Не найдя ответа, она стала спускаться по лестнице на газон. Он шел рядом с ней, непринужденно заложив руки за спину и соразмеряя свои широкие шаги с ее шагами.

Небо у них над головами заволокло тучами. Вокруг потемнело, как будто на землю опустились серебристые сумерки. Капли росы свисали с листьев словно хрустальные подвески, оставленные крошечными лесными нимфами, и в воздухе ощущалась влага. Влажная трава промочила тонкие кожаные подошвы ее туфелек. Но она не замечала этого.

Памятуя о правилах приличия, она остановилась на краю газона. Он взглянул на нее, потом вокруг и не смог скрыть удивления. Каждый, кого не предупредили заранее о ландшафтах леди Пиклер, бывал, как правило, ошеломлен. На десяти гектарах земли леди Пиклер удалось разместить римские развалины, лужок с овечками, греческий храм, японскую пагоду и обиталище отшельника — в комплекте с волосатым низеньким отшельником, который мрачно чистил картошку возле входа в свое логовище.

— Думаю, что в свободное от исполнения роли отшельника время он работает здесь младшим садовником, — сказала Лидия, проследив за взглядом капитана.

— Надеюсь, что это так! — воскликнул капитан.

Она искоса взглянула на него.

— Трудно представить себе, что у вас на корабле были люди, занимавшиеся исключительно чисткой картошки и выглядевшие столь же угрюмо и неприветливо.

— Были, — ответил он. — Например, мой кок. Причем он выглядел гораздо более несчастным, чем этот парень. Надо будет разыскать его и сообщить, что в высшем обществе существует спрос на эти его таланты.

Она снова рассмеялась, а он взглянул на ее лицо.

Под его взглядом ее смех замер, и она позабыла, где находится. Лидия почувствовала, как раскрываются ее губы, как вздымается и опускается грудь, и постаралась восстановить самообладание. Если она будет продолжать пялиться на него с открытым ртом, он, чего доброго, узнает в ней продавщицу, которая предлагала ему китайскую чашу.

— Долго ли вы были моряком, капитан? — спросила она, наполовину отвернувшись, чтобы взять себя в руки.

— Не так долго, как большинство мужчин, которые делают карьеру на флоте, — ответил он. — Я пришел на флот довольно поздно.

— Вот как? Сколько же вам было лет? — Она хотела знать о нем все.

— Четырнадцать.

У нее округлились глаза.

— И это считается поздно?

— Большинство корабельных гардемаринов совершают первое плавание в возрасте одиннадцати или двенадцати лет. Однако мне пришлось оставаться в Джостен-Холле до тех пор, пока не умер мой отец.

Она покачала головой.

— Вам очень не терпелось уехать?

— Очень.

— И вы снова вернетесь во флот?

Он покачал головой.

— Я вышел в отставку.

— Вы слишком молоды для того, чтобы выходить в отставку.

— Возможно, — коротко ответил он. Казалось, ему неинтересно отвечать на ее вопросы.

Это удивило Лидию.

Большинство мужчин, если их немного поощрить, обожали поговорить о себе. Но он, кажется, предпочитал сам спрашивать ее, а не рассказывать о себе.

К сожалению, она не могла рассказать ничего интересного. В ее случае необычным было то, что ее богатство и привилегии, которые оно ей обеспечивало, не были результатом какого-то действия или бездействия с ее стороны. Она ничем не заслужила своего положения. Несмотря на то что в детстве она много путешествовала, ее мир оставался очень маленьким и был весьма элитарен, когда речь шла о допуске в его члены.

А дорога, которую выбрал для себя капитан Локтон, обеспечила ему более глубокое знание жизни и более разнообразный опыт. Он водил людей в бой и принимал решения, которые имели далеко идущие последствия. Он изменял мир в целом, а не только его маленькую часть. Ей очень нравилась собственная жизнь, но его жизнь была значительно интереснее.

— А где прошло ваше детство, леди Лидия? Вы росли в Лондоне?

— Нет, — резко сказала она, но, почувствовав, что ответ прозвучал грубо, добавила: — Мои родители много путешествовали, и я вместе с ними. Пока они не погибли.

— Я вам соболезную. Расскажите о них.

Она посмотрела на него с удивлением. Всем была известна история ее родителей — от скандального начала до романтических отношений и трагического конца. Но тут она вспомнила, что он, наверное, был в море, когда они погибли.

Она не знала, с чего начать. Пресса и общество, основываясь на их не освященном церковью браке и необычайно привлекательной скитальческой жизни, называли их изгнанниками. Но она помнила о них не это. Когда она думала о своих отце и матери, ей вспоминался не скандал и не окружавший их романтический ореол.

Странно, но это так.

— Они удивительно хорошо подходили друг другу. Моя мать была настоящей красавицей, а отец — светским человеком до мозга костей.

— Какими они были?

Какими? Но она только что сказала ему это. Они были красивыми и веселыми… и великолепными. Разве она ему этого не сказала?

— Вы сказали, что они были красивой парой, но что еще? Прислушивались ли они к тому, что подскажет совесть, или действовали импульсивно? Что они делали для собственного удовольствия и что — по велению долга?

— Все, что они делали, было ради удовольствия, — сказала она, хотя почему-то не очень охотно.

Он покачал головой.

— Не уверен, что это было так.

Как он мог сомневаться в правдивости ее слов, если она была свидетельницей их жизни, а он даже не был знаком с ними. Она почувствовала, что расстроена и даже возмущена его ответом. Наверное, и то и другое.

Лидия всегда была честна сама с собой, признавая свои недостатки и свои сильные стороны. Неужели у нее неправильные воспоминания о родителях? Или по крайней мере неполные? Что она знала о них? Они казались ей звездами, всегда освещающими ей дорогу… но издали и немного холодным светом, несмотря на весь их блеск.

Какие пристрастия, кроме любви к веселой компании, красоте и элегантности, завещали они ей? Наверное, есть что-то еще…

— Когда мне еще не было десяти лет, отец научил меня ездить верхом и стрелять из пистолета. — Она улыбнулась. Он гордился ее умением, хотя мать, узнав об этом, запретила дальнейшие уроки, сочтя эти занятия неприемлемыми для юной леди. — Я думаю, он скучал по дому в деревне. Сам он был из Уилшира и любил собак.

— Вот видите. — Он явно заинтересовался. — Что еще?

— Моей маме не давались языки. Она говорила только по-английски. Я помню, как она смеялась и уверяла, что не знать иностранный язык даже хорошо: меньше шансов услышать, как о тебе говорят что-нибудь плохое. Но я думаю… я думаю, что это делало ее уязвимой, и она не хотела, чтобы я об этом знала. — Интересно почему? Может быть, потому, что она не хотела, чтобы что-нибудь угрожало тщательно поддерживаемой иллюзии счастья?

Возможно, не все было сплошным удовольствием… Она нахмурила лоб. От этой мысли ей стало как-то не по себе. Никто еще не задавал ей подобных вопросов, и она никогда прежде не задумывалась об этом. Обсуждать историю своей семьи ей больше не хотелось. Ей хотелось узнать побольше о нем.

— Теперь, когда вы вышли в отставку, вы будете скучать по морю?

— По морю? Да. — Он сказал это таким тоном, что ей показалось, будто он что-то недоговаривает. — Но Джостен-Холл выходит на море, так что мне не придется страдать.

— Джостен-Холл. Это дом вашей семьи?

— Да. Он расположен на холме в Норфолке, выходит на море и является самым прекрасным местом на земле. — Он улыбнулся и стал выглядеть моложе, чем положено капитану военного корабля. — Вы все еще сохраняете дом вашего отца в Уилшире?

— Нет. Дом не принадлежал его предкам. Мой дедушка купил его у одного набоба в семидесятых годах. Вы будете скучать по своему кораблю?

Он ответил не сразу, и какое-то время смотрел на нее с лукавой улыбкой.

— Мэм, судя по вашему вопросу, можно подумать, что вам не терпится отправить меня обратно в море. Я вас чем-нибудь обидел? — Он говорил непринужденно, но она заметила, что он серьезен.

— Нет! Я просто хочу понять вас. — Она покраснела, заметив его улыбку, и поспешила добавить: — Хочу узнать, почему вы предпочли морю сушу. Моряки, которых я знаю, всегда мечтают вернуться на свой корабль, словно к любимой жене.

Он наконец заговорил.

— Мальчишкой я мечтал быть в лодке, качающейся на волнах Северного моря. Когда меня приняли в качестве корабельного гардемарина на судно под командованием Нельсона, я был в восторге. Война казалась мне величественным и благородным приключением. Невероятно волнующим. — Он сделал паузу и, прежде чем продолжить, внимательно посмотрел на нее. — Но тогда я был молодым и служил под началом другого человека. Одно дело подчиняться приказу стрелять по бегущим людям или взять на абордаж горящее судно, и совсем другое — отдавать такие приказы. Достаточно будет сказать, что я рад освободиться от таких обязанностей… — Он замолчал и покачал головой.

Лидии хотелось протянуть руку, погладить его и как-то успокоить.

Но она не могла этого сделать. Он приказывал своим людям сражаться до последней капли крови и нес бремя ответственности за их гибель. Это бремя было невероятно тяжелым.

— Не надо так расстраиваться, леди Лидия. Это едва ли подходящий разговор для столь короткого знакомства, — сказал он.

Он был прав. Разговор был слишком интимным. Очень откровенным. И абсолютно беспрецедентным. И ей не хотелось, чтобы он кончался.

— Вы сами тому причиной, — продолжил он, пытаясь поднять ей настроение. — Вы с таким сочувствием слушали меня, не выказывая своего неприятия, которое, должно быть, испытывали, что я преклоняюсь перед вашими хорошими манерами.

— Я не расстроена, капитан, — сказала она в ответ. — Но мне жаль, что то, что вы раньше любили, не доставляет вам больше радости. Мне кажется, что вещи, которые мы любим, встречаются так редко, что мы не можем себе позволить потерять хотя бы одну их них.

Она сказала это слишком серьезно, слишком горячо. Ей следовало бы быть более оживленной, более кокетливой. Иначе он подумает, что она зануда. Но ее слова казались ей очень важными. Ведь и она не могла позволить себе потерять что-нибудь из того, что любит.

— Это не означает, что я разлюбил бороздить моря. Просто я вспомнил нечто такое, что я люблю больше. Вот взгляните. — Он вынул из кармана простой медальон и, открыв крышку, показал ей. Внутри находился крошечный, мастерски выполненный офорт с изображением помещичьего дома, стоящего на холме, видимо, над морем. — Это Джостен-Холл.

— Красивый.

— Да. — Он защелкнул крышку медальона. — Многие из моих людей носили при себе миниатюрные портреты жен или матерей, которые вдохновляли их и успокаивали. А я всегда носил с собой этот офорт.

— Понятно. Вы вернулись домой, — тихо сказала она. — К тому, что, как вам помнилось, вы любили.

— Да. Я вернулся домой.

— И теперь вы готовы наслаждаться семьей и домом, по которым скучали, когда сражались с Наполеоном.

— Отчасти.

Она искоса взглянула на него.

— Какова же другая часть?

— Я также ищу себе жену.

Глава 10

Лидия широко раскрыла глаза, неуверенная, что правильно расслышала его слова. Джентльмены могут говорить такие вещи членам семьи или близким друзьям, но они никогда не говорят о подобных намерениях во всеуслышание, тем более женщинам, которые могут быть перспективными кандидатурами. Но, может быть, он не считал ее перспективной кандидатурой? Она не знала, что сказать и как реагировать.

Как видно, небеса сжалились над ней, потому что в этот момент начался дождь, спасая ее от необходимости что-то ответить. Капитан сбросил с плеч сюртук и приподнял над ее головой.

Капли дождя ручейками сбегали с его золотистых волос вниз по щекам и шее. Его светло-серый жилет уже потемнел на плечах, а широкие рукава перкалевой сорочки промокли насквозь, и тонкая ткань облепила его мощные бицепсы. Она отвела взгляд, возбужденная его видом.

— Идемте. Вы можете простудиться, — сказал он.

Они вместе бросились назад, на террасу, где слуги уже поднимали над головами гостей брезентовые маркизы. Леди Пиклер запланировала обед на открытом воздухе — и у нее будет обед на открытом воздухе. Они торопливо спрятались под навес у подножия лестницы, и он снова надел сюртук. Она подумала, что очень жаль закрывать такие широкие плечи и хорошо развитые мускулы на предплечьях, и была ошеломлена собственными мыслями.

— Спасибо. Теперь со мной все в порядке. У моей компаньонки есть шаль.

— Позвольте мне принести ее вам. — Он внимательно смотрел на нее.

Лидия огляделась вокруг и заметила Эмили, которая тоже спряталась от дождя и нашла стул за одним из столов под тентом. Лидию позабавило то, что она сидит рядом со старой городской сплетницей, вдовствующей графиней Кейвелл, и ее разряженной незамужней дочерью Несси, приглашенных потому, что у них в семье имелся сын-холостяк.