Наблюдавшие эту сцену замерли в изумлении. Но еще удивительнее было то, что хозяин носилок тут же встал на колени перед Иоананом. Возможно, он сделал это с чувством искреннего раскаяния, но, возможно, ему просто нужно было каким-то образом сохранить лицо. По толпе пронесся гул одобрения, мне тоже сцена доставила удовлетворение: редко удается увидеть, как чье-то высокомерие получает достойный отпор. Носилки продолжали догорать, богатый иудей все так и стоял на коленях, а Иоанан, казалось, уже забыл о его существовании. Он подошел к стоявшим неподалеку людям, ожидающим благословения. Ученики Иоанана, среди которых был и Иешуа, даже не вздохнули и ни на мгновение не прекратили молитвы, очевидно привыкшие к такому поведению Иоанана.

Я поспешила увести свою семью с берега Иордана, я не хотела, чтобы кто-нибудь разглядел в толпе Иешуа. Однако опасения мои были напрасны. На обратном пути только и разговоров было, что об Иоанане и о том, как он поступил с богачом. В суждениях людей было больше растревоженного любопытства, нежели простого понимания. Давно ходили слухи о безумии Иоанана, и поэтому многие торопились выставить себя свидетелями его сумасшествия. Во мне же произошедшее разбудило угрызения совести. Иоанан только что продемонстрировал, насколько малозначащей является показная пышность, которую обычно демонстрируют перед людьми, чтобы снискать их одобрение и уважение. Я же в угоду людскому мнению и ложной респектабельности только что отказалась от своего сына.

В течение многих недель после тех событий я не могла подавить укоров совести. Оказалось, что стыд от моего поступка во много раз превосходит стыд от признания Иешуа. Во мне начало просыпаться то беспокойство, которое я испытывала, когда, будучи молодой женщиной, ходила по Александрии. Я знала свою жажду жизни и впечатлений, а теперь мой ум становился неповоротливым и самодовольным. Я действительно думала теперь только о своем положении, в чем Иешуа упрекнул меня когда-то, а ведь раньше меня волновала прежде всего правда. После ухода Иешуа единственным, что меня заботило, стало замужество моих дочерей и женитьба моих сыновей, а та дверь, которую когда-то открыл передо мной Иешуа, закрылась навсегда. Я вспоминала Артимидоруса — то, как он раздавал деньги, которые были заплачены ему. Его нисколько не волновало, что монетами, полученными за его труд, будут тут же играть в пыли соседские дети. Я вспомнила то время и поняла, что тогда я была более живой, чем теперь. Иешуа, казалось беспощадно разрывал внешнюю оболочку и проникал в самую суть вещей, это было равноценно тому, как Иоанан, схватив головню, спалил паланкин — символ бессмысленной роскоши. Я понимала теперь, почему Иешуа нашел свое место возле Иоанана: и он и Артимидорус принадлежали одному миру, траектории их мыслей совпадали; в их мире не было ни ложных иерархий, ни ложных законов.

Внешне казалось, что моя жизнь достигла пика благополучия, и я бы наконец могла жить, наслаждаясь спокойствием. Но именно теперь, как ни странно, в моем сердце поселилась тревога, и она ни за что не хотела покидать меня. Я знала, что совесть моя не будет спокойна, пока я не примирюсь со своим сыном. Я думала о нем, и иногда мне казалось, что я с трудом вспоминаю черты его лица. Я думала и о том человеке, благодаря которому он появился на свет; я думала о том, какая судьба выпала ему и что бы он мог дать своему ребенку. Возможно, что того человека уже нет в живых, он мог погибнуть на войне или просто умереть от старости. Сожалею ли я о том, что его больше нет на этой земле? Не могу сказать, что да. Я знаю, что ни за какую цену не позволила бы забрать у меня сына и ни за что бы не отказалась от тех волнений и нелегких забот, которые он доставлял мне, так как все это — моя жизнь.

Всего через несколько месяцев после того, как я видела сына у Иордана и прошла мимо него, до меня дошли слухи, что пророк Иоанан арестован. Его схватили за то, что он открыто осуждал женитьбу Ирода на жене собственного брата. О судьбе учеников Иоанана говорили разное: говорили, что многие были убиты в схватке со стражей, пришедшей арестовывать пророка, иные бежали в пустыню и там рассеялись. Я ничего не могла узнать об Иешуа и замирала от страха, встречая отряды стражников, перекрывающих дороги или прочесывающих близлежащие селения. Я проводила ночи без сна, думая о том, что если бы я не прошла тогда мимо него, а подошла и увела бы с собой, то, может быть, он сейчас был бы жив. И когда я уже почти дошла до отчаяния, мучаясь неизвестностью, один из моих сыновей, Шимон, который работал в столице, рассказал мне, что видел у городских ворот проповедника, очень похожего на брата.

Шимон жил в Аммазусе неподалеку от Тверии, так ему удобнее было добираться до работы. Я остановилась у него и собиралась пойти посмотреть на того проповедника, чтобы узнать, действительно ли это Иешуа. Но шли дни, а он так и не появлялся. Однажды Шимон сказал мне, что слышал, как на работе говорили о каком-то учителе Иешуа, который вроде бы совсем недавно поселился в Капер Науме. Про него говорили, что он проповедует в молельном доме для всех, кто приходит его послушать, так как своих учеников у него нет.

Я сказала Шимону, что хочу сходить посмотреть на этого человека. У меня не хватало смелости прямо подойти к нему, я решила понаблюдать за ним, затерявшись среди слушающих его. Из Тверии в Капер Наум можно было переправиться на лодке, которая отвозила в город товары. В лодке я прислушивалась к разговорам пассажиров и даже спросила, не знает ли кто учителя по имени Иешуа, но никто ничего не знал о таком человеке. Тогда я поинтересовалась, что слышно в Тверии о судьбе пророка Иоанана, и мне сказали, что его наверняка скоро отпустят. Иоанан был любим народом, и Ирод не станет рисковать, настраивая людей против себя. Услышанное несколько успокоило меня, значит, арест Иоанана был нужен Ироду, только чтобы показать свою власть, и он вряд ли будет утруждать себя розыском его приверженцев.

Я никогда не бывала в Капер Науме раньше и была поражена размером гавани: она была почти такая же большая, как в Тверии: с несколькими пирсами и волнорезами. Однако сам город выглядел бедно и грубо. Все дома сгрудились у береговой линии, улицы были немощеными. Самым оживленным местом там была гавань. Как раз в тот момент много рыбацких лодок возвращалось после ночного промысла; около воды кипела работа, из лодок доставали улов, в воздухе стоял тяжелый запах рыбы. Капер Наум был городом для рабочих и для работы. Здесь не селились язычники и очень сильна была иудейская вера.

Сначала я отправилась в молельный дом. Чтобы меня не узнали, я поглубже надвинула на глаза капюшон своего плаща, но, придя в молельный дом, я обнаружила, что он пуст. Я стала расспрашивать людей на улицах, не знают ли они учителя Иешуа, и кто-то сказал мне, что он скорее всего сейчас на пристани. Значит, Иешуа все еще зарабатывал себе на жизнь, выходя вместе с рыбаками в море. Другие советовали мне сходить к дому некоего Шимона бэр Ионы, у которого жил сейчас Иешуа. Но я не осмелилась пойти туда. Иногда люди открыто смеялись мне в лицо и говорили, что я, верно, тоже хочу жить на небесах, как проповедует Иешуа. Я поняла, что хотя мой сын был довольно известен в городе, но над ним смеются здесь так же, как в Нацерете.


К полудню я вернулась в молельный дом. Это был единственный большой дом в городе, который к тому же имел что-то вроде украшений. Городской учитель, пожилой человек по имени Гиорас, уже был там. Несколько его учеников подметали пол, чтобы подготовить зал для субботней молитвы. Я спросила об Иешуа, Гиорас ответил мне, что он действительно разрешил ему читать проповеди здесь, в молельном доме, но учеников у Иешуа совсем мало, и они часто собираются в доме у Шимона. Я спросила Гиораса о проповедях, и тот ответил только, что Иешуа часто говорит загадками.

— Люди плохо понимают, о чем он говорит, однако считают его мудрым человеком, — сказал Гиорас, — а я боюсь, что он может увести их с правильного пути.

Выйдя из молельного дома, я увидела стоящих у дверей трех женщин, которые пришли, как выяснилось, из Карацина и, как я, искали Иешуа. Они говорили о каком-то мужчине, который, как я поняла из их разговора, не был родственником никому из них. Послушав еще немного, я поняла, что они говорят о моем сыне. Они называли его учеником Иоанана, и я ведь действительно видела его среди последователей пророка, тогда он как будто бы слился с ними в одно целое.

— Он пришел к нам из пустыни, чтобы вести нас, — сказала одна из женщин, обращаясь к остальным, — он думает только о бедняках и обездоленных, как это делали пророки.

Я была в полной растерянности от услышанного. Все, говорившие об Иешуа, описывали его по-разному. Меня тревожили слова Гиораса, так как мне показалась, что он говорил вполне искренне и без тени предвзятости. Меня также смущала восторженность тех женщин из Карацина, они принимают Иешуа за пророка, но что будет тогда, когда откроется, что это совсем не так. Какое безрассудство со стороны Иешуа объявлять себя последователем Иоанана именно тогда, когда тот арестован, и никто не знает его будущей участи.

День клонился к вечеру, наступала суббота, мне нужно было поспешить вернуться в Аммазус до наступления темноты. Я покидала Капер Наум, так и не увидев сына и не выяснив, каково сейчас его положение и не угрожает ли ему опасность. Как только суббота прошла, я вернулась домой и рассказала обо всем Якобу, который из всех моих детей лучше всего понимал Иешуа.

Якоб сказал мне:

— Нет никакого греха в том, чтобы быть учителем, мы не должны мешать ему в этом.

Разве я могла объяснить Якобу, что если изгой проповедует евреям, то это великий грех?

Как-то несколько купцов из Нацерета, возвращаясь из земель Филиппа, увидели Иешуа, который проповедовал в городке на побережье Кинерийского моря. Узнав его, они, вероятно, сказали себе: «Не сын ли это Мариам из нашего города? Помнится, с ним она знала немало горя, а теперь вот он объявил себя пророком». Придя в Нацерет, купцы стал и рассказывать всем и каждому, что видели Иешуа. Он-де проповедует только для женщин, которых собирается вокруг него великое множество, а он находит среди них жен для себя. Так как в городе меня уважали, никто не осмеливался передать мне эти разговоры в открытую. Но тем хуже. Ложь слушали мои сыновья и их жены, которые потом спрашивали своих мужей, как я могу сносить такие вещи и когда положу конец гнусным разговорам, постояв тем самым за свое доброе имя.

На увещевания своих домочадцев я бы могла возразить, что едва ли меня теперь волнует то, чем они так озабочены. Мое имя… Принесло ли оно мне хоть толику счастья? И какой великой ценой оно было оплачено! Теперь же настало время, когда я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу Иешуа. И разговоры моих детей на самом деле радовали меня, потому что давали мне повод пойти к нему. К тому времени об Иешуа ходили самые разные слухи: говорили, что он мятежник и призывает к народ к восстанию; говорили, что он очень горд и не признает никаких авторитетов, поэтому спорит со всеми. В его проповедях находили много противоречий и считали, что так говорить может только сумасшедший: бывало сегодня Иешуа возносил кого-то, а назавтра его же обвинял. Слушая такие речи, я на самом деле начала опасаться за его рассудок. К тому же было полным безумием, объявлять себя чуть ли не святым, когда любой может подвергнуть сомнению твое происхождение. Но мое беспокойство было куда серьезнее — Иешуа знал только свой путь и не потерпел бы никаких препятствий на нем.

Я решила сходить в Капер Наум вместе с Якобом, в надежде, что нам удастся поговорить с Иешуа. Якобу я сказала, что мы пригласим его домой, чтобы все родственники могли увидеть, что их брат жив и здоров. Мы сможем понять, не вызывает ли опасений состояние его рассудка, объясняла я Якобу. Однако в душе я не была столь уверена и боялась, что не смогу найти нужных слов, чтобы заговорить с ним. О возвращении в Нацерет я вряд ли посмела бы даже заикнуться, так как помнила, что предшествовало его уходу. Да я думаю, что он просто не стал бы говорить со мной об этом. И что я могла попросить у него? Ведь не могло быть и речи о возвращении или об отказе от его пути.

Уже стемнело, когда мы достигли Капер Наума. Мы договорились о ночлеге, а затем отправились к дому, где, как нам указали, жил Иешуа. Нам показали дорогу, и вскоре мы стояли перед воротами. К нам вышла женщина, она была некрасива, стара и простовата; я подумала, что она не из тех, что принимают за жен Иешуа, — о таких купцы не стали бы зубоскалить. Я обратилась к ней со словами:

— Я пришла к своему сыну, Иешуа, мы хотим позвать его домой.

Женщина ушла, не пригласив нас войти и оставив нас ждать на улице у ворот, возможно, она опасалась, не воры ли мы. Прошло некоторое время, и к нам вышла девушка, совсем юная, почти девочка. Когда я увидела ее, мне захотелось спросить, почему нас так оскорбляют в этом доме, что присылают ребенка для переговоров, но я промолчала.