Помимо самого Вильгельма к бою войско готовили граф Роберт и Гуго де Гурней, но герцог превзошел их всех. Казалось, в него вселился сам дьявол; они мысленно задыхались, не поспевая за его планами и распоряжениями, а Рауль сбивался с ног физически. Теперь один мальчишка следовал за другим уже по-настоящему. Всего за ночь безумной скачки, когда оба уходили от погони, между герцогом и самым юным из его рыцарей установилась необычная, но несомненная дружба. Рауль скакал верхом рядом с Вильгельмом, спал у его дверей, сопровождал герцога на совет и даже нес его знамя, когда тот галопом проносился вдоль строя своих войск. Мужчины выразительно приподнимали брови; одни насмешливо улыбались, другие ревновали, однако он не обращал на них никакого внимания, пока герцог десять раз на дню восклицал своим повелительным голосом «Рауль!».

Отец пыжился от гордости за младшего сына, коему была оказана такая милость, и никак не мог понять, почему сам Рауль не проявляет ни малейших признаков тщеславия. Тот факт, что Рауль не питает других устремлений, кроме как беззаветно служить герцогу, вызывал у него бесконечное изумление и даже опасения. Теперь, увидев Вильгельма в деле, он уразумел, почему тот вызывает уважение, но то, что Рауль бросил к его ногам свое пылкое юношеское сердце со всеми своими мечтами, оказалось выше его понимания. Отец лишь хмурился и ворчал:

– Святые угодники! В мое время мальчишек делали из более прочного материала!

Армия герцога выступила на запад, навстречу французским войскам, пройдя через Понт-Одеме на Риле и переправившись через Тук у Понт-л’Эвека. На всем протяжении к ним прибывали подкрепления, присланные местными баронами. Ежедневно лазутчики герцога докладывали ему о продвижении французского короля. Он пересек границу у Вернея во главе своей армии, двинувшись в Иемуа через Эшафур, а сейчас шел маршем на север через Ож, чтобы соединиться с герцогом у Вальмиеры, в лиге[13] к югу от Аржанса, а уже оттуда двинуться на мятежников, вставших лагерем на равнине Валь-э-Дюн.

Вильгельм перешел Меанс вброд у Беранже, к северу от Валь-э-Дюна. В его войске не нашлось бы барона, рядом с которым не развевалось бы его знамя. Стяги, рыцарские вымпелы и флажки трепетали на легком ветру, разливаясь разноцветным и бурным половодьем красок, во главе которого двигались золотые львы, реявшие над головой самого Вильгельма. Простой люд гурьбой вы́сыпал из Аржанса, дабы полюбоваться на проходящую мимо армию. С раскрытыми от изумления ртами простолюдины круглыми глазами смотрели на воинов, подталкивая друг друга локтями и перешептываясь:

– Вон он! Это и есть герцог, на вороном жеребце, Господи Иисусе! Да ведь он выглядит намного старше своих лет!

Из толпы до них долетел звонкий девичий голосок:

– Помогай вам Бог, монсеньор! Смерть врагам вашей милости!

Собравшиеся подхватили ее крик:

– Помогай Бог! Помогай Бог!

Но герцог даже не повернул головы и проехал мимо, глядя прямо перед собой.

На рассвете французы отслужили мессу в Вальмиере и двинулись дальше, к Валь-э-Дюну, где вдоль берега Меанса выстроилась в оборонительных порядках армия мятежников. У подножия холмов, окружавших Аржанс, войско герцога уже видело долину Валь-э-Дюн, ровную, как стол, на которой не росло ни деревца, ни кустика. К востоку голая, продуваемая всеми ветрами местность постепенно плавно понижалась.

– Славное место для драки, – заметил граф Роберт, ехавший впереди Вильгельма. – Неель выбрал хорошее местечко, клянусь честью!

Рауль, окинув взглядом серебристую полоску реки, подумал: «Уже совсем скоро во́ды ее окрасятся кровью и вниз по течению поплывут тела убитых. Кто из нас увидит завтрашний рассвет?»

Но было очевидно, что подобные мысли даже не приходили герцогу в голову. Он пришпорил своего жеребца, посылая его галопом, словно торопясь быстрее очутиться на поле брани. Версерей устремился за ним в погоню, и встречный ветер развернул полотнище, которое держал в руке Рауль, а золотые львы затрепетали на кроваво-красном поле.

Король Франции выехал из боевых порядков своей армии, дабы приветствовать герцога. Его сопровождал один из вельмож; поверх кольчуги Его Величество набросил на плечи алую мантию.

«Сегодня всюду главенствует красный, – подумал Рауль. – И, даст бог, окружающий мир покраснеет еще сильнее!»

Версерей, нервничая, бил копытом и грыз мундштук; ветер перебирал шелковые стяги, пригибая траву, отчего по ней пробегали сумрачные тени. Рауль посмотрел на армию мятежников, выстроившуюся в некотором отдалении. Над ней тоже реяли штандарты, а солнце сверкало и дробилось на остриях наконечников целого леса копий, отражаясь ослепительными солнечными зайчиками. Спокойная равнина, насколько хватало глаз, тянулась к горизонту, а меж пологих берегов струил свои воды Меанс, ласковым журчанием навевая дрему. И вдруг Рауль понял: ему хочется, чтобы эта тишина длилась вечно; мысленно он представил себе землю, взрытую копытами несущихся в атаку коней, и мертвых, истекающих кровью рыцарей, лежащих на берегах реки. Заглушая пение птиц, в ушах у него зазвучали крики, стоны и лязг стали. Тряхнув головой, юноша постарался отогнать от себя женские страхи. В конце концов, для чего еще рождаются на свет мужчины, как не для боя? Он вновь вперил взгляд в герцога, который сидел, уперев одну руку в бедро и склонив голову к королю.

А Генрих указывал на группу всадников, старательно державшихся на равном удалении от армии мятежников и войска герцога.

– Вы не знаете, случайно, кто эти люди, кузен? – осведомился он. – Они подъехали незадолго до вас, но приближаться не спешат. На чьей стороне они будут сражаться?

Вильгельм приставил ладонь козырьком ко лбу, защищая глаза от солнца, и стал вглядываться во флажок, трепещущий на ветру.

– Думаю, на моей, сир, – наконец ответил герцог. – Это герб Рауля Тессона, лорда Тюри-ан-Сингуэлица, а он не ссорился со мной, как и не имеет повода для гнева.

В гуще небольшого войска произошло какое-то движение, от него отделился одинокий всадник и легким галопом направил своего коня к армии герцога.

– К нам едет сам Рауль Тессон, – заметил Вильгельм, по-прежнему прикрывая глаза от солнца ладонью. Он пришпорил Мале, выехал вперед, за линию своих войск и, нахмурившись, стал ждать приближения Тессона.

Владетель Сингуэлица подъехал с криком «Тюри!», яростно раскатившимся над равниной. Мантия развевалась у него за спиной, а в правой руке он сжимал перчатку. Рывком осадив коня, Тессон сказал:

– Приветствую тебя, герцог Нормандии! – и никто из слышавших его не смог понять, насмехается ли он или говорит серьезно. Всадник вперил взгляд ярких глаз в Вильгельма.

– Что тебе от меня нужно, Рауль Тессон? – спокойно поинтересовался герцог.

Лорд Сингуэлица подъехал ближе. Вильгельм не шелохнулся, но Рауль, с тревогой наблюдая за происходящим, предусмотрительно положил ладонь на рукоять меча.

– Вот это! – выкрикнул лорд Сингуэлица. Его правая рука взметнулась вверх, и зажатой в ней перчаткой он ударил герцога по щеке, после чего хрипло рассмеялся. – Дело сделано! – сказал лорд и подал коня назад.

Люди герцога, стоявшие позади него, угрожающе заворчали; копья качнулись и опустились для удара; еще мгновение, и строй ринется вперед. Но герцог вскинул руку, призывая своих сторонников к спокойствию и не сводя взгляда с лица Тессона.

А тот, беззаботно взглянув на взбешенных баронов, улыбнулся Вильгельму.

– Я сделал то, что поклялся сделать, – проговорил он ясным, чистым голосом, разнесшимся далеко над полем. – Я выполнил клятву, когда дал слово ударить вас тотчас же, едва разыщу. Отныне, монсеньор, не причиню вам зла и никогда более не подниму на вас руку. – Резким жестом отдав герцогу честь, он, прикоснувшись к шлему, развернулся и направил коня обратно к ожидающим его людям.

Герцог расхохотался.

– Благодарю тебя, Рауль Тессон! – крикнул он вслед лорду и вернулся к королю Генриху.

– Клянусь честью, отличная работа! – заявил Генрих. Глаза короля смеялись. – Бешеные псы, эти нормандцы.

– Вскоре вы сами сможете судить об этом, сир, – пообещал герцог.

Герольды с обеих сторон съехались и разъехались вновь. На правом крыле выстроились нормандцы, которых возглавил лично Вильгельм, кроме того, графы Арк и Э, а также сеньор Гурнея; французы, во главе со своим королем и графом Сен-Полем, образовали левое крыло. Напротив них люди Бессена собрались под знаменем Ранульфа Байе; неуправляемые же вояки Котантена столпились за спиной Нееля де Сен-Совера, которого недаром прозвали Главным благородным соколом страны. Рауль увидел его штандарт, серебристо-голубой, рассыпающий небесную синь над равниной, и отметил, как уверенно сидит он на горячем скакуне и как наконечник его копья искрится солнечными зайчиками.

Юноша, намотав на руку поводья Версерея, удобнее перехватил древко стяга, который держал над головой. Ему не хватало воздуха, словно он долго бежал что было сил, а в ушах барабанной дробью шумела кровь. Губы его пересохли, и он облизнул их, молясь, чтобы в первом бою суметь проявить себя, как и подобает рыцарю герцога.

Прозвучала резкая команда «В атаку!», и юноша, заметив, как рванулся вперед Мале, последовал за ним, стараясь не отставать. Вдруг его охватило возбуждение; Рауль понял, что страх куда-то исчез и он больше не задыхается.

Уши у него заложило от грохота копыт; с ним поравнялась голова огромного чалого жеребца; Рауль заметил, как взвихрилась голубая мантия и блеснул сталью щит, но все его внимание было приковано к человеку, яростно гнавшему Мале в самую гущу боя. Впереди армия противника, пустив коней галопом, приближалась к ним. Рауль мельком подумал о том, что будет, когда две лавины схлестнутся. В ушах зазвенел многоголосый крик; юноша обнаружил, что тоже кричит во все горло «С нами Бог![14]».

Грохот копыт стал громче; противники сближались. Ветер донес до него крик людей Бессена: «Сен-Совер! Сен-Совер!» и боевой клич воинов Зубастого Хамона: «Сен-Аман! Сен-Аман!»

Обе армии, с оглушительным грохотом столкнувшись, остановились. Щиты врезались в щиты; в тесной давке рыцари рубили с плеча и кололи; обезумевшие кони молотили друг друга подкованными стальными копытами. Вот кто-то упал с седла; Рауль расслышал его вопль и стиснул зубы. Ладонь, сжимавшая древко знамени, вспотела; другой рукой он крепко держал энармс[15] своего треугольного щита. Юноша направил Версерея вслед за герцогом, продираясь сквозь давку. Кто-то крикнул, что король погиб; впереди возникла жестокая свалка; герцог изо всех сил ударил копьем, и чья-то лошадь упала. Рауль увидел ее красные раздувающиеся ноздри, когда она опускалась на колени, и ужас в расширенных зрачках. А потом видение померкло, и оказалось, что он отражает прямой удар чужого копья своим щитом. Версерей попятился от мужчины, который, стоя среди трупов, отчаянно орудовал копьем. Рауль рванул своего огромного коня в сторону, и ударил мечом сверху вниз. На ногу ему брызнула кровь; он послал жеребца вперед, перепрыгивая через упавшего рыцаря, и, орудуя мечом, принялся пробиваться к герцогу.

– Сен-Совер! Сен-Совер! – С яростным воплем мужчина, только что выкрикнувший этот клич, нанес удар по знамени, которое Рауль столь старательно оберегал. Меч юноши взлетел над головой, и голубая сталь зашипела, рассекая воздух. Древко уцелело, а мятежник лишился руки. Рауль, смахнув пот с глаз, крикнул:

– Смерть! Смерть! Le bon temps viendra!

Вот на него в ярости устремился другой мятежник; юноша подставил щит и увидел потемневшее лицо Гримбо дю Плесси, щека которого была измазана кровью. Но тут в бок врага неожиданно ударило копье Хуберта де Харкорта, и Гримбо вылетел из седла. Хуберт закричал: «С нами Господь! Сдавайся, сдавайся, вероломный рыцарь!». Рауль, увидев, что к ним пробивается его брат Эйдес, взмахнул знаменем и устремился вслед за герцогом.

А Вильгельм дрался так, словно не ведал усталости. Пена, летевшая с губ Мале, забрызгала ему ноги; на шлеме его красовалась вмятина от скользящего удара, но глаза герцога под козырьком сверкали неукротимым огнем. Он отбросил копье и теперь сражался мечом, вступив в рукопашный бой с Ардрезом, лучшим воином Байе. Клинок ветерана с лязгом столкнулся с его собственным; Ардрез выкрикнул боевой клич своих сюзеренов «Сен-Аман!», и в следующий миг герцог парировал его выпад, вонзив кончик меча в его незащищенное горло. Кровь из раны хлынула рыцарю на тунику; издав жуткий хлюпающий звук, он опрокинулся с седла, а лошадь, оставшаяся без всадника, понеслась и вломилась в самую гущу схватки.

Сколько еще продолжалось сражение, Рауль не знал. Он держался рядом с герцогом с кровожадной цепкостью, рыча сквозь зубы и отбивая многочисленные попытки завладеть его знаменем. Забрызганное кровью и пеной древко скользило у него в руке, но полотнище по-прежнему развевалось над головой герцога.

А в ушах Рауля гремели дурацкие в своей абсурдности слова: «Даст Бог, еще покраснеет! Еще покраснеет!» Перед его глазами колыхалось сплошное месиво лошадей и всадников. Иногда какой-нибудь воин, казавшийся юноше призраком, сближался с ним, и он машинально наносил удар. В определенный момент юноше показалось, будто ряды сражающихся редеют, и в просвете перед ним мелькнуло лицо Ги Бургундского; побагровевшее, с выпученными глазами, оно вдруг исчезло, и его место заняли другие лица, постоянно меняющиеся, словно в кошмарном сне. Время от времени треск и лязг боя заглушало пронзительное ржание лошади или чей-то отчаянный боевой клич.