Вечер закончился. Мы с Юрой вышли из клуба, и он тут же у ступеней подъезда припечатал меня губами, будто поставил клеймо собственника. И в тот момент, когда я почти задохнулась от нехватки воздуха, вызванного сумасшедшим поцелуем, я снова увидела Островского с женой. Он, заметив нас с Юркой в такой недвусмысленной позе, деликатно отвернулся.

Мы же с Юркой стояли в световом конусе фонаря, будто на сцене. Почему я сегодня все сравниваю со сценой? Для кого я живу — для себя или для других?

Юра тоже заметил выходящих из клуба людей.

На мгновение передохнул и тут же, решительно схватив меня под руку, уволок во тьму ночи, за какие-то строения позади клуба.

— Юрка, ты сегодня прямо псих какой-то. Куда ты меня тащишь?

Он остановился и стал осыпать мое лицо короткими страстными поцелуями, постепенно приближаясь к моим губам. Когда его язык оказался в моем рту, я потеряла возможность рассуждать. Целую бесконечность я плыла в его объятиях. В каком-то полусне я видела, как он бросил на землю свою куртку, как оказался надо мной. Я хотела напомнить ему о презике, но он резким движением закинул мою широкую юбку чуть ли не на голову, не слушая меня. Мы были вместе не первый раз, но таким решительным я своего увальня Юрика еще не видела. И как он мне сегодня понравился!

Наконец он отстранил меня:

— Все, Катюша, баста. Больше я тебя делить ни с кем не буду. И никому не отдам. Ни Задорожному, ни Островскому, ни кому другому.

Странно, что он упомянул фамилию Задорожного. Неужели ему кто-то донес о том, что тот пьяный вечер я провела с мичманом?

На лоб мне упала какая-то капля, затем другая.

Начал моросить дождь.

— А сейчас, Катюшка, извини. Меня ждут ребята в кубрике. У нас сегодня междусобойчик намечается, ты отпустишь меня?

Я, конечно, не возражала. Мне даже хотелось после сегодняшнего вечера побыть одной. Юра еще раз поцеловал меня и оставил на тропинке, ведущей к нашему подъезду. Сам резко повернулся и скоро скрылся за темными силуэтами вспомогательных зданий.

Дома, в общежитии, была только Тишка. Она была грустна. Мужчина ее мечты Серов, видимо, за пределами лаборатории уделял ей немного внимания. Мы, как две образцово-показательные школьницы, оказались одни. Я завалилась на койку, Тишка штопала дырку на незнакомых мне трениках. Голова ее низко склонилась к рукоделию, так что очки заметно сползли на нос.

— Ты что там, как Золушка, корпишь? — пошутила я. — Порвала штанцы, по деревьям лазала?

— Это спортивные брюки Анатолия Сергеевича.

— Ну ты даешь! Что, задание по практике? Он тебя попросил?

— Нет, я сама предложила. Он же без жены остался.

— Хорошенькое дело! Как тебе в голову пришло такое!

— Помнишь, на той неделе, когда у нас пьянка по случаю приезда была… Он тогда в штатское был одет. Вот тогда я и увидела, что коленка едва заметно светится.

Я знала, что Тишка приметлива. Но до такой степени! Я провела с Задорожным ночь, мне и в голову не пришло его штаны разглядывать. А Тишка тогда и видела его минут двадцать всего. Может, они потом с Серовым, когда я ушла, еще общались? Или в разговоры о чертежиках штанцы вклинились? Тут будто кадры кинофильма мелькнули перед моими глазами. Тишка и Серов на площадке черной лестницы лабораторного корпуса.

Тишка и Серов в закутке столовой, за служебным столиком. Все их почему-то скрываемые от общественности встречи вдруг суммировались в моей голове.

— Ты с ним спала? — напрямик спросила я.

Оксана залилась краской:

— Ну какое это имеет значение.

— Новая любовь, идеальная личность?

— Ты, Катя, не смейся. Капитан Серов — не такой, как все. Я бы за ним на край света пошла.

После защиты диплома я попрошу распределение в эту часть. Правда, он меня отговаривает. Не хочет, по его словам, такой жертвы. Знаю, многие мечтают вырваться из этой глуши. Но я не боюсь скуки, нет. С любимым, знаешь, и в шалаше рай.

— А физик? — напомнила я ей прошлогоднее увлечение нашим учителем. Тогда, влюбившись, Оксана мечтала остаться на кафедре, работать рядом с ним лаборанткой.

— Физик — это детское. Физик — Учитель, с большой буквы. Но он уже старик, вся голова седая. А Серов — совсем другое. Его взгляд говорит даже тогда, когда молчит он сам. А как умен, разносторонне талантлив! Ты видела морские пейзажи на стенах в клубе? Его работы!

Вот это новости, таланты объявились. А мне-то Серов показался просто бабником.

— Вот как! Он еще и художник.

Тишка почувствовала насмешку в моем голосе и замолчала.

Вдруг она тихо ойкнула — производственная травма. Уколола палец иглой. Тишка засунула пострадавший палец в рот и стала смачно его сосать.

Вскоре она снова принялась за шитье и уже другим, почти равнодушным тоном спросила:

— Катя, а тебе что, по сердцу Островский?

Ну и словечки подбирает, тургеневская барышня. Я не хотела говорить с ней об Островском. Тем более, что сама не знала, как к нему отношусь.

Я могла бы сказать лишь одно: его внимание на вечере было мне приятно.

— Мы просто разговаривали, — отмахнулась я и вновь решила подойти с другого конца к ее делам — подловить, что ли.

— Тишенька, скажи, Серов у тебя первый?

На этот раз Тишка замолчала надолго. Я даже подумала, что она не расслышала мой вопрос. Наконец послышалось тихое, как выдох:

— Первый давным-давно был.

Вот те раз! У меня на глазах происходили все ее безумные любови на расстоянии. Никак не думала, что с кем-то дошло до постели.

— И кто? Расскажи.

— Это мой отчим.

— Отчим? А когда это случилось?

Я не раз видела ее отчима. Он казался мне слегка занудным, но вполне положительным мужиком.

Не пил, не скандалил. Немного угрюмый. Он обычно лежал на диване с техническим справочником в руке. Тишка говорила, что на заводе его ценят как хорошего рационализатора. Он и дома думал над разными шаблонами, приспособлениями. И Тишка никогда на него не жаловалась.

— Давно уже. В седьмом классе, когда ты в венбольнице лежала. — Тишка говорила все тише и тише, почти шепотом. — Как-то матери не было дома. Он вошел в мою спальню и взял силой.

— Так вдруг, ни с того ни с сего? А до этого не подкатывался?

— Он и жил-то с матерью всего полгода. Видно, присматривался…

— И ты никому не рассказала?

— Нет, я боялась. И стыдно было.

— И часто это потом происходило?

— Еще один раз. Мне уже страшно было оставаться с ним дома вдвоем. Я нож под подушкой держала. Решила, убью, если еще раз сунется. А в то время моя бабушка болела. Она от той же болезни, что и твоя, скончалась. Только твоя — дома, а моя в больнице лежала. И мать при ней дежурила. Вот отчим в ее отсутствие снова ко мне полез. Тут я нож из-под подушки схватила и в пах ему метнула.

— Ну и?..

— Он, конечно, без труда мою руку перехватил, нож только царапнул по бедру. Разъярился, слов нет. Красный, всклокоченный. Обычно он свою лысину волосками с боку покрывал. Водой смочит, пятерней пригладит. А тут над одним ухом длинная прядь висит, лицо перекошенное. Одежду на мне разорвал и так издевался, так издевался.., даже грудь искусал.

Речь Тишки прервалась, и она разрыдалась. Потом она сняла очки и положила их на тумбочку, продолжая всхлипывать. Я вскочила со своей кровати и подсела к Тишке.

— Неужели ты и тогда промолчала, матери не рассказала?

— Он пригрозил: «Скажешь кому — убью!» Я хоть и дрожала от страха, в ответ бросила: «Подойдешь еще — самого убью!» Но маме не стала говорить. Она и так места себе не находила: врачи уже сообщили, что бабушка безнадежна. А тут еще я бы ее расстроила. Конечно, мне хотелось раскрыть ей глаза на этого подонка. Да она, может, еще и не поверила бы.

Она знала, что я отчима недолюбливаю. Мне этот тип сразу не понравился, когда он впервые явился в наш дом. У нас с мамой и отношения после его прихода ухудшились. А он больше после того раза не подходил. Видно, тоже испугался.

Я погладила Тишеньку по голове. Называется, лучшая подруга. Столько лет молчала! Но разве я сама рассказывала кому-нибудь про игры своего отчима «в котика»? Теперь я окончательно уверилась в том, что Петров был моим отчимом. Вот что эти отчимы с падчерицами вытворяют! Спасибо моему, что больно мне не делал. А тут такой кошмар пережить!

— Тишенька, и со мной ведь было почти такое.

— Как, с родным отцом? — изумилась она. — Да разве это возможно? Какой же свиньей надо быть, чтобы к дочери в постель залезть!

Ее близорукие глаза, полные сочувствия и печали были сейчас необыкновенно красивы. Я впервые заметила, как преображаются глаза человека, когда он настроен на твою волну.

— Он мне, оказалось, не родной. Бабуля перед смертью открыла.

— А где же родной?

— Я и сама не знаю. Думала, Островский.

— Островский?

— Да, бабуля так думала, но она ошиблась. И теперь я не знаю, где искать своего настоящего отца.

Да знаешь, я боюсь даже его найти.

— Боишься? Почему?

— Ну, вдруг противным окажется, как… — Я чуть было не назвала фамилию Серова, но вовремя запнулась. Нравится он Тишке, пусть. — Вдруг забулдыга какой или преступник. Я знаешь сколько испереживалась уже здесь, в части, когда то одного, то другого за отца принимала. Да ладно. А где твой настоящий отец?

— Он умер давно. Я его не помню, маленькая была.

— Наверно, когда умер, это лучше всего. Мертвые плохими не бывают.

— Что ты говоришь, Катюша. Разве можно так о родном человеке! Отцы никогда плохими не бывают.

Отец — это, понимаешь, такое высокое, святое. Это почти как. Бог на земле. Если бы мой отец был жив, я бы знаешь как его любила! Пусть он горбатый, маленький и некрасивый. Дело в мужском духе, поддержке. Возьми нас с тобой, что без отцов выросли. Я — затюканная, мужчин боюсь, их грубости. Понимаешь, только Серов помог преодолеть мне этот страх.

Он такой ласковый, такой нежный. И знаешь, — Оксана еще гуще покраснела, — я впервые испытала оргазм. А взять тебя, — вернулась она к теме безотцовщины, — ты, как мальчишка, отчаянная, никому не веришь, никого не любишь. Все пытаешься что-то доказать. А вот у Эльки — нормальный, родной отец.

И она — нормальная девчонка: и отличница, и расслабленна по жизни. Чувствует, что ее все любят, все принимают. Ты все-таки ищи отца. Вдруг найдешь, тогда сразу счастливой себя почувствуешь.

Тишка прямо огорошила меня своим признанием об оргазме и рассуждениями о крутой дорожке, по которой вдут девчонки без отцов. Я считала, что мои проблемы с поведением возникли из-за пьющей матери. А Тишка говорит, что важнее чувствовать плечо отца, защиту. Может, это в детстве имеет значение. Вот, к примеру, Маринка, дочь Островского, — какой примерный ребенок! А я всю жизнь себя в обороне чувствую. Любой непонятный взгляд в мою сторону как атаку воспринимаю. Тотчас взрываюсь. Выходит, будь у меня отец, защита, я бы мягче была, спокойнее. Но я уже почти взрослая. Вот будет у меня муж, будет и защита. Я тотчас подумала о Юрке Нежданове. Заместитель отца?

Нет, конечно нет. Это — иное. А что бы изменилось, окажись Островский действительно моим отцом? У него другая семья. Все равно вместе с ним я не смогла бы жить. Я не знала ответа на этот вопрос, но внутреннее чувство говорило мне, что моя жизнь началась бы с нового рубежа, подтвердись его отцовство. Увы, не подтвердилось.

Неожиданно напряжение последних дней — рухнувшие надежды, случайная связь в пьяном виде, неистовство Юрки, внимательность Островского и все другое — смешалось в колючий огромный ком, застрявший в груди. Я заплакала от безысходности.

Нет, ничто не изменится в моей жизни. Я так и обречена кувыркаться все отпущенные мне дни. Слезы текли и текли из моих глаз.

Оксана погладила меня по голове. Ее пальцы утонули в моих спутанных кудрях.

— А ты помнишь, как у тебя было? Ну, с твоим отчимом.

— Почти не помню. Я тогда еще в школу не ходила. Просто он разные неприличные игры затевал.

— Понимаю. Ладно, давай ложиться.

Мы разделись и, не сговариваясь, легли вместе на ее кровать. Я прижалась к худенькому тельцу моей подруги. Я чувствовала себя мамой, защищающей свою дочку. Она затаила дыхание в моих объятиях и лежала не шелохнувшись. Я, просунув руку под ее ночную сорочку, погладила ее шелковистое бедро. Близость обнаженного тела не возбуждала меня, но усиливала нежность, испытываемую к подруге. Потом моя рука застыла на ее боку;

Наши вдохи и выдохи становились все более и более слаженными. Незаметно, под аккомпанемент собственного дыхания, мы заснули.

Глава 4

Я заметила, что красивые места часто не только завораживают, но и подчиняют себе людей. Торжественное спокойствие Балтийского моря действовало умиротворяюще и на меня. Теперь я, как примерная студентка, днем отсиживала часы на практике, выполняла ответственные задания Островского. Сам Островский в лаборатории бывал редко. То он возился с подводными гидрофонами в акватории, то проводил замеры с пульта управления. Он относился ровно ко всем студенткам, не выделяя и меня. Как будто и не было моего триумфа на юбилейном вечере, не было нашего незабываемого танца. А на что я, собственно, надеялась? Зато в любой свободный час теперь рядом со мной находился Юра. Он провожал меня утром до дверей лаборатории, а потом отправлялся на акваторию. С возвращением из экспедиции Островский снова привлек Юру к себе в помощники.