– Правильно ли это? Давай выясним все детали, потом ты же изведешь себя и меня расспросами, подробностями. Ты будешь жить и сопоставлять, сравнивать, выяснять – а что было в тот момент, когда ты уезжала в командировку, когда я отсутствовал в экспедиции…

– Скажи, ты хочешь от меня уйти?! – Все мое состояние, похожее на помешательство, сосредоточилось в этом вопросе.

– Нет. Я не хотел бы уходить от тебя…

– Как это?

– Так. Я не хочу уходить от тебя. Я хочу жить с тобой…

В этих словах был бальзам. Бальзам с безошибочной рецептурой, приглушающей боль и сомнения. «Все – потом! Главное, он меня любит и остается со мной!» – это промелькнуло у меня в голове. На секунду отлегло от сердца…

– Я хочу жить с тобой… – повторил муж и прибавил: – Мой сын, Саша, тоже будет жить здесь. Это – вопрос решенный… Но я должен был поставить тебя в известность.

– Что он будет делать?! – Я даже привстала от неожиданности.

– Жить с нами. Ему негде жить… Ну, можно, конечно, в интернате, но я счел невозможным так поступить…

– Как?

– Таня, слушай меня! Я не хочу сына отдавать в интернат. Я хочу, чтобы он жил дома, вместе с нами. Понимаешь, он балетом занимается. Он будет танцевать. Вернее, уже танцует. Он талантлив, очень талантлив. Это признают все педагоги…

– А его мать?

– Она уезжает. В Кемерово. Она выходит замуж и будет жить со своим мужем. А Сашку девать некуда – там нет балетных училищ. А в интернат его отдать… Ну, сама посуди…

В этот момент я приняла самое мудрое решение в своей жизни.

– Я поняла. А сейчас давай ложиться спать.

– Как – спать? – удивился муж. Он, наверное, рассчитывал на полночные душевные разговоры.

– Уже поздно. Мне завтра надо рано в институт, на кафедру. Завтра договорим обо всем. – Я встала и суетливо-бессмысленным движением прибрала стол.

В спальне было тепло, почти жарко, а простыни, одеяла и многочисленные маленькие подушки оказались прохладными. Я удивлялась этой странности и относила ее к расположению угловой комнаты – в ней было шесть коротких стен и узкое стрельчатое окно. В предыдущие господские времена тут была кладовая – вентиляция была старая, еще та, которую заложили зодчие девятнадцатого века, а потому циркуляция воздуха была отменная.

– Спокойной ночи, – пожелала я изумленному супругу и притворилась спящей.

Это действительно было мудрое решение. Дождавшись, когда тяжело вздыхающий муж провалится в глубокий сон, я открыла глаза и стала обдумывать новость. Из всего услышанного радовало только одно: «мадам», мать ребенка, выходит замуж. Отсюда следовало, что романа между мужем и «ней» нет. И, скорее всего, давно. Еще из этого следовало, что связь, в результате которой появился ребенок, могла быть действительно случайной и что рождение ребенка не что иное, как воля матери, а муж уже узнал об этом много позже, его, так сказать, поставили перед фактом.

Я лежала на спине и пыталась убедить себя, что ко всему этому можно отнестись спокойно, даже легкомысленно. Измена мужа налицо, но этой измене двенадцать лет. По женским меркам срока давности у подобных преступлений, конечно, нет, но… «Но все-таки важно, что он остается… Что мы остаемся». Я осторожно заворочалась под одеялом. Как ни крути, осознать произошедшее было очень тяжело. «Казалось, что на кухне мы обсуждали историю случайных знакомых. Ну да, двенадцать лет… – думала я, – это же так давно, мы тогда только поженились… Вокруг него столько всяких дур крутилось! И всем что-то надо было. Еще бы – художник! «Ленфильм»! Кино и все такое. Каждая мечтала о роли… И я – тоже молодая дура! Ведь совсем молодая! Надо посчитать, когда же он приблизительно с ней познакомился… – Я вдруг вспомнила предупреждение мужа о том, что рано или поздно мне отравит жизнь женское любопытство. Ну а как он хотел?! Чтобы я просто так «утерлась»! «У меня – сын» – словно этого достаточно, чтобы все замерли в почтении. Нет, это, конечно, свинство! Просто свинство! Столько лет молчать, ходить здесь, улыбаться, делать подарки, хвалить, что-то планировать, а там где-то ребенок и счастливая мать…» Я почувствовала жжение в груди, напоминающее, словно санпросветбюллетень, об инфаркте. «Не хватало еще из-за тебя заболеть!» – подумала я и уже в следующее мгновение огрела спящего мужа подушкой. Под руку попалась самая маленькая и самая жесткая. Муж, получивший удар, подскочил, но тут на него обрушился град ударов – подушек на нашей большой постели было много! Я со злостью метнула в него валик для остеохондрозной шеи, думочки в шелковых наволочках и расшитые бисером турецкие пуфы.

– Господи, что ты делаешь! – Муж попытался укрыться от подушечного обстрела.

– Я что делаю?! Ах, что я делаю?! – От гнева у меня исчезли слова. – А что я делаю?! Он еще спрашивает, что я делаю! Он удивлен, боже, что это его жена делает? Какая она несдержанная, какая невоспитанная! Подлец, скотина! Спит так, словно ничего не случилось! Еще удивляется, что я делаю! Я обманываю мужа! Гуляю с мужиками! Морочу голову! Я ребенка прячу собственного!

На этих словах у меня закончились подушки, силы и гнев. Вместо них появились слезы, и я разрыдалась. Уткнулась в одеяло и плакала о том, что с удовольствием оказалась бы на месте этой тетки, которая так просто родила ребенка. И я никогда никуда бы от него не уехала. Я любила бы его, берегла, заботилась бы о нем. Читала бы ему сказки, варила манную кашу, ходила с ним в поликлинику делать прививки и в зоопарк смотреть бегемота. Я плакала о том, что за все эти годы мне так и не удалось забеременеть, что врачи, к которым я ходила, только кивали головой и ничего путного не говорили. Я плакала о том, что мой муж сволочь и бабник, но ни разу ни словом, ни взглядом меня не упрекнул. Ведь принимая во внимание последние новости, детей у нас с ним нет по моей вине. И он знает об этом по меньшей мере двенадцать лет. Я так долго плакала, что пододеяльник стал мокрым, муж – жалким, а ночь за окном – серой. Наступало утро совсем иной жизни.

Следующий день начался в час дня. Я открыла глаза и принюхалась. В воздухе пахло кофе и гренками. Моим любимым завтраком. «Подлизывается!» – подумала я и попыталась рассмотреть в окно наступающий день. Я отлично помню, что в это утро произошедшее еще не стало фактом, а было только историей, которую рассказал мне муж. И так было до тех пор, пока мальчик не появился в нашей квартире. А пока я тщательно причесалась, подкрасилась и пошла на кухню. Муж сидел за столом, словно ученик за партой. При моем появлении он вскочил и кинулся к кофеварке:

– С молоком, как всегда?

Я посмотрела на него и вздохнула:

– Как всегда. И гренки, и джем, и кусочек ветчины. Есть очень хочется.

– Конечно, конечно…

Передо мной появились тарелки и чашка с кофе. Муж сел напротив:

– Таня, давай все выясним. Раз и навсегда. Так, чтобы ты все поняла…

– Нет, – прервала я его, – ничего я выяснять не буду. И больше об этой истории не заводи разговор. Не хочу ничего слышать. Никаких подробностей. – Я откусила кусок жареного хлеба. – Теперь о самом главном – как зовут твоего сына?

– Саша, Саша Аверинцев. – Муж посмотрел на меня взглядом не сдающегося гладиатора.

«Да, «крепкий орешек», – подумала я, – достоинства не теряет, содеянного не стыдится. Оно и понятно, все-таки ребенок. Сын».


Визит «той» стороны состоялся через неделю. Открыв дверь, я остолбенела – у моего мужа отличный вкус. «Мадам» была хороша, как голливудская звезда. Красота была яркой, но не знойной, а очень правильной, словно художнику дали задание изобразить женский земной эталон. Впрочем, гостья удостоилась всего лишь мимолетного моего взгляда – она была мне неинтересна. Я всего за несколько дней прошла все стадии женского ревнивого любопытства. Правда, мне была удивительна и неприятна ее идея прийти вместе с сыном. Можно было набраться смелости и прийти одной, познакомиться и посмотреть дом, в котором ты оставляешь его. За ее поступком мне чудилась женская мелкотравчатость и стремление спрятаться за мужскую спину. На собственного супруга я тоже почти не обратила внимания – я не искала приметы связи и свидетельства чувств. Скорее всего, время сыграло свою роль, ведь все случилось так давно. Меня волновал ребенок, хотелось посмотреть, какой он. Что он взял от своего отца, каким его воспитали. Я хотела его противопоставить моему не появившемуся ребенку, хотела как можно скорее произнести: «Я сына воспитала бы иначе!» – словно подобная фраза уравновесила бы меня с этой красивой женщиной.

Я ожидала увидеть самодовольного маленького страдальца, пользующегося привилегиями таланта и неполной семьи. Ждала вызова своей доброжелательности, оценки своей жертвенности. Я приготовилась проявлять чудеса терпимости и снисходительности. Почему-то этому мальчику я предъявила счет, словно душевно платежеспособному взрослому. Но ребенок, вошедший в наш дом, был скромен и напуган. Он прятал глаза и смущался своих родителей, словно стыдился их безответственных ошибок. Еще он был удивительно красивым, слишком красивым, если к понятию «красота» применимо такое определение. Приглядевшись, я поняла, что его черты уже облагораживались наступающей мужской суровостью. Он был очень высок, с характерной осанкой и походкой, но сквозь индивидуальность проступало что-то трогательно знакомое. Я задержала взгляд на мальчике и поняла: «Ошибки быть не может. Это его сын!»

– Здравствуй, ты очень похож на папу. – Я улыбнулась испуганному парню, совершенно не понимая, что это прозвучало довольно бестактно. Отныне в нашем доме следовало следить за словами, интонацией, а поступки должны быть взвешенными, не допускающими двусмысленности. Одним словом, мы забрели на минное поле. Впрочем, в этот момент я вдруг поняла, что мы, все здесь собравшиеся, сейчас играем в театр. Стесняясь и боясь обнажить свои настоящие эмоции, мы притворяемся другими. Муж изображал мачо, в меру виноватого, в меру решительного и благородного. Мать мальчика – жертву, а я, понимающая, что за мной наблюдают все – муж, мать ребенка и сам ребенок, – играла «героиню». Сильную, благородную, умную, великодушную. На самом деле именно в тот момент во мне нельзя было отыскать даже следов этих качеств, но на меня смотрели, я держала «фасон». В глубине души было понятно, что я «погибаю». Та я, которая до сих пор жила в своем мире, своей жизнью с ее радостями и проблемами, исчезала, и вместо нее, прежней, появляется другая, но какой будет эта новая женщина, я еще и понятия не имела.

– Мне говорили. – Ответ мальчика на мое замечание о внешнем сходстве прозвучал чуть приглушенно.

«Даже голос и интонация – характерная, немного отстраненная… – Я чуть кивнула и отвернулась к остальным. – Вот ведь голгофу ребенку устроили!»

– Таня, познакомься, это – Люс… Людмила, – начал муж, но вовремя спохватился.

Я сухо поздоровалась и простерла руку в сторону столовой.

– Прошу, – впрочем, мое приглашение скорее относилось к мальчику.

– Нет, спасибо. – Люся посмотрела на моего мужа. Тот поддакнул мне:

– Давайте, проходите, садитесь. Сашка после занятий, голодный.

Чаепитие проходило в нервозной обстановке. Люся все больше молчала, а муж заверял ее в нашей преданности делу воспитания детей.

– На занятия я буду его возить, диеты будем придерживаться. – Тут он посмотрел в мою сторону. Мне захотелось сказать какую-нибудь гадость, но остановило присутствие мальчика. Откровенно говоря, вид этой цветущей и какой-то отстраненной женщины меня раздражал. Наверное, я была готова к агрессивной, навязчивой манере общения из разряда: «Ну, вы сами понимаете, мы подруги по несчастью! Я прошу вас о помощи…» А тут какая-то аморфность и явная оглядка на отца ребенка. При взгляде на эту красивую женщину вспоминалось: «Мы люди маленькие и беззащитные!» Стало казаться, что, если бы муж не принял решения поселить у себя сына, его действительно отправили бы в интернат. Пока взрослые ломали дурную комедию, мальчик старался рассмотреть меня. Я почувствовала на себе его взгляд, достаточно удивленный, потом мне адресовалась полуулыбка, такая неуверенная и заискивающая. Я сурово оглядела мужа и «мадам»:

– Увы, я долго разговаривать не могу – дела. А про вашего сына мне давно все известно. – Я улыбнулась.

Люся-Людмила тревожно посмотрела на отца. Как себя вести, она явно не знала.

– Мы обсуждали этот вопрос, – пояснил отец, – думали, как лучше его устроить в нашем доме.

– Да, кстати, Саша, пойдем покажу тебе кое-что. – Я встала из-за стола и увлекла мальчика в другую комнату.

– Слушай, ты что так напрягаешься? – спросила я его, как только мы вышли. – Ничего не случилось, ты просто какое-то время поживешь у родственников.

Мальчик молчал.

– И я про тебя давно знаю, – соврала я, чтобы сегодняшний день не показался ему каким-то страшно значительным и решающим, – да, я все знаю. И как учишься, и про друга твоего, и про концерт…

Я врала, но испуганному ребенку врать легко и не грешно. У любого мальчика двенадцати лет обязательно есть друг, а если он занимается балетом, на каком-нибудь концерте обязательно или выступал, или готовится выступить.