Мэри Блейни - Затерянные в смерти

Рорк извлек диск из кармана.

– Я сделал тебе копию. – Он протянул Еве бокал вина, а диск положил на письменный стол. – И он говорил правду, когда сказал, что они или другие такие же, как они, обязательно за ним придут. Но он скорее наложил бы на себя руки, чем снова стал бы работать на кого-нибудь из них.

– Знаю. Я это своими глазами видела.

– Я знаю, как нелегко далось тебе такое решение, как тебе было больно. Я также знаю, что я стою по другую сторону. Я принял бы точно такое же решение, но мне бы не было больно. Мне очень жаль.

– Было бы лучше, если бы решение принимала не я. Это не моя обязанность, не моя работа. Вот для чего нужна система. И по большей части система работает.

– Тут дело не в системе, Ева. У этих организаций свои законы, своя система и слишком много тайн. Они не дрогнут, слушая вопли истязаемого ребенка, не лишатся сна, отдав приказ убить ребенка, чтобы достичь своей цели.

Ева глотнула вина.

– Я могу это понять. Я могу понять и оправдать то, что сейчас сделала. Я знаю, что поступила правильно. Это не моя система. Ее я оправдать не могу. Я же знаю: если бы вчера Бакли взяла верх, Кароли Гроган была бы мертва, а этот малыш, ждавший свою маму за дверью, был бы разорван на куски вместе с десятками других. Я могу это оправдать, потому что знаю: если б я его арестовала, с таким же успехом могла бы сама его убить. Своими руками.

Ева взяла со стола диск и, вспомнив, что Рорк однажды сделал для нее, разломила его пополам.

– Не разрешай ему снова приходить сюда.

Рорк покачал головой. Потом он обхватил ее лицо ладонями и поцеловал.

– Как мне кажется, не только профессионализм и чувство долга делают копа хорошим копом. Для этого надо уметь отличать добро от зла.

– Жизнь была бы гораздо проще, если бы добро и зло существовали, не пересекаясь, не накладывались друг на друга. Мне надо написать отчет и связаться с командиром. И, ради всего святого, убери из дома бомбу! Плевать мне, что она без запала.

– Я об этом позабочусь.

Оставшись одна, Ева села за стол и принялась приводить в порядок свои записи, составлять связный отчет. Оторвалась от работы, только когда в кабинет прокрался кот. Вслед за ним вошел Соммерсет.

– Я занята, – бросила она кратко и нахмурилась, когда он поставил ей на стол тарелку с огромным пряником, усеянным шоколадной крошкой.

– Что это?

– Пряник, что совершенно очевидно. Он перебьет ваш аппетит перед ужином, но… – Соммерсет пожал плечами и двинулся к выходу, однако остановился на пороге, не поворачиваясь к Еве лицом. – Он был героем в те времена, когда мир отчаянно нуждался в героях. Он был бы мертв еще до полуночи, если бы вы его арестовали. Хочу, чтоб вы это знали. Знайте, что сегодня вы спасли жизнь.

Ева обернулась и замерла, уставившись в пустой дверной проем, когда Соммерсет скрылся. Потом она перелистала записи, взглянула на отчет на экране, на фотографии убитых. Вот они потеряны навсегда, не так ли? Столько жизней отнято! Пожалуй, в каком-то смысле это слегка подвинуло границу между добром и злом в ее понимании. Ведь она защищала интересы потерянных.

Ей хотелось надеяться, что это так.

Отломив кусок пряника, Ева вернулась к работе.

Я хочу рассказать одну странную историю.

Беда в том, что рассказать ее некому. И никакой убедительной причины делать это на сегодняшний день тоже не существует. И все же мне просто необходимо выговориться. Все происшедшее уже начинает утрачивать ясность очертаний, постепенно тускнеет в моей памяти. Так происходит со снами, после того как проснешься утром. И если уж вообще рассказывать эту историю, то очень быстро, прямо сейчас.

Сделаю-ка я вот что: расскажу обо всем, что случилось, самой себе.

С чего же лучше начать? С самого детства? Или с того дня, как мы с Сэмом поженились? Может быть, с рождения Бенни? Или с того момента, как я стала работать брокером в «Шэнан энд Льюис»? Но все эти события вполне нормальные и ничем не примечательные. Они укладываются в рамки обыденности, их можно было ожидать.

Начну-ка я с того дня, когда все пошло вкривь и вкось. Так моя история будет более динамичной и более интересной. Что ж, все очень просто: это случилось в тот день, когда я утонула. В первый раз.

Это был чудесный погожий денек. Начало июня, конец дня, первый уикенд, который мы решили полностью провести в домике Сэма на реке. То есть в нашем общем домике. Но я всегда думала о нем как о домике Сэма. Потому что именно мой муж нашел его, именно он загорелся идеей восстановить это полуразвалившееся бунгало, прикидывал, как это лучше сделать, мечтал о нем и строил планы. Так продолжалось до тех пор, пока на тридцать восьмой день рождения Сэма я не преподнесла ему сюрприз, купив для него дом. Вернее, для нас. Дому требовалась очень серьезная реставрация, но в нем можно было жить. Или почти можно. И хотя домик мало соответствовал моим представлениям о рае на земле, вынуждена признать, что он очень мило смотрелся в тот день в лучах заходящего солнца, отбрасывающих на окна оранжевые отблески. Тени деревьев падали на грубые доски и трещины, заделанные грязно-белым раствором. Мы любовались домом, расположившись в алюминиевых шезлонгах, поставленных прямо у берега обмелевшей, но радующей глаз быстрым течением реки Шенандо. Бенни, удобно устроившись у меня на руках, готовился заснуть после долгого дня.

– За тебя! – произнесла я, прежде чем сделать последний глоток вина. – За твой проект на ближайшие десять-двадцать лет.

– За нас, – поднял стакан с пивом Сэм.

Надеюсь, он не рассчитывает, что я стану помогать с капитальным ремонтом бунгало? Мне больше нравилось мечтать о том, как Сэм и Бенни будут приезжать сюда на выходные, делать всякие мужские дела, общаться как мужчина с мужчиной, а мамочка останется в городе, чтобы поработать спокойно. Может быть, так мне удастся добиться настоящего успеха. Да и заработать побольше.

Сэм отлично выглядел накануне вечером в своем фраке фокусника и еще лучше сегодня – в выцветших шортах и дырявой футболке. Загорелая кожа, мягкие белые волосы. Я с удовольствием подумала о том, чем мы займемся, уложив Бенни в кроватку. Первый раз в новом доме…

– Но главное, за тебя, Лори, – продолжал Сэм. – За то, что ты – настоящее сокровище.

– Спасибо, – ответила я с напускной скромностью.

Скромность действительно была притворной. Накануне вечером мне вручили премию «Шэнан энд Льюис» за лучшую сделку года, а сегодня утром Ронни Льюис сообщил о моем повышении. Мне предстояло работать старшим менеджером по инвестициям. Про меня вполне можно было сказать, что я сейчас на гребне успеха и что мне есть чем гордиться. Не стоило только забывать, что гордыня предшествует падению. Все, что произошло дальше, доказало это в самом прямом смысле.

Но тогда я была преисполнена сознанием собственного успеха. Наполнена им по самые уши.

– Похоже, кто-то уже готов лечь в кроватку.

Я подумала, что Сэм имеет в виду меня. То есть читает мои мысли. Читает по-настоящему, а не только притворяется, как во время своих выступлений в качестве иллюзиониста.

Но в этот момент Бенни заворочался у меня на коленях и заявил, что спать ему нисколечко не хочется.

– Мам! – вдруг громко произнес он. – А можно нам завести собаку?

Значила ли что-нибудь эта невинная фраза? А мой отказ?

– Нет, малыш, собаку мы заводить не будем! – не задумываясь, сказала я, потому что это было абсолютно невозможно. Мы никак не могли позволить себе собаку: мы были слишком заняты. К тому же у меня была аллергия.

Но сейчас меня терзают сомнения. Ведь это было последнее, о чем попросил меня сын. Мой маленький, любимый пятилетний сын.

Была еще последняя просьба Сэма – внести в дом стул. Но ни я, ни шезлонг в дом так и не вернулись.

В следующий момент зазвонил мой мобильный телефон.

– Не отвечай! – предложил Сэм.

Я посмотрела на экран.

– Придется ответить. Это Ронни.

Сэм скорчил гримасу, которую мне уже приходилось видеть на его лице раньше (и игнорировать, чтобы не ссориться), и начал вставать, вытягивая над головой свои длинные руки и шлепая босыми ногами по воде.

– Ну что ж, малыш, – отец и сын потянулись друг к другу.

Засунув под мышку складной стул, Сэм подхватил Бенни другой рукой. И, несмотря на то что руки были заняты, исхитрился достать пустую банку из-под пива из-за уха сынишки.

– Эй, парень, да ты уже пьешь пиво?

И Бенни – самый благодарный папин зритель – тихонько захихикал, радостно реагируя на невинный обман.

– Привет, Рон! – произнесла я одновременно с Сэмом, который шутливо напомнил мне, чтобы я не забыла свой стул.

Я улыбнулась, глядя, как Сэм бредет к берегу по воде, доходившей ему до щиколоток. А потом Рон заговорил о проекте «Потомак Эйри», и я перестала смотреть на Сэма. Последние воспоминания о муже и сыне: Сэм ставит Бенни на землю, и мальчик бежит по заросшей тропинке к бунгало. И тут же мой мозг сосредоточился на предварительном совещании по проекту, анализе осуществимости, финансовых аспектах и всем таком.

Еще один момент, который хотелось бы прожить по-другому, если бы можно было вернуться во времени назад.

Рон весьма красноречив, и наш разговор продолжался минут пятнадцать. Чуть больше – чуть меньше… сейчас уже не скажу точно: кое-какие детали начинают стираться из памяти. Я помню, как решила не надевать пляжные тапочки, чтобы пройти двадцать ярдов, отделявших меня от воды. Я помню, как встала и сложила свой стул. Скорее всего, в одной руке у меня были тапочки, пустой бокал из-под вина и сотовый телефон. А в другой стул. И почему я не положила телефон в карман? Именно в тот вечер линия моей жизни сделала крутой поворот, именно в тот момент я стояла на перепутье – не знаю, какие еще подобрать слова, чтобы описать этот момент. Телефон. Бьющееся сердце моей профессиональной жизни. Почему я не положила его в карман?

Но я не положила, и он вдруг выскользнул из пальцев, как живая рыба.

Думаю, я потянулась за телефоном. Точно не помню, но должно было быть именно так. Может быть. Перед этим я выронила все остальное, что держала в руках, – тапочки, бокал, стул. Кто знает? Если бы я несла Бенни, возможно, могла бы бросить и его…

Ну, это уж слишком. Нет! Конечно, нет!

Последнее тактильное ощущение, которое я помню весьма отчетливо: длившееся секунды, но показавшееся долгим, как вечность, скольжение ноги по гладкому, скользкому камню. Дальше наступила темнота. И пустота.

Сколько же прошло времени? Я слышала потом, что два месяца, но это не совсем верно. Я провалилась туда, где вообще не было времени. И ничего не было. Совсем. Но позже – через неделю? через три недели? через пять? – по висевшему передо мной матовому черному занавесу начала пробегать рябь. Словно весь мир был закрыт от меня теперь уже не толстыми, а тонкими шторами. Нет, пожалуй, это не совсем так. Первым чувством, которое начало ко мне возвращаться, был слух. Слух, а не зрение. Поэтому лучше сравнить изменившееся ощущение с разницей между звуком в электронных наушниках и полной тишиной, как в специальных фланелевых наушниках Бенни, которые надевали на мальчика, укладывая спать, чтобы заглушить звуки.

Звук вместо полной тишины. Какое это было счастье! Сначала фрагменты слов. Знаете, как это бывает… Закрываешь книжку, гасишь свет и готовишься заснуть, а обрывки фраз и ритм написанного автором продолжают звучать у тебя в голове еще несколько секунд, пока окончательно не проваливаешься в сон. Если же удастся проснуться и сосредоточиться на любой из таких фраз, она окажется полной бессмыслицей. Что-то в этом роде происходило со мной.

Долетали еще обрывки музыки, отдельные аккорды, которые я не могла узнать. Так бывает, когда слишком быстро переключаешь радиоканалы. И голоса. Сначала совсем чужие, потом – слава богу! – голос Сэма. Именно в этот момент я начала выздоравливать. И надеяться. Впрочем, это одно и то же. Я не всегда понимала, что он говорит, особенно вначале. Он мог бы с таким же успехом говорить по-итальянски. Но смысл был неважен. Главное – его голос. Веревка, которую бросили утопающей.

Потом начали возвращаться тактильные ощущения. Какое это было счастье! Прикосновение кожи к коже. Неважно даже чьей. Просто невыразимое облегчение – почувствовать, что ты снова не одна. Медсестрам, санитарам, физиотерапевтам, которые занимались со мной, наверное, казалось, что они массируют труп, я же наслаждалась ощущениями, когда они сгибали и поглаживали мои руки и ноги и проводили другие необходимые манипуляции. Мне даже нравилось, когда мне закапывали в глаза лекарство. А уж когда Сэм втирал лосьон в мои руки – я погружалась в нирвану.

Последним вернулось зрение.