Бонкимчондро Чоттопаддхай - Завещание Кришноканто

После долгих колебаний Гобиндолал отнес это письмо на почту и стал ждать ответа.

Бхомра сразу узнала почерк мужа. Вся дрожа, она распечатала конверт и заперлась у себя в спальне. Там, поминутно вытирая неудержимо льющиеся слезы, она прочитала послание Гобиндолала. Прочла в первый раз, и во второй, и в сотый. В тот день Бхомра больше не выходила из своей комнаты. Когда ее позвали ужинать, она сказала, что ее лихорадит и ей не хочется есть. Это никого не удивило, так как ее почти всегда лихорадило.

После бессонной ночи у Бхомры действительно началась лихорадка, но мысли ее были на редкость ясными. Бхомра давно обдумала, что напишет мужу. Она обдумала каждое слово и твердо решила ничего не менять. Даже обращение к Гобиндолалу Бхомра выбрала заранее. Она решила, что ей не годится писать теперь «слуга твоя», но к мужу все же следовало обращаться почтительно. Поэтому она начала так:

«Примите мое почтение и наилучшие пожелания. Ваше письмо я получила. Все имущество и деньги принадлежат Вам. Если они считаются моими, то передаю Вам все полностью. Имущество и поместья переходят к Вам по той дарственной, подлинник которой Вы разорвали перед отъездом, ее копия есть в нотариальной конторе. Этот документ действителен по сей день. Таким образом, Вы можете спокойно возвратиться в Хоридру и вступить во владение своим поместьем. Дом тоже остается за Вами. За пять лет я собрала довольно большие деньги. Возьмите их, они тоже Ваши. Из этой суммы восемь тысяч рупий я беру для себя. На три тысячи хочу выстроить небольшой дом на берегу Ганги, остальные уйдут на пищу и одежду. Как только приготовлю все к Вашему приезду, перееду к отцу. В этом рождении нам с Вами больше незачем видеться. Не сомневаюсь, что и Вы так думаете. Остаюсь в ожидании ответа».

Это письмо поразило Гобиндолала своей холодностью. В нем не чувствовалось даже того намека на нежность, который был в письме самого Гобиндолала. И это после шестилетней разлуки! Вот она какая стала, его Бхомра! «В Хоридру я не вернусь, — написал он, — поэтому прошу тебя каждый месяц высылать мне сюда небольшую сумму денег». На это Бхомра ответила: «Я буду ежемесячно высылать Вам пятьсот рупий. Послала бы и больше, но думаю, что они будут растрачены впустую. Доходами же, которые поступают из года в год, распорядитесь, когда вернетесь обратно. Вам не придется из-за меня долго жить на чужбине, мои дни сочтены».

Гобиндолал остался в Калькутте. Оба поняли, что так будет лучше.

Действительно, жизнь Бхомры близилась к концу. Долгое время разрушительное действие болезни сдерживалось лекарствами. Но теперь и они перестали помогать. День ото дня Бхомре становилось все хуже. В месяце огрохайон[3] Бхомра слегла и с тех пор больше не вставала. Мадхобинатх неотлучно находился у ее постели, упорно продолжая давать ей лекарства. Джамини тоже приехала в Хоридру, чтобы провести последние дни с сестрой. Миновал поуш[4], наступил магх[5]. Бхомра наотрез отказалась от лекарств. Они не приносили ей никакого облегчения.

— Пилюли мне больше не нужны, сестра. Скоро придет первый месяц весны. Я хочу умереть в весеннее полнолуние. Только бы не пропустить мне эту ночь. Запомни, сестра, если в полнолуние я буду еще жива, сделай мне укол. Я непременно хочу умереть в ночь весеннего полнолуния. Запомни это.

Сколько ни плакала Джамини, так и не смогла уговорить Бхомру выпить лекарство. Болезнь приняла угрожающий характер, но Бхомра, вопреки всему, с каждым днем становилась все спокойнее и даже повеселела.

Она смеялась и шутила, как шесть лет назад. Так вспыхивает огонек перед тем, как навсегда погаснуть. Бежали дни. И чем ближе становился последний час Бхомры, тем спокойнее и радостнее делалась она. Наконец роковой день наступил. Бхомра поняла это по растерянным лицам домашних и заплаканным глазам Джамини, поняла по тем страданиям, которые испытывала сама.

— Сегодня все кончится, — сказала она сестре.

Джамини разрыдалась.

— У меня есть к тебе просьба, диди, — продолжала Бхомра.

Джамини не могла выговорить ни слова.

— Выполни мое последнее желание. Подожди, перестань плакать. Плачь себе сколько угодно после моей смерти, тогда я не стану тебе запрещать. А сейчас давай поговорим. Я хочу умереть спокойно.

Джамини вытерла слезы, села рядом с Бхомрой, но рыдания сжимали ей горло, и она молчала.

— И еще прошу тебя, — продолжала Бхомра, — пусть сюда больше никто не входит. Я еще попрощаюсь со всеми, но сейчас никого не хочу видеть. Иначе я не успею наговориться с тобой.

Могла ли Джамини слушать ее спокойно?!

Наступила ночь.

— Ну что, диди, лунная ночь сегодня? — раздался слабый голос Бхомры.

Джамини распахнула окно.

— Да, луна светит очень ярко, — проговорила она.

— Тогда открой все окна, я хочу перед смертью еще раз полюбоваться лунным светом. Скажи, распустились ли цветы в саду, вон под тем окном?

У этого окна когда-то Бхомра каждое утро разговаривала с Гобиндолалом. Прошло семь лет с тех пор, как Бхомра не подходила к этому окну.

С большим трудом Джамини удалось наконец распахнуть его.

— Здесь нет никаких цветов, — проговорила она с удивлением, — только сухая трава да несколько чахлых кустов. Даже листьев нет.

— Семь лет назад там сад был, — прошептала Бхомра. — Целых семь лет я за ним не ухаживала! — Она долго молчала. Потом снова заговорила: — Принеси мне откуда-нибудь цветов. Ты ведь знаешь, сегодня мне опять можно усыпать постель цветами.

Джамини исполнила ее просьбу. На глазах Бхомры блеснули слезы.

— Ты о чем плачешь, диди? — спросила Джамини.

— Мне так тяжело, сестра! В тот день, когда он уезжал в Бенарес, я молилась, чтобы когда-нибудь увидеть его опять. Тогда я имела дерзость говорить: «Он непременно вернется ко мне, потому что я верная жена». Но видишь, мы так и не встретились. Хоть бы перед смертью увидеть его! Я забыла бы о семи годах страданий!

— Ты хочешь видеть его? — вдруг спросила Джамини.

— Кого? — вскрикнула Бхомра и стремительно приподнялась на постели.

— Гобиндолала, — спокойно проговорила Джамини. — Он здесь. Отец сообщил ему, что тебе плохо, и он приехал. Но я боялась, как бы тебе не стало хуже, и потому молчала, а он тоже не решается войти к тебе.

— Хочу взглянуть на него еще раз! Последний раз в этой жизни! — с рыданием вырвалось у Бхомры.

Джамини вышла. Прошло немного времени, и Гобиндолал неслышными шагами вошел в спальню. Семь лет он не был здесь! Оба молчали. Бхомра знаком попросила мужа сесть рядом. Гобиндолал опустился на постель.

— Ближе, — сказала ему Бхомра.

Гобиндолал повиновался. Тогда Бхомра, коснувшись его ног, приложила руку к своему лбу. Тем самым она исполнила священный обряд прощания — взяла прах от ног мужа.

— Теперь прости меня за все и благослови на счастье в будущей жизни, — проговорила она.

Гобиндолал не мог произнести ни слова, только взял руки жены в свои. Так и сидели они. Долго-долго. А потом Бхомра тихо скончалась.

Бхомра умерла. С соблюдением надлежащих церемоний тело ее было предано огню. После похорон Гобиндолал вернулся домой. С самого приезда он ни с кем не разговаривал.

И снова ночь подошла к концу; снова взошло солнце; снова по листве деревьев побежали солнечные зайчики; снова, как и накануне, подернулась рябью и засверкала на солнце темная вода в пруду, посветлели облака на высоком небе, — все было как и прежде, словно Бхомра и не умирала. На рассвете Гобиндолал вышел из дому.

Двух женщин любил Гобиндолал — Бхомру и Рохини. Умерла Рохини, теперь не стало и Бхомры. Гобиндолал пошел за Рохини, потому что жажда красоты, неудовлетворенная в юности, томила его сердце. Ради нее он оставил Бхомру. Но, даже покидая жену, он понимал, что Рохини никогда не заменит ему Бхомру; он понимал, что эту жажду красоты не назовешь любовью; что наслаждение, которое дарит ему Рохини, не похоже на его былое счастье так же, как смертоносный яд издыхающего змея Васуки не похож на сладкий нектар бога-исцелителя.

Гобиндолал видел, что сердце Рохини как бездонное море. Он всколыхнул это море и должен был испить яд, который поднялся со дна его. Подобно богу Шиве, он выпил этот яд, и как некогда посинело от яда горло великого бога, так теперь оказался отравленным Гобиндолал. От этого яда не было противоядия и не было спасения. Зато днем и ночью Гобиндолала преследовало воспоминание о целительном и ароматном напитке любви, который довелось ему попробовать раньше. Поэтому даже в Прошадпуре, когда волны песен Рохини уносили тело Гобиндолала, душою его всецело владела Бхомра. Она была в его сердце, а Рохини — только рядом. Поэтому так легко и расстался он с Рохини.

Быть может, кому-нибудь мысль моя неясна, тогда, значит, я напрасно взялся писать этот роман.

Если бы Гобиндолал, поступив с Рохини, как она того заслуживает, сразу вернулся к Бхомре, если бы он сказал: «Я недостоин твоего снисхождения, но знаю, что по доброте своей ты сжалишься надо мной», — Бхомра, конечно, простила бы его. Ведь женщина — существо милосердное, любящее, всепрощающее; женщина — самое великое творение божье, воплощение небесной благодати. Мужчина же просто один из множества предметов, сотворенных всевышним. Женщина — свет, мужчина — тень. Можно ли разлучить свет и тень?

Но Гобиндолал не вернулся. Ему помешало отчасти самолюбие — мужчины всегда безмерно самолюбивы, — отчасти стыд, этот спутник всех виноватых, а также страх: не легко грешнику предстать пред своею невинной жертвой. Все это закрыло Гобиндолалу путь к Бхомре. Гобиндолал так и не решился вернуться. К тому же он стал убийцей. Это лишило его последней надежды на возвращение домой. Мрак не может вынести встречи со светом.

И все же непреодолимое, всепоглощающее желание снова увидеть Бхомру месяц за месяцем, год за годом неотступно преследовало Гобиндолала. Оба были несчастны — и Бхомра, и Гобиндолал. Но Бхомра оказалась счастливее мужа. Страдания Гобиндолала были невыносимы, потому что никто не терял так много, как он. У Бхомры нашелся утешитель — сам Яма, бог смерти. К Гобиндолалу не шел на помощь даже он.

Ночь наконец прошла, снова улыбнулась земля, приветствуя солнце. Гобиндолал вышел из дома.

«Своими руками я убил Рохини и оказался виновником смерти Бхомры», — думал он, переступая порог своего дома.

Мы не знаем, как провел он ту ночь. Наверное, она была для него ужасной. Выходя, Гобиндолал встретился с Мадхобинатхом. Отец Бхомры пристально посмотрел на своего зятя и увидел лицо, какое бывает у людей, пораженных смертельным недугом. Однако Мадхобинатх не произнес ни слова. Он поклялся, что никогда не заговорит с Гобиндолалом, и потому прошел мимо.

Гобиндолал направился к цветнику, который был разбит когда-то под окном Бхомры. Но Джамини сказала правду: здесь больше не было цветов. Все заросло сорной травой. В этой буйной поросли сохранилось, правда, несколько жалких кустарников, но и они уже давно не цвели. Долго бродил Гобиндолал по этому пустырю. Солнце уже стояло высоко, когда, измученный, он покинул это печальное место. Избегая взглядов прохожих, по-прежнему молчаливый, Гобиндолал побрел к пруду Баруни. Было уже около одиннадцати часов. На темную воду пруда было больно смотреть, так ослепительно она сверкала на солнце. Здесь было много купающихся, брызгалась и шумела детвора. Весь этот шум и оживление были неприятны Гобиндолалу, и он пошел вдоль берега — туда, к своей любимой роще. Где же ограда? Вместо узорчатой чугунной решетки тянулась простая бамбуковая изгородь. Бхомра ревностно следила за всем, что принадлежало Гобиндолалу, но рощу не приводила в порядок. Джамини как-то напомнила сестре об этом, но Бхомра сказала:

— Я скоро умру, и сад пускай гибнет. Для кого мне оставлять свой земной рай?

Калитки Гобиндолал тоже не нашел. Вместо цветущих деревьев лишь заросли тростника, колючки, побеги манго; все беседки разрушены, статуи разбиты и превращены в груды мусора, вокруг обломков обвились лианы; правда, некоторые изваяния, сильно поврежденные, еще держались. Крыша летнего домика обвалилась, жалюзи, мраморные плиты пола были сняты и унесены. В этой роще больше не цвели цветы, не зрели плоды, даже свежий воздух, казалось, не проникает сюда.

У подножия какой-то полуразрушенной статуи Гобиндолал опустился на землю. Медленно текли послеполуденные часы. Гобиндолал сидел не шевелясь. Горячее солнце жгло его непокрытую голову, но он не замечал этого. Казалось, жизнь покинула Гобиндолала. До самой ночи мысли о Бхомре и Рохини не оставляли его ни на мгновение. О Бхомре и о Рохини, о Бхомре и снова о Рохини думал он. Постепенно ему стало казаться, что он ясно видит их обеих. Бхомры и Рохини словно наводнили весь мир. Каждый пень принимал он за Бхомру, в густой тени каждого дерева ему чудилась Рохини. Вот только что здесь стояла Бхомра, и уж нет ее; а вот появилась Рохини, но тоже вмиг куда-то исчезла! В каждом звуке ему чудился голос Бхомры или голос Рохини. Купающиеся перекликались у гхата, — и среди их голосов Гобиндолал ясно различал то голос Бхомры, то голос Рохини, а иногда сразу обеих! Зашелестит сухой лист — и кажется ему, что это шаги Бхомры; скользнет ящерица в густой траве — и мерещится ему, что это бежит Рохини. Ветер шевельнет ветку на дереве — не Бхомра ли это вздыхает? Запоет птица — он слышит пение Рохини. Бхомры и Рохини обступили его со всех сторон! Бежали часы, Гобиндолал все сидел на прежнем месте, а тени Рохини и Бхомры, сменяя одна другую, все кружились и кружились, не выпуская его. Стало смеркаться. Гобиндолал не двигался. Сознание покинуло его.