелин, — заявил Ричард, вращая перед собой трость. — Главный управляющий.

Снова завопила сойка, и все рассмеялись. Лесной, чуть плесневый дух, мешаясь с запахом растоптанной под ногами травы, сладко дурманил. День был почти жаркий, и Ричард облачился в «костюм для тропиков» — рубашку из плотной ткани, шорты и ботинки; последний раз он так экипировался в 2000 году, когда они с Марджори ходили в пешие экскурсии по Мадагаскару. В таком виде неловко являться в пивную.

— Знаю, ты скажешь, что я тебя этими разговорами заела, — нервно моргая, вдруг начала Марджори. — Но ты бы хоть посоветовалась с моим приятелем с Харли-стрит[108].

— С ума сойти! — не выдержала Милли. — Мы вчера только все это обсуждали. И на прошлой неделе! И месяц назад! Хватит, мама! Черт возьми, тебя послушать, я не человек, а обыкновенная сука! Или кобыла, которой вынь да подай жеребца! Что за хрень!

С обеих сторон дороги неслось негромкое жужжание и стрекот: там шла своя неизвестная, невидимая дикая жизнь.

— Ну, ты знаешь, что я про это думаю, — тихо промолвила Марджори.

— Погодите, — попытался унять их Ричард, — давайте сначала пропустим по пинте бочкового.

— Нечего годить, — оборвала его Милли. — Я больше не желаю обсуждать эту тему. Никогда. Вам обоим ясно? Извините, но… Извините, — яростно прошипела она.

Наступило молчание. Джек не смел и пикнуть. В глазах у него потемнело. Пустой черный экран. Ночной кошмар окутал его. Нужно встретиться с живой Кайей, тогда кошмар развеется.

— Ты что-то жутко побледнел, Джек, — сказала Марджори.

— Правда?

— И отлично, — рассеянно проговорил Ричард, поддевая тростью прошлогодние листья; сверху уже сыпались свежие. — Отлично.

— Законченный пьянчуга, — буркнула Марджори. Она уже выбилась из сил, а ведь еще недавно это была бы для нее небольшая прогулка.


— В конечном счете поездка, на мой взгляд, вышла удачная, — сказал Джек, когда они уже сидели в вагоне, направляясь домой.

Ричард сам довез их на «бентли» до станции, потому что в воскресный полдень даже Грэму положен отдых. Ехать было страшновато: в «Наседке с цыплятами» лорд Дюкрейн выдул две пинты пива, потом дома, под жаркое (как всегда, их новая кухарка Сандра передержала его в духовке), добавил еще полбутылки бургундского урожая 1989 года. А ведь между Уодхэмптон-Холлом и станцией установлено минимум тридцать камер, фиксирующих скорость; вдобавок, петляющая дорога покрыта ярко-желтой разметкой, точно вертолетная площадка.

Алкоголь, однако, на Ричарда действует иначе, чем на всех прочих: машину он вел заметно медленнее, а если «бентли» и отклонялся от курса, то исключительно потому, что рулевое управление было сконструировано в эпоху, когда о нынешней точности регулировки и не мечтали. Но ужасала дикая трата времени. Выскочив из машины, они сломя голову помчались к станции и влетели туда, как полоумные. Тревога оказалась ложной: по случаю воскресного дня поезд опаздывал на двадцать минут, билетов первого класса не было, как и контролера.

— Надеюсь, хоть машинист на месте, — заметила Милли.

Во всех вагонах пахло дымом, а хуже того — курильщиками, и чуть подванивало кишечными газами. Возвращаясь из Уодхэмптон-Холла на грешную землю, Джек всегда испытывает странное чувство, тем более что в силу географической близости в роли «земли» выступает Бейзингсток. Хотя наступил час воскресного чаепития, новый торговый центр прямо-таки кишел людьми, их автомобили и детские прогулочные коляски сильно затрудняли движение и усугубляли панику пассажиров «бентли».

— До чего же англичане некрасивы, — глядя в окно машины, бормотала Милли. Она выпила перед обедом бутылочку крепчайшего пива, и напрасно. — Настоящие уроды, притом жирнющие, ресницы — как у хомяков, а одеты! Боже! Отвратительно, мерзко, разве можно такое на себя напяливать?

— Смотри, не называй их «чмо», — манерно протянул Джек, шутливо изображая хлыщеватого сопляка с почти отсутствующим подбородком.

— Я же не вешаю на них ярлыков, — возразила Милли. — Просто делюсь своими наблюдениями. Беда в том, что этими людьми манипулируют. Они сами — жертвы.

С обочин и тротуаров на «бентли» и его пассажиров таращились мужчины с неразвитыми плечами и огромными бедрами в шортах. Раскормленные дети в спортивных костюмах пастельных тонов тыкали в машину пальцами. Бочкообразные женщины в розовых платьях и белоснежных кроссовках кивали головами, словно узнали сидящих внутри знаменитостей. В просторном, уютном, обтянутом кожей салоне «бентли» Джек с удовольствием ощущал себя всесильным фашистским диктатором. Если дойдет до дела, можно будет запросто стереть с лица земли миллионы — сначала обозвать их «чмо», потом превратить в недочеловеков, в муравьев и просто размазать сапогом.