Я думала поначалу, что, несмотря на то что Иешуа был известен в квартале, живет он достаточно уединенно. Этого, как мне казалось, требовал его характер. Но я ошибалась. Мальчишки припортового квартала сбивались в стайки, или банды, как они себя именовали, а Иешуа был у них кем-то вроде предводителя. Мальчишки под его верховодством рыскали по кораблям, приходящим в порт, в поисках еды. Он определял каждому место для попрошайничества, чтобы они не дрались между собой из-за этого. Таким образом, он сам устроил свою жизнь, найдя себе в ней место среди бедняков и попрошаек. Он ушел на улицу и обрел там свою семью вместо той, которую покинул. Случайно ловя обрывки разговоров на улицах, я поняла, что люди знают и любят его за умение остро пошутить, за умение зажечь народ речью, и у меня возникало горькое чувство, что мне он показывает другую свою сторону, о которой не было известно людям с улиц.

Не знаю, как долго продлились бы наши с ним встречи в пригаванском квартале, возможно, со временем он твердо встал бы на свой путь и оставил бы меня окончательно. Однако гораздо раньше в городе вспыхнули беспорядки. Обострилась вражда между евреями и другими жителями Александрии. Поводом послужило убийство грека евреем в уличной драке. По городу покатилась волна погромов, людей убивали прямо на улицах, дома и магазины сжигались дотла.

Резня была в самом разгаре, когда Иешуа вернулся домой, — он получил удар ножом в грудь в драке, завязавшейся на улице. Он появился на пороге очень бледный, и я поняла, что он потерял много крови. Удивительно, что он сумел добраться до дома, так как, сделав всего несколько шагов, он потерял сознание и упал замертво. Он лежал в беспамятстве несколько дней; я была уверена, что он не сможет выкарабкаться, и каждое утро вставала и подходила к его постели, страшась, что найду его мертвым. Но прошло несколько дней, и он начал поправляться. Придя в себя, поначалу он не понимал, где он и как попал сюда. Я в глубине души была рада такой его беспомощности.

— Ты пришел домой, — сказала я ему, и он не стал возражать мне.

Слабый и раненый, он снова становился ребенком. Вскоре другие наши дети стали приходить, справляясь о его здоровье. Как будто бы их брат, живший почему-то отдельно, снова вернулся к ним. Девочки приносили ему еду прямо к постели, так что ему не приходилось даже вставать. А Якоб, который из-за беспорядков не ходил на работу, просиживал с ним целыми днями, они разговаривали очень просто и душевно. Они говорили обо всем: о работе Якоба, о событиях в квартале — у меня при этом комок подступал к горлу, настолько Якоб был по-прежнему привязан к брату. Иосиф хранил молчание. В те дни мы все жили под страхом смерти, и даже чужие люди проявляли заботу друг о друге. Я не допускала и мысли, что Иосиф мог выгнать Иешуа на улицу.

Иешуа ничего не рассказывал о том, как его ранили, а мы боялись подступаться с вопросами. По кварталу, однако, ходил рассказ о том, что в ту ночь было волнение в районе доков, избивали евреев. Так одного еврея, который держал лавку в том районе, вытащила на улицу разъяренная толпа, хотя все его хорошо знали как тихого миролюбивого человека, к тому же жена его была гречанкой. Свидетели сцены, которая разыгралась позже, рассказывали такие подробности, от которых кровь стыла в жилах: толпа, преследующая жертву и жаждущая крови, стала в буквальном смысле слова разрывать его на части. Все это происходило на глазах у насмерть перепуганных жены и детей. И кто-то вспомнил, когда увидел Иешуа, немного оправившегося после ранения, что именно он пытался образумить беснующуюся толпу, за что и получил удар ножом в грудь. История эта была очень любима в нашем квартале; ее пересказывали, добавляя новые и новые подробности. Об Иешуа говорили, что он не побоялся рискнуть своей жизнью, и поэтому он настоящий еврейский герой. Сам Иешуа, однако, так никому ничего и не рассказал. Некоторые из наших соседей были очень удивлены, они никак не ожидали, что тот, кому, по их убеждению, была уготована судьба беспризорного бродяжки, вернулся в отчий дом, да еще в ореоле героя. Я же, не скрою, была по-матерински горда им; я радовалась, что несмотря на жизнь, которую он вел в последнее время, он знал, что такое честь. В остальном я ничего не могла сказать с уверенностью — как долго он пробудет в родном доме, или как скоро он покинет его.

В те дни многие семьи давали приют тем, кто остался без крова или вынужден был покинуть свой дом. В нашем доме остановился тогда молодой ученый по имени Гдальях. Они очень сошлись с моим сыном, и когда Иешуа совсем поправился, часто подолгу беседовали. Гдальях рассказал Иешуа историю о том, как во время первого римского завоевания император Помпей захватил Храм. Священники продолжали вести службу даже тогда, когда мечи заносились над их головой, полагая верность Богу выше собственной жизни. Когда Храм был захвачен, Помпей направился в самое священное место — в Святая Святых, куда сам первосвященник входил только раз в году. Помпей хотел завладеть огромными богатствами, которые, он был уверен, там хранились — недаром за великого еврейского бога его приверженцы стояли так отважно. Император рассчитывал увидеть божество во всем его ослепительном блеске. Каково же было его удивление, когда, отодвинув роскошный занавес, он обнаружил за ним пустоту.

— И Помпей понял, что наш Бог вовсе не божок или идол, как это было у язычников, но Бог, превосходящий и отвергающий любую попытку сотворить его подобие, — завершил свой рассказ Гдальях.

Услышанное произвело, по-видимому, сильнейшее впечатление на Иешуа.

— Тому же учил меня мой наставник Артимидорус, он так же говорил о Боге, — сказал Иешуа.

Беспорядки постепенно стихали, евреям было приказано сосредоточиться в одном квартале и не покидать его. Но группа еврейской молодежи, возмущенная все еще продолжающимися убийствами евреев, проникла как-то в город, разломав городскую стену со стороны канала. Они пробрались в центр города и подожгли Ворота Солнца. Огонь перекинулся на соседние постройки, сгорели многие здания, в том числе и жилые дома. Наутро весть о пожаре быстро облетела город, и вновь собралась огромная толпа, которая двигалась к нашему кварталу, чтобы захватить его и разрушить до основания.

Был субботний день, и вся наша семья, включая выздоровевшего Иешуа, была в молельном доме. Там нас и застала тревожная новость. Когда мы вышли на улицу, то обнаружили, что все улицы запружены народом, едва вмещавшимся в их тесном лабиринте. Народу было в несколько раз больше обычного, так как население квартала увеличилось в несколько раз благодаря беженцам. Многие старались покинуть квартал, но их останавливали кордоны солдат, выставленных властями. Страх гнал людей на улицы, но оттуда им некуда было деться, так как у солдат был приказ никого не выпускать. Люди сразу же поняли, что они находятся в ловушке, ибо на помощь солдат никто, конечно же, не рассчитывал.

Мы смогли дойти только до большой рыночной площади. Я хотела вернуться домой, там мы по крайней мере смогли бы запереться и спастись от толпы. Но Иосиф напомнил мне, что нападающие собираются жечь дома, и наш дом будет превращен в угли вместе с нами. Он сказал, что нужно оставаться вместе с людьми на улице. Но я боялась, что наши дети могут потеряться в толпе, когда мы будем пробираться сквозь нее, или что их затопчут при первом же признаке паники.

Большинство мужчин решили, что надо вооружиться; они собирали булыжники с мостовой, рассчитывая пустить их в ход при необходимости. Иосиф и Якоб, увидев это, тут же присоединились к ним; они помогали выламывать камни из мостовой, а затем разбивали их на части, которые тоже могли стать хорошим оружием. И вот когда, казалось бы, стало совершенно ясным, что насилия не избежать, учитель, служивший в нашем квартале, стал обходить собравшихся и тихим голосом напоминать всем о субботнем дне. Его звали Менаше. Он напомнил нам, как легендарные Маккавеи не стали оказывать сопротивления, когда на них напали в субботний день, но спокойно предали себя в руки смерти. Он предупреждал нас, что если мы окажем сопротивление и завяжем бой, то наверняка все погибнем — мужчины, женщины, дети. Толпа явно превосходила нас численностью и скорее всего была вооружена. Ждать помощи от армии было бессмысленно, солдаты могли даже выступить на стороне греков. И поэтому, говорил Менаше, лучше не прибегать к насилию; если придется умереть, то мы умрем совершенно безвинными, а свидетельствовать об этом, как сказано в Писании, будут небеса и земля. Мы пострадаем там, где даже не пыталось свершиться земное правосудие.

Иешуа выслушал все, что говорил Менаше, он все еще не взял в руки камень.

— Менаше забыл о Маттафии, который вступил в борьбу, когда увидел, что его братья убиты, иначе евреи исчезли бы с лица земли, — сказал он мне.

Якоб, наблюдавший за Иешуа с большим вниманием, сказал ему:

— Ты все еще не вооружился. Люди смотрят на тебя, ты для них пример, потому что они видят в тебе героя.

Однако Иешуа явно расстроило такое сравнение.

— Пусть они лучше посмотрят себе в душу и посоветуются со своим разумом, — сказал он.

Многие из тех, кто были на улице, особенно женщины, были готовы прислушаться к тому, о чем говорил Менаше. Что толку, если нас всех перережут здесь, как овец. А вдруг солдаты, увидев, что мы не вооружены и ведем себя мирно, встанут на нашу сторону и защитят нас. Женщины принялись уговаривать своих мужей послушать Менаше и отказаться от действий, которые могут привести к ужасным последствиям. Я тоже обратилась к своему мужу, уговаривая его успокоиться и подумать о детях. Иосиф, какое-то время хранивший молчание, после слов Иешуа повернулся к Якобу и велел ему перестать рубить камни, сам он также прекратил работу. Он явно не обращал на меня никакого внимания, но я была удивлена тому, что он, казалось, подчинился Иешуа.

Мало-помалу мирные наставления Менаше взяли верх, и люди стали бросать приготовленное только что оружие. Тут пришла весть о том, что толпа в городе прошла через Ворота Солнца и направляется к нам. Менаше тем временем уговаривал всех сесть прямо на улице, в том месте, где каждый сейчас находился. Так мы покажем, что безоружны и не хотим насилия. Там, где стояла наша семья, кладка тротуара была повреждена, и Якобу с Иосифом сначала пришлось убрать отколотые куски, чтобы мы смогли сесть, Иешуа тоже помогал им. Наконец место было расчищено, и мы опустились на пыльный тротуар. Я наблюдала, как Иешуа, поколебавшись немного, словно примериваясь, устроился между мною и Якобом. Я слышала, как бьется его сердце рядом с моим, мне припомнилось очень отчетливо то время, когда он был совсем маленьким, и даже те дни, когда я носила его. Ощущая его теперь так близко с собой, я вдруг подумала, что в этот отчаянный момент, когда все мы находимся на волоске от гибели, для меня на самом деле важно только одно — мы сейчас вместе, вся наша семья.

Народ плотно занял площадь, с трудом можно было пошевелиться — нас было около пяти тысяч; улицы поблизости были также полны народу. Когда последний человек устроился на своем месте, усевшись прямо в грязь, наступил момент полного молчания. В воздухе запахло потом — это был запах страха тысяч людей. Уже можно было различить вдалеке, как бурлит приближающаяся толпа. Я вспомнила все свои прежние волнения и горести, и они показались мне такими пустяками сейчас, перед лицом смерти. Я держала на коленях своего младшего сына — ему едва минуло четыре года. Мы молча сидели и ждали, а рев толпы, приближаясь, нарастал.

Когда страх и напряжение достигли своей высшей точки, кто-то вдруг запел.

Зазвучала хвалебная песнь Богу, который, облеченный в свою славу, скрыл в пучине морской и всадников, и лошадей.

Это была песня нашего исхода из Египта, славящая Бога, который помог нам. Песню стали постепенно подхватывать. На площади пели уже все пять тысяч, а вскоре песня зазвучала и на соседних улицах. Похожая на разгорающееся пламя, она перекрыла рокот надвигающейся на нас толпы. Наше пение помогло нам победить страх. Когда уже стало совершенно ясно, что воины, стоявшие в оцеплении, не будут сдерживать нападающих, чтобы защитить нас, мы продолжали петь, и ни один человек не двинулся с места.

Сидящим на площади видна была толпа, накатывающаяся на нас волнами и тут же расплескивавшаяся в разных направлениях. Над головами нападавших взлетали дубинки, кто-то сжимал в кулаках камни, кто-то — обугленные головешки, подобранные, очевидно, на месте вчерашнего пожара. Однако, обнаружив, что мы все как один мирно сидим на земле, поем и не пытаемся даже защитить себя, толпа затормозила и подалась назад в замешательстве. Несколько камней и палок все же полетели в нас и, так как мы сидели очень плотно, достигли своей цели, но и тогда никто не сдвинулся с места — мы продолжали петь.

— Бог, который походит на тебя, — пели мы, — могущественный в своей святости, Он на небесах во всей силе своей, и Он любит тебя.