После этого насильственного сеанса я ощутила, что стала и в самом деле бояться воды. Даже полоща белье в деревенском ручье, я начинала испытывать дрожь и страх, так что одной рукой всегда держалась за какую-нибудь лозу. А мысль о том, что где-то, всего в двух десятках километрах, бушует океан, и вообще вгоняла меня в ступор. Наложенное на меня гипнотическое заклятие оказалось надежнее стальных кандалов. Я оставила мысль о побеге.

В остальном ничего в моей жизни не изменилось.

Все предусмотрел мудрый Нганг, раздобыв с помощью брата белую женщину, кроме того, что эта женщина не может рожать. Операция что-то нарушила в моем организме: пошел третий год, как я была его женой, но по-прежнему не беременела.

И все же мое положение среди других жен было отличным. Нганг понимал, что я пришла из того большого мира, где сейчас жил его брат, — мира, насыщенного разными полезными вещами и диковинными приборами. Поэтому он нередко приглашал меня и поговорить, а не только для выполнения моих супружеских обязанностей. Пожаловаться на жесткое обращение я не могла. Быт моего мужа был почти европейским, если считать Европой глухую, заброшенную деревушку в нечерноземной России. Ни телевизора, ни электричества, ни газа, только несколько книг, грудой лежащих на полу, да радиоприемник на батарейках. С этого приемника и началось мое возвышение. Нганг заявил, что его приемник не работает: или сломался, или батарейки состарились. О том, что батарейки надо обновлять, сказал ему Мурумби, который и привозил обычно их с Занзибара. Я взяла приемник из его рук, открыла крышку и заглянула внутрь. Моих знаний по радиотехнике оказалось достаточно, чтобы понять, что батарейки вставлены не теми полюсами. Я выковыряла их из гнезда и поставила как следует. В приемнике хрипло заиграла музыка. Нганг заулыбался и погладил меня по обнаженной груди.

Приемник стал мне окошком в потерянный мною мир. К моему удивлению, очень часто в эфире упоминалась Россия. Все, что говорилось о моей стране, было мне в диковинку. Окружающая меня африканская жизнь поражала меньше, чем события, которые происходили там, на потерянной мною родине. То радио сообщало о свободных выборах с несколькими кандидатами, то называлось новое слово «приватизация», но чаще всего упоминался Горбачев. Но затем его имя заменила новая фамилия — Ельцин. Вслед за ней пошли какие-то ужасающие события. Комментаторы говорили о новой революции, гражданской войне и репрессиях, не понять, против кого. Меня все сообщения волновали главным образом с одной стороны: как новые власти относятся к таким, как я, волею судьбы оказавшимся за границей. Смогу ли я когда-нибудь вернуться на родину? Но размышления мои теперь были отвлеченными — возможности побега не предвиделось.

В очередное мое свидание с мужем он решительно сказал, что я должна родить ему сына. Он заявил, что пора изгнать из меня злых духов, не дающих мне забеременеть, и назначил день проведения обряда.

— И, — уверенно заключил он, — если это невозможно, то раковины фа скажут об этом. Ты ведь уже была беременна, но потеряла ребенка. Значит, тебе препятствует злая сила.

Я уже убедилась в гипнотическом мастерстве Нганга, его целительство тоже не вызывало сомнений, но вмешательство в мою женскую природу мне казалось невозможным. А тем более дикими казались его слова об изгнании злых духов. К тому же я знала, что колдовство Нганга опирается не только на волшебные силы, но и на вполне земные хитрости. Этакая смесь чудес и реалий.

Среди его приближенных был помощник, в обязанности которого входило объезжать ближайшие деревни и вызнавать, что и с кем там произошло.

Потом эти знания использовал Нганг, выдавая их за свои пророчества. Между мистикой и шарлатанством четкой границы не было. Позднее я поняла, что деятельность жрецов вуду очень тонка. Она невидима и непонятна непосвященным. Жрец касается таких тонких материй, в которых, на посторонний взгляд, ничего не происходит. Вот почему для толстокожих использовались грубые, шарлатанские приемы привлечения. Но какие бы сомнения ни одолевали меня, я обязана была подчиниться мужу.

Началась моя подготовка к церемонии изгнания порчи. В течение семи дней я ничего не ела, только пила. Постепенно мое тело становилось все легче и невесомее. Я часто пребывала в какой-то полудреме, так что душа моя уже сама стремилась к исцелению.

Церемонии вуду — это символическая борьба сил добра, фа, и сил зла, вуду. Вуду — это опасности, которые тебя подстерегают. Вуду — это Бог и элементы природы одновременно: вода, огонь, ветер. Но если следовать советам фа, неприятностей от злых духов можно избежать. Жрец узнает советы фа с помощью раковин каури, ожерелье из которых он надевает на себя в часы церемонии.

В начале церемонии я еще сознавала себя. Мы сидели в самой большой хижине, предназначенной для проведения обрядов. В центре глиняного пола, в специальном углублении, тлел огонь, бросая неровный отсвет на собравшихся. Я уже знала, что, кроме главного жреца, моего Нганга, имелись и другие, рангом пониже, своего рода ассистенты.

Нганг сегодня был неузнаваем. Он сменил шорты и рубаху на одежду жреца, состоящую из шкуры леопарда, браслетов на ногах и руках и диковинного головного убора — смеси тюбетейки и короны с перьями. Потом послышались глухие ритмичные звуки тамтама, дробь барабана. Нганг закрыл глаза, по его телу пробежала дрожь, он глубоко и громко задышал. Согласно местным представлениям, сейчас он проносился сквозь врата сознания, проникая в параллельный мир. Я еще с некоторым скепсисом наблюдала за происходящим, но хлесткие удары горячего мокрого веника по моему телу заставили и меня закрыть глаза. Никакого наркотического зелья мне на этот раз не давали. Ассистенты хлестали меня веником не больно, но ритмично, не давая ни минуты передышки. Постепенно сознание мое затуманилось, мне казалось, что я плыву в облаках по небу. Дальнейшее я не помнила, видимо, вслед за Нгангом пересекла врата сознания.

Когда я очнулась, никто меня больше не хлестал.

Напротив сидел Нганг, перебирая раковины каури, как четки, в своих руках. Помощники стирали пот с его лица. Он что-то шептал. Глаза его были теперь раскрыты, но взгляд отстранен и безумен — его почти светящиеся в полутьме белки бешено вращались. Наконец взгляд его обратился ко мне. Перебирая свои раковины, Нганг заявил, что какая-то женщина в моем роду умерла почти полвека назад, но дух ее страдает, потому что о ней забыли, никто не вспоминает, никто не приходит к ней на могилу. И эта женщина не дает мне забеременеть. Я уже знала: в племени чтили умерших, всячески старались умаслить их душу, оставляли на их могилах воду и еду. Считалось, что души умерших являлись за ними по ночам и покровительствовали племени.

Я стала раздумывать о своих предках. Мама и бабушка были похоронены в известном месте, и я навещала их, пока жила на родине. О какой же страдающей женщине сказал Нганг? «Ты должна назвать имя женщины, я вызову ее дух, вызволю из тонкого тела, привязывающего к земле. Я дам ее духу свободу», — завершил свою речь Нганг. И тут я вспомнила: бабуля говорила о своей матери, которая погибла в блокадном Ленинграде. Где и при каких обстоятельствах она была похоронена, было никому не ведомо. Раза два бабуля возила меня с собой на Пискаревское кладбище, где жертвы блокады были захоронены в братских могилах, похожих на широкие гряды, засеянные короткой газонной травой. Спала ли под одним из зеленых одеял моя прабабушка Груша, было неизвестно. Но мы с бабулей Тоней подходили к скромному обелиску с указанием года захоронения, 1942-го, и клали на траву кусок хлеба, так же как африканцы кладут еду своим духам. Я назвала Нгангу имя и год смерти моей прабабушки. Он кивнул и сказал, что в следующий раз он отправится в новое путешествие, в страну, где обитает дух моей прабабушки. Следующее его путешествие в параллельный мир проходило без моего участия. Когда Нганг вернулся из него, он пригласил меня в свое жилище в очередной раз и сообщил, по слогам произнося трудное для него имя:

— Праха Груши нет в братской могиле. Он рассеян в другом месте. Она была сожжена на кирпичном заводе, превращенном в крематорий. Там сейчас большой зеленый парк для гуляний. И дух ее томился на дне пруда, куда был сброшен прах сожженных. Там теперь катаются на лодках и удят рыбу. Я поднял дух Груши на поверхность и поручил его стае голубей. В голубей вселились самые светлые души, которые в момент смерти не испытали страха. Теперь, когда дух той женщины вырвался на свободу, ты сможешь родить.

Кирпичный завод в парке Победы! В том самом парке, рядом с которым, в спортивном комплексе, проходят грандиозные дискотеки. Я вспомнила неясные упоминания и разговоры об этом месте, бытующие в Питере. Выходит, души умерших действительно еще страдают, и Нганг как-то узнал об этом!

Так вот где покоился прах моей прабабушки!

В положенное время я родила чудесного смугловатого мальчика, скорее белого, чем черного. Рожала я в деревне, на циновке, в общей комнате, но все обошлось без осложнений. Мальчика нарекли именем Кока. Это имя имело общий корень с кокаином, наркотиком. Однако для моих соплеменников оно не имело отрицательного оттенка. Они полагали, что имя добавит мальчику силу чудодейственного снадобья. Ведь оно должно было стать проводником в параллельный иллюзорный мир, который им, однако, не казался иллюзорным. В том мире, полагали они, обитают главные, всесильные божества, влияющие на повседневную жизнь. Теперь я тоже поверила в это.

Уже с трех лет Нганг обучил Коку нехитрым приемам вхождения в транс: заставлял кружиться, широко расставив руки. Маленький Кока с удовольствием, как все дети, проделывал этот фокус и со смехом валился на землю. В этот момент отец легко ударял мальчика под дых, и Кока терял сознание. Это и называлось — войти в транс.

В пять лет Кока уже принимал участие в обрядовых службах отца. Он стучал в бубен, закатив глаза и устремив их на верхушки кокосовых пальм. Он был глухонемой, и звуки воспринимал не ушами, а всей кожей, как змея, которая чувствует шаги человека по колебаниям земной коры. Меня расстраивало, что мальчик не говорит. Мне же так хотелось услышать от моего мальчика русское «мама», но приходилось довольствоваться лишь сдавленными звуками, с трудом исторгаемыми им: «Мг.., мг…»

Однако Нганг считал этот недуг еще одним доказательством божественного предназначения его сына. Действительно, Кока был понятливее многих сверстников, безошибочно находил утерянные вещи. Однажды я чуть не лишилась своих слоников, сняв ожерелье на время купания в ручье. Кока нашел их у новой жены Нганга (он взял ее после рождения Коки), она прятала их в кожаном мешочке у себя на поясе. Мы сцепились. Вредная девчонка оказалась сильнее, она укусила меня за палец, когда я потребовала предъявить мне содержимое ее мешочка. Кока побежал за отцом и привел его на помощь. Тут же состоялся и скорый суд.

Нганг велел своей юной жене вернуть мое сокровище. Она нехотя отдала слоников своему мужу.

Нганг пошептал над ними и протянул мне.

— Держи, Гала, — сказал он. — Теперь я вложил в них волшебную силу. Кто посмеет взять их, у того руки отвалятся. Это будет твой талисман, который всегда придет к тебе на выручку и спасет от любой порчи. Три слона — духи земли, неба и воды — будут служить тебе, но дух огня покоряется только мне.

Как Нганг наказал юную воровку, мне было неведомо, но три дня она ходила молча надув губы и не смотрела на меня.

* * *

Я выполнила свою миссию, дала царственного ребенка, чья участь была предопределена — стать жрецом вуду. Теперь я была обычная женщина.

И в этот период, когда я была сброшена с царственного трона, изменились и наши отношения с Мурумби.

Когда он появлялся на острове, мы уединялись в банановом лесу и среди лиан находили себе приют.

Мурумби был гораздо моложе своего брата, тоньше, нежнее. Да что там говорить! Мурумби теперь являлся мне даже во сне! А мудрый Нганг как-то заметил, что сонная действительность более действительна, чем явная. Надо сказать, что в племени были довольно свободные нравы, и моя внебрачная связь не являлась исключением. Возможно, чувства мои к Мурумби подпитывала и надежда вырваться из этой деревни хотя бы в портовый город. Жизнь в Занзибаре, где работал Мурумби, казалась мне сейчас единственной реальной мечтой. А дальше — кто знает…

Гипнотический страх воды, наведенный на меня Нгангом, рассеялся после рождения сына.

Мы с Мурумби стали строить планы о нашем совместном будущем. Кажется, Нганг не будет большим препятствием. Он теперь все реже вызывал меня, наслаждаясь утехами со своей тринадцатилетней женой. Мне уже было двадцать шесть. По здешним меркам — солидный возраст. И однажды Мурумби радостно заявил, что брат подарил ему меня.

Я могу уезжать с ним на Занзибар, но Кока останется здесь. Коку он не отпускал в город еще и потому, что боялся, как бы мальчик не заразился там чужими болезнями, которые в племени лечить не умели. По этой причине он и сам не выезжал из племени. Я была в отчаянии, уехать без мальчика я не могла. Ведь сын был единственным в мире родным, единокровным человечком.