Уинстон Грэм - Затмение

— Аминь. И всё же, Джордж, насчет имен. Предполагаю, что вам с Элизабет пора уже обзавестись кое-какими мыслями по этому поводу. В нашем роду есть несколько хороших вариантов.

— Я уже решил. Решил еще до его рождения.

— До его рождения? И каким это образом? А если бы родилась девочка?

— Случившееся с Элизабет, — ответил Джордж, — могло убить их обоих, но теперь, когда всё позади, я чувствую некую силу — перст провидения, который будто указал и время, и место, и дату. Дата сыграла решающую роль — узнав, что мой ребенок родится в тот день, я выбрал имя. Будь это девочка, я назвал бы ее так же.

Мистер Уорлегган терпеливо ждал.

— И что это за имя?

— Валентин.

— Или Джошуа, — сказала тетя Агата. — Насколько я знаю, у нас в роду их было трое, хотя последний был паршивцем, можно и так сказать.

Николас с надеждой рассматривал струйки дыма, обволакивающие кресло старушки.

— Валентин. Валентин Уорлегган. Звучит неплохо, и язык не заплетается. Но ни в одной из семей не было никого с таким именем.

— Ни в одной из семей и не будет никого, подобного моему сыну. Совсем не обязательно, чтобы история повторялась.

— Да, да. Спрошу у твоей матери, как ей это понравится. Элизабет тоже участвовала в этом решении?

— Элизабет пока не знает.

— Но ты уверен, что имя ей понравится? — брови Николаса поползли вверх.

— Я уверен, что она согласится. Мы с ней сходимся во многих вещах, я и не надеялся, что так будет. Она согласится с тем, что наш союз особенный — старейшего дворянского рода и новейшего, и что плод такого союза должен смотреть в будущее, а не в прошлое. Нам просто необходимо совершенно новое имя.

Николас, покашливая, отодвинулся от клубов дыма.

— Тебе не избавиться от фамилии Уорлегган, Джордж.

— Отец, у меня никогда не будет ни малейшего желания от нее избавляться. Ее уже уважают и боятся.

— Как скажешь... Уважение — это то, на что мы должны опираться, страх — это то, от чего мы должны избавляться.

— Дядя Кэрри не согласился бы.

— Ты уделяешь слишком много внимания Кэрри. Кстати, что за дела ты с ним обсуждал на прошлой неделе?

— Да так, ничего особенного. И всё же, отец, мне кажется, что ты проводишь слишком тонкую грань между уважением и страхом. Одно переходит в другое, и наоборот. Ты не можешь разделить два настолько близких чувства.

— Порядочность в делах влечет за собой первое.

— А непорядочность — второе? Да будет тебе...

— Не непорядочность, а скорее злоупотребление властью. Ну вот, сейчас ты скажешь, что я читаю тебе нотации. И всё же мы с Кэрри никогда не сходились во мнении об этом. Ответь, чью фамилию ты хочешь для своего сына?

— Твою и мою, — невозмутимо ответил Джордж. — Именно ее он и будет носить. И будет идти по моим стопам, как я шел по твоим.

Николас вернулся к камину и переложил дымящее полено так, чтобы дым выходил в дымоход.

— Так-то лучше, сынок, — сказала Агата, очнувшись от дремоты. — Ты же не хочешь устроить пожар.

— Боже всемогущий! Эта старушечья вонь уже и сюда добралась!

Кипя от раздражения, Джордж дернул за кисточку колокольчика. Мистер Уорлегган не переставая кашлял. Хотя дым начал рассеиваться, он никак не мог откашляться. Все молча ждали, пока не вошел слуга.

— Приведи братьев Харри, — приказал Джордж.

— Да, сэр.

— Выпей канарского, — предложил Джордж отцу.

— Нет, спасибо. Сейчас пройдет.

Он плюнул в огонь.

— Окопник и лакричный корень, — сказала тетушка Агата. — Моя сестра померла от легочной хвори, и ничто не помогало кроме окопника и лакричного корня.

Спустя некоторое время дверной проем загородил Гарри Харри, а следом — его младший брат Том.

— Cэр?

— Отведи мисс Полдарк в ее комнату, — приказал Джордж. — Когда будете на месте, вызовите мисс Пайп и скажите, что мисс Полдарк сегодня больше не будет спускаться.

Двое громил принесли небольшой стул и усадили в него возмущенную тетушку Агату. Прижимая мяукающего котенка к груди, она прохрипела:

— Сыночек-то твой кое в чем негожий, Джордж. Родившимся под черной луной редко по жизни везет. На моей памяти было только двое таких, и оба кончили погано!

Лицо Николаса Уорлеггана побагровело. Его сын подошел к столу, налил вино в бокал и торопливо принес обратно.

— Нет, это не... Ну ладно, от одного глотка хуже точно не станет.

— Я все расскажу Элизабет, — сказала тетушка Агата. — Вы тащите меня из моей же собственной гостиной, как полено какое-то. А ведь я знакома с этим домом уже девяносто лет. Девяносто лет. Ее жалобы становились все тише и тише, постепенно угасая за широкой спиной Тома Харри, который на руках, вместе со стулом, нес ее в комнату на втором этаже.

— Нам следовало отвезти Элизабет в Кардью и позволить ребенку родиться там, — откашлявшись и глотнув вина, произнес мистер Уорлегган, — в таком случае удалось бы избежать этих раздражающих нападок.

— Я считаю вполне уместным, что наш первенец появился на свет в этом доме.

— Ты останешься здесь? То есть, ты планируешь сделать этот дом вашим родовым гнездом?

Джордж кинул подозрительный взгляд на отца.

— Я не уверен. Мы еще не решили окончательно. Понимаешь, это дом Элизабет. Я не помышляю о том, чтобы продать его, но также не собираюсь содержать его в одиночку, в угоду семейству Чайноветов и остаткам Полдарков. Я и так потратился, ты и сам знаешь.

— Да уж, — сказал Николас, протерев глаза носовым платком и снова его спрятав. Не спуская глаз с сына, он продолжил: — Джордж, нельзя забывать еще об одном члене семейства Полдарк.

— Ты о Джеффри Чарльзе? Да, ничего против него не имею. Я обещал Элизабет, что потрачу столько денег на его обучение, сколько она посчитает нужным.

— Ты не совсем меня понял. Я говорю о том, что до сих пор он был крепко-накрепко привязан к материнской юбке. Надеюсь, твой недавно рожденный сын поможет Элизабет отвлечься от первенца, я считаю, что это необходимо.

— Отец, я сам знаю, что нам необходимо. Позволь мне самому заниматься семейными делами.

— Прости, я просто высказал свое предположение...

Джордж угрюмо уставился на пятно на своей манжете. В последние месяцы они с Элизабет довольно часто спорили по поводу будущего Джеффри Чарльза.

— У Джеффри Чарльза должна быть гувернантка.

— Это верно. Но в десять лет...

— А лучше домашний учитель или частная школа, согласен.

— Найдем какую-нибудь хорошую школу в пригороде Лондона. Или в Бате. У нас пока не было возможности все организовать.

— Понятно.

Выдержав паузу, пока Николас искал в его словах скрытый смысл, Джордж добавил:

— Он останется здесь еще на год или около того, пока ему не исполнится одиннадцать. Мы уже нашли подходящего человека, который будет за ним присматривать.

— Из местных?

— Из Бодмина. Как тебе известно, там служил преподобный Губерт Чайновет, он был деканом церкви и приходился Джонатану кузеном.

— Он еще жив?

— Скончался. У него, как и у всего семейства Чайноветов, не было личных сбережений, и денежные дела семьи были плохи. Его старшей дочери исполнилось семнадцать. Девушка обладает изысканными манерами, как все в роду, и к тому же образована. Элизабет будет ей рада.

Мистер Уорлегган кряхтя пробормотал:

— Мне кажется, слишком много Чайноветов для одного дома. Но, если тебя все устраивает... Ты ее видел?

— Элизабет знакома с ней с тех пор, когда та была еще ребенком. А дочь декана [5] в качестве гувернантки хорошо будет воспринята обществом.

— Да, понимаю. А она знает, как подобает вести себя в обществе? Проблема в том, сможет ли она научить Джеффри Чарльза манерам. Он весьма избалован, его нужно держать в ежовых рукавицах.

— Со временем ему придется научиться, — сказал Джордж. — Это ненадолго. Эксперимент. Посмотрим, как получится.

Мистер Уорлегган промокнул носовым платком пот со лба.

— Как только старуха убралась к себе, так я сразу перестал кашлять. Знаешь, мне кажется, это был ее наговор.

— Вот уж чепуха!

— А что она там сказала про младенца, родившегося во время лунного затмения?

— В пятницу случилось лунное затмение, полное, как раз в тот момент, когда он родился. Ты что, не заметил?

— Нет, я был слишком занят.

— Я тоже, но в «Шерборне» об этом писали. Я обратил внимание, что животные и кое-кто из слуг ведут себя крайне беспокойно.

— Твоя мать спустится к ужину?

— Полагаю, что да. Начнем через десять минут.

Николас Уорлегган беспокойно передернул плечами.

— На твоем месте я бы не стал рассказывать ей о тех глупостях, что болтала старуха.

— Я и не собирался. Ты же знаешь, как она суеверна. Она всегда придавала слишком много значения всяким знакам и предзнаменованиям. Лучше не тревожить ее подобными вещами.´

Одним ветреным мартовским утром два молодых человека тяжелой поступью брели по дороге, по которой обычно таскали грузы мулы, шли они мимо подъемника и заброшенных строений шахты Грамблер. В тот день облака висели над землей особенно низко, вот-вот мог начаться ливень, а завывающий ветер дул преимущественно с запада. Среди скал то и дело проглядывало неспокойное море, покрытое белой пеной, а над скалами плыл туман.

Возле шахты виднелась дюжина домов, которые, несмотря на плачевное состояние, были всё ещё заселены. Рабочие строения шахты, построенные не из камня, уже развалились, но большая часть копра [6] и три подъемника уцелели. Шахту Грамблер, от которой зависело благосостояние Полдарков, не говоря уже о трех сотнях шахтеров и дробильщиков, закрыли уже шесть лет назад, и никто уже не надеялся, что её когда-нибудь снова запустят. Картина была поистине удручающей.

— Всё по-прежнему, Дрейк, сказал старший из молодых людей. — В Иллаггане осталась только одна открытая шахта. Печально. Но мы не должны поддаваться унынию. Господь Всемогущий нас испытывает.

— Мы правильно идем? — спросил Дрейк. — Я никогда здесь не бывал. Или бывал? Не помню.

— Ты был еще слишком мал.

— Долго ещё?

— Три или четыре мили. Точно не помню.

И они продолжили путь — два высоких молодых человека, в которых не сразу можно было опознать братьев. Сэм родился на четыре года раньше брата, но выглядел старше своих двадцати двух лет, худой и широкоплечий, с размашистой походкой. Лицо, изборожденное глубокими морщинами, было мрачным, будто отражало все горести мира, и лишь когда Сэм улыбался, печальные линии складывались в дружелюбное и приветливое выражение.

Дрейк был ростом не ниже Сэма, слегка худощав и гораздо симпатичнее. Кожа у него была гладкая, никаких щербин от оспы, а выражение лица озорное: этот малый любил пошутить. Однако ему приходилось сдерживаться в присутствии отца. Юноши хоть и были бедны, но выглядели вполне опрятно. Оба были в темно-синих штанах, рубахах из грубой ткани, поверх — жилеты и куртки, а на ногах грубые башмаки. Сэм носил старую шляпу, Дрейк — мужской шейный платок в розовую полоску. Каждый держал в руке узелок и палку.

Они перебрались через ручей Меллинджи по мостику, который едва не развалился у них под ногами, и, преодолев подъем, вышли к сосновому бору у развалин шахты Уил-Мейден, на которой полвека уже никто не работал. На протяжении стольких лет постройки постепенно разрушались, камни скатывались на землю, да так и оставались лежать. Все представляющее хоть какую-то ценность давно уже растащили. Грачи резко взмыли в небо от неожиданности, когда их побеспокоили.

Продвигаясь дальше, вглубь долины, молодые люди увидели дым. В пригожий день они заметили бы его еще раньше. Оба замедлили шаг, понимая, что путешествие близится к концу, а им, похоже, этого не хотелось.

Спускаясь по тропинке вниз вдоль живой изгороди, вглядываясь сквозь заросли папоротника, колючих кустов боярышника и дебри орешника, юноши обратили внимание на видавший виды шахтный подъемник, похоже, перестроенный, однако копер был совершенно новым, а хибары, раскинувшиеся вокруг, тоже новые и явно обитаемые. Ручей Меллинджи, что извиваясь спешил в долину, запрудили, и молодые люди отчетливо слышали грохот и бряцанье дробилок, приводимых в движение водяным колесом. Ветер уносил прочь шум и грохот. Несколько женщин промывали руду, а чуть дальше, вниз по течению, работала машина, неповоротливо крутясь и отделяя руду от примесей.

По другому склону долины проследовала вереница груженых мулов. У подножия холма расположился невысокий гранитный дом. Небольшая лужайка и пара-тройка кустарников отделяла его от шахты. Часть крыши была покрыта сланцем, другая часть — соломой. Дом значительно превосходил по размеру обычный фермерский — с дворовыми постройками, невысокими дымоходами и сводчатыми окнами, но его с трудом можно было назвать жилищем джентльмена. Сразу за домом местность снова поднималась, и вспаханное поле упиралось в необработанные земли с кустарником, а дальше, правее, лежал пляж и синевато-серой полосой простиралось море.