Уинстон Грэм - Затмение

Начиналось все с того, что Оджерс и его старший сын, выполняющий обязанности псаломщика, за несколько минут перед началом службы уже стояли у входа в церковь. Завидев Уорлегганов, Оджерс спешно отправлял сына в церковь, чтобы тот попросил прихожан прекратить все разговоры и велел им встать со своих мест, а Оджерс тем временем шел к калитке, готовясь встретить прибывающих.

Джордж часто опаздывал, доставляя всем неудобства. Полдарки, нужно отдать им должное, никогда не задерживались дольше чем на три-четыре минуты. Но если Полдарки опаздывали на более продолжительное время или вообще не собирались приходить, то Чарльз отправлял Табба или Бартла к Оджерсу с просьбой начинать без них. Так было заведено — не начинать, пока не придут Полдарки, это стало неотъемлемой частью привычного распорядка. Однако Джордж и члены его семьи иногда задерживались минут на десять, тем самым вызывая беспокойство у прихожан.

На службу обычно приходило от двадцати до тридцати сельских жителей, плюс еще несколько человек пели в хоре. Доктор Чоук, церковный староста, приходил с супругой каждое первое воскресенье месяца, капитан Хеншоу, глава приходского совета, немного реже, а семейство Полдарков из Нампары — раз в год. Но с недавних пор к обычным прихожанам присоединилась сплоченная группа. Их было человек двенадцать-восемнадцать, под предводительством молодого человека по имени Сэмюэль Карн. В церкви эти люди занимали пять последних рядов, возле купели. Оджерс знал, что это члены методистской церкви, секты, к которой он испытывал отвращение, но ничего не мог с ними поделать. Несмотря на то, что они продолжали посещать службы, эти люди не испытывали должного уважения к авторитету церкви, а уж тем более к ее служителям. Но раз их поведение в церкви Сола было достойно подражания, Оджерс не мог их просто так выставить.

Они вели себя чересчур образцово-показательно, особенно выделялись на фоне остальных прихожан, которые с детства привыкли болтать и сплетничать друг с другом во время службы, но мистер Уорлегган положил конец и этому.

Во второе воскресенье августа служба начиналась в два часа пополудни. Сэм Карн привёл свою паству в церковь за пять минут до начала. После короткой молитвы они, как обычно, бесшумно расположились на задних рядах в ожидании службы. Остальные прихожане шумели, бросали недружелюбные взгляды на методистов и хихикали, считая благоговение людей в задних рядах показным.

Мистер Оджерс не знал, что Джордж принимает гостей. Хотя гости не собирались обедать до окончания службы, они пили чай, стреляли из лука и всячески наслаждались погожим летним днём. Поэтому только в четверть третьего восемь из них показались у ворот церкви. Это были Джордж и Элизабет, Джеффри Чарльз и Морвенна, Сент-Джон Питер и Джоан Паско, Анвин Тревонанс и мисс Барбери, дочь Альфреда Барбери. Мистер Оджерс поспешил их поприветствовать. Проходя мимо, одни удостаивали его кивком, другие — улыбкой.

Джордж, остановившись на полпути, спросил:

— Служба уже началась?

— Ещё нет, мистер Уорлегган, но мы готовы начать.

— Что за пение...

Мистер Оджерс поправил парик из конского волоса.

— Я тут не при чём. Просто некоторые прихожане коротают время, распевая гимны собственного сочинения. Я послал Джона их остановить. Они скоро прекратят.

Прибывшие ждали и слушали.

— Ей-богу, звучит как гимн методистов. — сказал Сент-Джон Питер.

— Они перестанут петь через минуту, — откликнулся мистер Оджерс. — Сию минуту прекратят.

— Но зачем ждать? — добродушно спросила Элизабет. — Разве церкви не для этого? Если поторопимся, то сможем присоединиться к ним. — Она сжала руку Джорджа. — Пойдём, дорогой.

Тот выглядел раздраженным, когда пение не прекратилось. Однако слова Элизабет его успокоили. Джордж небрежно махнул гостям и вошёл внутрь.

Когда он вошел в церковь, методисты дошли до последнего стиха. Они увидели его, да и к тому же концовку стиха помнили плохо, поэтому пение практически сошло на нет. Но некоторые из них во главе с Пэлли Роджерсом, Уиллом Нэнфаном и Бет Дэниэл — те, кого возмущали заборы, воздвигнутые за последние несколько месяцев, и кто не боялся Джорджа Уорлеггана и его родни, запели еще громче, дабы компенсировать отсутствие других голосов. Пение последнего стиха сопровождало Джорджа и его семью, пока они не заняли свои места на скамье.

«Покой, что души наши так желают,

На небесах незыблемо храним,

И страх, и боль, и грех там угасает,

Любови силой истинной гоним».

На этом пение прекратилось. Остальные прихожане почтительно встали, приветствуя прибывших особ из Тренвита. Кроме последователей Джона Уэсли.

Мистер Оджерс взошел на свою кафедру и откашлялся.

— Помолимся, — начал он.

***

На этой неделе Сэм Карн работал в ночную смену. Когда он возвращался, шел дождь. Согнувшись под натиском погоды, он стал огибать выступ холма на пути к дому. Подойдя ближе, он заметил маленькую фигурку, стоящую возле лошади прямо рядом с иссохшим истоком ручья чуть ниже коттеджа. Это был преподобный Кларенс Оджерс.

— Сэр, доброго вам утра. Вы к нам будете? Брат, скорее всего, ушел на работу. Но внутри всё же уютнее. Заходите.

У Сэма не было никаких сомнений в цели визита Оджерса. Он повел его в свой темный маленький домик. Священник постоял в нерешительности, всем своим существом излучая неприязнь, и проследовал за ним. Он осмотрел продолговатую комнату. В глаза бросались неотделанные стулья, многие из которых были сколочены наспех из обломков или остатков древесины с шахты. На столе в конце комнаты лежала открытая Библия. Оджерс с отвращением отметил выставленные перед столом три ряда стульев. Деревянная дощечка на стене гласила: «Да спасет вас Христос».

Сэма возвышался над низкорослым пастором.

— Присаживайтесь, сэр. В нашем доме всегда рады людям, принявшим в своем сердце Бога.

Но это не помогло задать дружественный тон беседе.

— Я здесь не по делам паствы, Карн, — ответил Оджерс, — Кажется, так вас зовут? Вы ведь недавно в наших краях?

— Шесть месяцев прошло с тех пор, как Господь указал нам путь в этот приход — мне и брату. Мы каждое воскресенье воспевали Христа и поклонялись ему в вашей церкви, — печальное юное лицо Сэма расплылось в улыбке.

— Да, — сказал Оджерс. — Ну да, так вы и делали.

По натуре он не был агрессивным, не имея ни денег, ни происхождения, потакающих надменности. Но он получил четкие указания.

— Я видел вас там — вас и ваших друзей. Именно об этом я и пришел поговорить. Вчера перед началом службы вы пели — пели и пели десять минут кряду. Такое поведение не подобает нашей церкви и моему положению служителя, обладающего духовным саном. Вы приходите со своей группой каждую неделю, садитесь вместе и ведете себя так, будто посреди основной службы у вас проходит своя собственная!

— А? Сэр, мы этого не хотели. Мы приходим вместе, как вы и сказали, садимся вместе и поем вместе, чтобы засвидетельствовать наше обращение к Евангелию Христову, чтобы показать, как Агнец Божий даровал нам спасение. Все мы...

— Вы говорите об обращении к Евангелию Христову при том, что вы и вся ваша секта неоднократно пытались подорвать авторитет церкви Христовой, разве не так? Низвергнуть ее священные доктрины и учредить враждебные и революционные порядки. В этом нет никаких сомнений, вы и вам подобные намереваются свергнуть закон и порядок, и истинные наставленья Божьи в его рукоположенной и священной обители!

Начало у мистера Оджерса вышло слабоватым, но с каждым словом он всё больше распалялся. Предрассудки Джорджа разожгли его собственные. Поглаживая кончиками пальцев пуговицы жилета и глубоко вдохнув, он собирался было продолжить, но Сэм его перебил.

— Так, сэр, вы столь рьяно тут о нас выражаетесь, но правды в этом нет — не от Христа всё это. Ни единожды, ни мыслью, ни словом, ни поступком мы или кто-либо из нас не хотели низвергать священные доктрины — мы стремимся восполнить их там, где про них напрочь забыли! Раскаянием истинным и принятием грехов наших мы обретаем Божью благодать, как показал нам Иисус Христос. Он был открыт для всех — для каждого из нас, кто смог склонить колени и признать свои ошибки! Только так он мог обрести Его благословение. И вы тоже можете, как и любой из нас!

— Да как вы смеете говорить это мне! Мне — кому по праву рукоположения были дарованы власть и благодать Апостольского преемства...

— Может быть. Мне об этом ничего не известно. Но мы не посягаем на священные доктрины. Всё, о чем мы просим — грешникам подумать о грехах своих и спасаться от гнева грядущего. Мы ходим в церковь. Регулярно. И ищем прощения и спасения во Христе. Скажите, сэр, что здесь плохого? Мы соблюдаем заповеди, завещанные нашим высокочтимым отцом, мистером Уэсли, и этим...

— А! — воскликнул мистер Оджерс, бросаясь в атаку. — А! Вот значит что! Вы прославляете этого человека — этого проповедника, отринувшего истинную веру — и ставите его превыше англиканской церкви! Вот об этом я и говорю — вы не признаете истинно священную власть! Когда вы приходите в церковь...

— Довольно, — сказал Сэм, разгорячившись. — Сэр, — запоздало добавил он. — И что мы видим, приходя в церковь? А? Базар ей-богу, а не дом Господень. Среди прихожан разговоров только что о ценах на олово. Да о том, что яиц зимой будет не хватать. Ребятня носится как оголтелая. Бабы сплетничают, мужики орут во всю глотку через проходы. Не самое достойное и приличное поведение. Будто сам Сатана влез в святую обитель и завладел ею!

— Сатана и вправду влез! — парировал мистер Оджерс. — Но не в тех, кто покорно внемлет наставлениям церкви Англии. А в таких людей, как вы — желающих свергнуть законную власть в церкви и стране! Выбор-то здесь не особо большой — бунтарские секты вроде вашей с этими независимыми классами [14] и вечерями любви [15], и вашей убежденностью в... в религиозной просветленности, и эти якобинские клубы, которые сначала проповедуют среди неграмотного сброда равенство и учат нахальству и неуважению к своим господам, а потом организуют подлую революцию, которая в конце концов отрицает Христа и приводит всё человечество на самое дно.

Спор разгорался, и чем больше они раздражались, тем менее понятной становилась их речь. В конце концов Оджерс демонстративно встал и, хлопнув дверью, покинул дом. Сэм, скорее всего, не улучшил положение дел, вновь открыв дверь и предложив мистеру Оджерсу помочь взобраться на взятую взаймы лошадь — помощь, которая сначала была в гневе отвергнута, а потом с тем же гневом принята. Когда лошадь с болтающимся словно корова на заборе мистером Оджерсом развернулась обратно, Сэм сказал:

— Я буду молиться за вас, сэр, каждый божий день!

И остался стоять под дождем, пока священник не скрылся за холмом. На его лице не было злобы, но по мере того, как проходило раздражение, линии смягчались. Улыбнувшись, он поглядел на свои напряженные руки и расслабил их. Не следовало вести себя так человеку, обретшему Спасение.

В результате Оджерс запретил им посещать церковь. Сэм не знал законов, но сомневался, что кто-либо имеет право так поступать. Однажды подобное уже произошло в Иллагане. Но при столь враждебном отношении со стороны пастора всё равно будет трудно посещать богослужения в церкви. Конечно, это было возможно. Сопротивление гонениям было привилегией для каждого последователя Христа. Но имя пастора и его авторитет до сих пор кое-что значили в глазах многих прихожан. Некоторые не захотели бы бросить ему вызов. А это означало только одно — церковь святого Эрмина в Марасанвосе. Совсем не ходить в церковь ведь нельзя.

Он знал, что Дрейка это не обрадует. Дрейк по какой-то причине всегда с нетерпением ждал, когда они пойдут в церковь Сола, а церковь святого Эрмина была ему не по душе. Сэм пожал плечами. Что ж, завтра вечером состоится молитвенное собрание. Наверняка давним его членам будет что сказать.

Росс виделся с Хеншоу почти каждый день, но прошло целых два месяца, прежде чем он упомянул слухи об Уил-Лежер, которые Харрис Паско поведал ему в июне. К этому времени слухи распространились по всем окрестностям, но Хеншоу до сих пор не сказал ни слова.

В середине августа стукнуло три месяца со времени последнего «распределительного дня» на Уил-Грейс. В тот день вольные рудокопы в последний раз торговались за забои, соглашаясь поднимать руду на поверхность собственными усилиями и за свой счет, исключая накладные расходы типа откачки воды и так далее, в обмен на соответствующую долю в стоимости добытой руды.

На некоторых шахтах такой аукцион организовывался раз в два месяца или квартал, чтобы дать шахтерам возможность принять участие в торгах друг с другом. Россу такой порядок не нравился, так как шахтеры из-за этого были не в ладах. Пара, работавшая в особо прибыльном забое, всегда попадала под удар заниженных ставок своих соседей. Поэтому распределение на следующие три месяца провели лично Росс и Хеншоу. Обсуждение проходило за столом в мирной и спокойной обстановке. Остальных звали, только если обладатели забоев не могли прийти к соглашению с владельцем и капитаном. В целом в этот раз разногласий не наблюдалось.