Вечерами мы вместе ловили с пирса рыбу, чуть в стороне от подводной лодки. Лодка стояла, как тут говорили, расхоложенная и не очень пугала рыб. Она и сама казалась огромным черным китом, временно заснувшим. Тут же были и другие наши ребята с удочками и спиннингами. Потом мы объединяли наш улов и варили в котелке уху. Однажды я отправилась за шишками — топливом для нашего костра. Я уходила все дальше и дальше вдоль берега, и наволочка, в которую я собирала шишки, постепенно тяжелела. Я присела на уже остывающий плоский камень и бездумно внимала шуму моря. Вдруг в ровный гул волн вплелся новый звук: пляжная галька глухо зачавкала под чьими-то шагами. Затем все затихло: видимо, гуляющие тоже присели. Но вскоре ветер донес до меня женские голоса. Скрытая большими валунами, я была невидима для собеседниц. Один голос я узнала: чуть окающий, волжский говор Светланы Колокольцевой. Второй голос был мне незнаком — видимо, принадлежал ее подруге. В голосе Светы слышалась тревога:

— Понимаешь, Лена, у меня скоро будет ребенок.

— Ты что, с ума сошла! Поезжай немедленно в Таллин, — заявила невидимая мне Лена. — Я тебе адресок дам. За одни сутки избавишься. Сейчас это быстро делают, если за деньги.

— Я не хочу избавляться, — грустно заметила Светлана. — Но отца у ребенка не будет.

— И куда ты с дитем? Домой поедешь? А что Островский — отказывается жениться?

Услышав знакомую фамилию, я еще сильнее навострила уши и пригнулась на камне.

— Да он и не обещал мне ничего. Понимаешь, он был так добр ко мне. Он вошел в мое положение. Ведь мне уже тридцать. Я хотела стать матерью, пусть одинокой.

— Да ну! — присвистнула невидимая подруга.

— Да. И разве я могу подвести его! Ты же знаешь, как политсовет части реагирует на такие вещи: выговор, снятие звездочек с погон и все в этом роде. Мне надо уехать, пока еще не заметно. Но контракт, сама понимаешь. Нужна справка от врача. Тут и пойдут разные разговоры, догадки начнут строить…

— А он тебя любит? — задала Лена главный вопрос.

Этот вопрос почему-то жутко заинтересовал меня.

— Мне кажется, он уступил моей мольбе. Знаешь, однажды на репетиции мы остались одни в клубе. Там все и произошло.

И жена его ни о чем не догадывается?

— У него очень умная и деликатная жена. Она никогда и виду не покажет.

Я слушала разговор подруг, и противоречивые чувства овладевали мною. Оказалось, что я, без всяких на то оснований, успела создать из Островского образ идеального мужчины. Так идеализируют своих родителей маленькие дети. Но я давно уже не ребенок, тем более — не его ребенок. И все же. Надежда встретить в жизни идеального героя, наверное, присуща каждому человеку. И чем сильнее отличается повседневная жизнь от идеальной, тем больше жажда совершенного. Не важно, что Светлана, по ее словам, сама совратила Островского. Он ведь тоже не ребенок. Наверное, с удовольствием воспользовался ситуацией.

Тем временем Светлана продолжала свой рассказ, перемежая его всхлипами:

— Ты его не знаешь, Леночка. Он очень целеустремленный человек, после училища окончил еще и академию. Он сейчас диссертацию пишет. Разве ему место в нашем захолустье! Он, должно быть, скоро пойдет на повышение. Так что ни о разводе, ни о внебрачном ребенке и разговора быть не может. Да у нас все как-то случайно получилось. Вначале я не думала, что у нас может быть что-то серьезное. Мысль о ребенке мне позже пришла, когда я влюбилась в Валерия без памяти. Мы просто исполняли вместе песни. И ни-ни, даже не прикоснулся, хотя часто одни оставались на репетиции.

Это тебе не кобель какой, вроде Серова. Помню, от Анатолия еле отбилась, когда он нас, контрактниц, специальности обучал. Тот прямо на работе руки к сиськам тянул. А Валера — не такой. Он культурный, обходительный. Я его почти принудила, точнее, разжалобила своим положением.

— Интересно, Светка. Расскажи.

Я подалась головой в сторону подруг, чтобы лучше слышать их разговор. Но галька на пляже снова пришла в движение, заглушая слова уходящих девушек. Я тоже встала с камня и побрела к нашим. Услышанное пересыпалось в мыслях, как камешки под ногами. Островский — такой же, как все. Как Задорожный, как Юрка Нежданов, как я сама. Горькое разочарование охватило меня. Неужели нет на свете идеальных людей?!

* * *

Приближалось первое сентября. Наша практика подходила к концу. В эти дни случилось еще одно любопытное событие. Эльвира и Иван Задорожный устроили помолвку. На ней были наши девчонки и несколько моряков, товарищей мичмана. Они подсмеивались над своим другом. Говорили, что погнался за ленинградской пропиской и хочет выбраться из гарнизона. Эльвиру обижали эти слова.

Но Иван просил ее не обращать внимания на грубый юмор ребят. «Завидуют мне, вот и выдумывают разные гадости», — отмахивался он от их слов и еще крепче обнимал счастливую Эльку. Она тоже старалась выставить перед нами своего жениха с лучшей стороны: «Знаете, девочки, таких скромных парней я еще не встречала в своей жизни».

Я вспомнила слова Оксаны о том, что девушки из полных семей более нормальны, чем выросшие без отца. Пока подтверждалось только одно: такие девушки умеют захомутать парня, когда сильно этого захотят.

В последний день нашей практики мы подводили итоги работы. Каждой практикантке предстояло написать две бумаги. Одну — для дела — с результатом проведенного спектрального анализа, другую — для макулатуры, в техникум, — отчет о практике. Вторая бумага была более пространной. Мы описали наше посещение арсенала, а также объектов, которые и в глаза не видели. Почему-то в техникуме всегда требуют отчетов вселенского масштаба. Центральную часть нашего объемного отчета составляла схема организации работ на полигоне. Только теперь до меня дошло, откуда брались шумовые сигналы корабля, которые я крутила на своих магнитофонах. Часть пленок записывали на ходовых испытаниях в море, откуда некоторое время назад вернулся Островский. Другие сигналы получали прямо на базе. Оказалось, на дне, как здесь говорили, акватории, лежали специальные гидрофоны, снимающие шумы судна на стоянке. Я, перекладывая коробки с магнитными пленками, записывала на бланк номера обработанных режимов.

Пленка была высокого качества, зарубежного производства. Нам бы с Юркой пригодилась такая, песни на кассеты перегонять. Таких бобин уже нет в продаже, они только на студиях звукозаписи в ходу. Не успела эта мысль промелькнуть в моей голове, как следом мелькнула вторая. Если взять парочку бобин, никто не заметит. Их здесь, наверное, не меньше сотни. Я оглянулась, рядом никого не было. За соседним столом, склонив головы, корпели над отчетом девчонки. Офицеры стояли у измерительного тракта и о чем-то оживленно спорили. Я медленно приоткрыла свою сумочку и, еще раз оглянувшись, затолкала в нее две бобины. Потом не торопясь закрыла шкаф и присоединилась к девчонкам.

Элька, быстро накатав отчет, отвалила к своему Ивашке: он сегодня проводил работы на полигоне.

Мы с Тишей переписали кое-что из ее умных мыслей и тоже собрались домой. Серов и Островский поблагодарили нас за помощь и напутствовали на дальнейшую деятельность во славу нашего военно-морского флота. Тишка, в свою очередь, пригласила офицеров, если будут в Питере, заходить в гости.

Затем, покраснев, записала на клочке бумаги свой телефон и протянула его Серову. Тот, усмехнувшись, взял. Неужели Оксанка вернется к нему сюда навсегда? Кто знает… Мне тоже было грустно расставаться с Островским, впервые я ощутила расставание как потерю. Хотя кавторанг Островский не идеален, но он все-таки лучше, чем многие другие.

Мы с Тишкой вышли в коридор. Я попросила ее обождать и свернула в туалет: бобины с пленкой надо было получше припрятать. На вахте могли проверить сумку. Я затолкала плоские, но заметных размеров коробочки за пояс джинсов, с трудом застегнув «молнию», и вернулась к ожидавшей меня Тишке. Вахтенный у турникета, как и ожидалось, попросил открыть сумку. Я с каменным лицом выполнила его просьбу. Он кивнул: ладно, мол, проходите. Мы вышли на улицу. Идти мне было неудобно, мешали коробки за поясом, но и вынуть их еще было нельзя. Мы пока были на виду, из окон здания на нас могли смотреть. Наконец мы свернули на песчаную лесную дорожку, по которой ходили целый месяц. Теперь она стелилась мягким ковром из пожелтевших иголок сосен. Выходит, и хвойные деревья сбрасывают листву, меняясь незаметно для нашего глаза. Ничего постоянного в мире нет. Я остановилась, посмотрела в оба конца дорожки — никого не было — и вытащила из-за пояса удачно присвоенные бобины. И тут я увидела на обочине дорожки, у ближайшего куста, офицера.

Он был безлико красив: как моряк, изображенный на плакате. Его ярко-синие глаза светились ясно и чисто, но без всякого выражения. Он поспешно застегнул ширинку на брюках и, приняв властный вид, подошел к нам.

— Капитан первого ранга, замполит командира части Николаев, — представился он. — Прошу, гражданочки, предъявить ваши коробочки и документы.

От растерянности я уронила одну коробку. Тишка наклонилась и подняла ее, протянув офицеру.

Я тем временем трясущимися руками доставала из сумки паспорт. У Тишки офицер также потребовал паспорт. Затем он выяснил, в каком подразделении мы проходили практику, и потребовал вернуться назад, в здание. Все остальное происходило будто в кошмарном сне. Нас с Оксаной обвинили не просто в воровстве пленок, а в шпионаже. Ведь на пленках содержались секретные записи шумов корабля. Разбирательство происходило стремительно и проводилось на самом высоком уровне морской базы. Вставал вопрос об исключении нас с Оксаной из техникума (мой жалкий лепет, что подруга ни при чем, не был принят в расчет). Оксанка плакала, но это еще что! Я впервые видела, как выглядят испуганные мужчины, боевые офицеры. Островский был бледен, как лист бумаги. Серов, напротив, покрылся пунцовой краской до самой шеи.

Говорил в основном замполит Николаев. Его речь была размеренна и убедительна. Он обвинил в умышленном шпионаже офицеров, а нас — в пособничестве им. Мне сразу вспомнились рассказы и фильмы о тридцать седьмом годе. Но сейчас — конец восьмидесятых! Разве можно так, без суда и следствия! «Вы пойдете под трибунал!» — резким командирским голосом завершил свою обвинительную речь замполит. Островский окаменел. Багровый Серов охнул и с грохотом свалился со стула.

Началась суета. По внутренней связи вызвали врача. Прибежали матросы с носилками. Врач послушал пульс Серова и приказал нести его в санчасть.

Тот был без сознания. Нам велели отправляться в общежитие и оставаться там.

Мы с Тишкой, переставляя ватные ноги, брели по той же песчаной дорожке, что представлялась красивым ковром три часа назад. Голова казалась чугунной болванкой, тяжелой и пустой одновременно. Я не знаю, кто ужаснее себя чувствовал: без вины виноватая Тишка или я — настоящая преступница. Я — безмозглая дубина, хоть бы сообразила, что пленки секретные. Нет, как всегда, вначале действие, а мысли — потом. Конечно, глупо вылететь из техникума перед самым окончанием. Но наша беда не шла ни в какое сравнение с тем, что ожидало офицеров.

Мы не ели весь день, но есть не хотелось. Не голод, но незнакомый страх сосал изнутри. В общежитии мы с Тишкой, не сговариваясь, плюхнулись на свои койки и закрыли глаза. Кажется, я заснула.

Разбудил меня разговор в комнате. Тут были и наши девчонки, и Юрка, и Валерий Островский. Я открыла глаза.

Взгляд Островского, направленный на меня, был потухший. Зато в его зубах тлела сигарета, а я считала, что он некурящий. Я села и тоже попросила закурить.

— Как капитан Серов? — Я вспомнила перипетии сегодняшнего судилища.

— Все в порядке. Приступ стенокардии, но уже сняли. Кстати, очень удачно, сегодня из санатория вернулась его жена. Есть кому ухаживать за больным.

— Жена? — не поверила Тишка, и лицо ее окаменело.

— Ну да, — подтвердил Островский, — у него очень заботливая жена. Он еле уговорил ее одну в санаторий уехать. Обычно они вместе всюду бывают.

Тишка оставалась неподвижна, застыв от горя, но меня история Серова не удивила, я раскусила этого типа с самого начала. Сейчас меня больше беспокоила собственная судьба.

* * *

— Что же теперь со всеми будет?

— Вам, Катя, думаю, не грозит ничего серьезного. Может быть, выговор в техникуме объявят.

— А вам? Трибунал?

— Надеюсь, обойдется без оного. Руководство части само не заинтересовано выносить сор из избы. Нагрянут проверки, комиссии. Начальству это тоже ни к чему. Но представление к следующему званию будет отменено. Я уже к погонам капитана первого ранга прицеливался. Что ж, походим еще во вторых. Я, как наставник по вашей практике, безусловно, виноват. Мне и отвечать. Надо было более четко объяснить вам режимные требования при работе с секретными материалами. Будьте, Катенька, осторожны. У нас такие дела редко прощают. Вам еще повезло.