– Аверинцев, ты не находишь, что твое занятие напоминает пытку? – не выдержала я, не собираясь скрывать, что мне все это очень тяжело. Я не делала геройский вид, что мне наплевать на то, что муж уходит к своей любви, которая случилась девятнадцать с лишним лет назад.

– Да, извини, – говорил муж, но уже через минуту все повторялось вновь. – А где мой свитер, тот самый, который мы купили в Италии? Ты еще тогда сказала…

Конец фразы я не расслышала – остаток дня я провела в кофейне напротив и вернулась домой, когда увидела мужа, выходящего из дверей с чемоданами.

Платяные шкафы могут рассказать о многом – о щедрости, вкусе, об удачах, поражениях, о любви. Моя гардеробная гулким звуком свободно передвигающихся вешалок известила меня об одиночестве.


Саша собирался уже неделю, но гардеробная по-прежнему пугала раскрытыми пастями полупустых чемоданов. Он не спешил, откладывая это суетливое занятие. Я, подталкиваемая долгом, сама аккуратно сложила его рубашки, приготовила костюмы. Когда я вывешивала их в чехлах на дверь шкафа, Саша вдруг сказал:

– Все повторяется – точно так мама приготовила мне костюмы, когда я переезжал сюда.

Я улыбнулась, хотя впору было опять заплакать. Его отъезд мне казался чем-то очевидно невероятным. Вот оно случилось, хотя не должно было ни по каким правилам и законам.

– Собирайся, а то не успеешь. – Я знала, что завтра он идет покупать билет.

Билет. Именно он сыграл какую-то странную шутку со мной. Мое настроение не изменилось – так же было страшно и пусто, но эта бумажка с датой, которую я увидела на столе, вдруг вернула меня в реальность. Ту, которая за стенами моего дома существовала, невзирая ни на какие обстоятельства места, времени и образа действия. Увидев билет, я вдруг представила купе вагона, попутчиков, неизбежный чай с печеньем или вафлями. Стук колес, разговор, мелькание дорожных декораций за окном. Мне представились быстрые шаги проводниц по мягкой дорожке вагона, их веселые голоса – мне никогда не попадались злые проводницы, – их услужливость, готовность и заработать, и угодить пассажиру. Я вдруг ощутила это временное единение с механическим существом, с поездом, которое позволяет на какое-то время забыть пункт отправления, не думать о пункте прибытия, а оставаться в этакой душевной невесомости, которая зовется дорогой.

Увидев билет, я захотела очутиться в ночном купе. Когда просыпаешься от того, что вдруг наступила тишина, не слышно дребезга колес. Ты поднимаешь голову с подушки, «углом» лба упираешься в окно – там белый маленький вокзал, на нем часы с окаменевшими стрелками. Ты видишь освещенный перрон, слышишь голоса людей, которые бегают где-то неподалеку, и понимаешь, что ты совершенно одинок и совершенно счастлив. Одинок от ночи, которая застала тебя в этом неизвестном месте; счастлив оттого, что ты сейчас погрустишь и уедешь, оставляя в прошлом этот беззащитный и неизвестный ночной вокзал.


– Саша, я тебе кое-что хочу сказать. – Я пришла в гардеробную, села на табуретку и сложила руки на коленях.

– Конечно, я слушаю. – На его лице проступило усталое терпение.

– Я никогда не говорила тебе, что ты меня спас. Два раза. Тогда давно, когда приехал к нам. И сейчас, когда твой отец ушел. «Приехал». «Ушел». Как много зависит от перемещений в пространстве, даже странно. Когда-то, когда я читала лекции, то любила повторять фразу Паскаля: «Все несчастья людей происходят из-за того, что они не умеют спокойно сидеть в своей комнате». Это немного о другом, но сейчас она мне вспомнилась. Саша, я даже не знаю, как тебя поблагодарить за все это. Я знаю, что сейчас у тебя решается вопрос с карьерой и надо как можно быстрее уезжать. Но…

Я на всякий случай замолчала – мне хотелось дать ему возможность или ответить, или прекратить разговор. Саша молчал.

– Но у меня к тебе просьба… – Я задержала дыхание. – Возьми меня с собой в Москву.

От неожиданности Саша выронил брюки, которые тщательно складывал.

– Куда?

– В Москву. Я хочу уехать из Питера. Я давно об этом думала. Но одна – боюсь. Ну, не так, как дети боятся темноты, боятся неизвестности. Я боюсь того, что не справлюсь с воспоминаниями.

– Ну, я даже не знаю… Там же надо будет решать вопрос с жильем… Мне театр предоставляет квартиру, но я еще ее даже не видел…

– Ты меня не понял. Мы будем жить отдельно. Только уедем вместе. Сняться с места вместе мне будет проще. А там я сама… Видишь ли, мне надо уехать. Я это знаю точно.

– А что ты там делать будешь?

– Найду что. Во-первых, у меня там есть подруга. Хорошая, близкая. Я могу остановиться у нее. На свою работу я не вернусь. Мне даже неприятна сама мысль об этом. Питер город маленький, все про всех знают. Мне тяжело. И ходить по этим улицам не хочу. Я сама чувствую – надо уезжать. А там, на месте, разберусь. Кстати, эту квартиру сдадим. И тебе лишние деньги не помешают, и мне…

– Нет, нет. Это даже не обсуждается. Мне деньги не нужны. – Саша замолчал. Он не ожидал, что я попрошу его об этом. Но понимал, что ответит «да». Он ответит «да», как человек деликатный, сочувствующий, сердобольный. Этот «крест» понимания и сочувствия он выбрал сам, даже не осознавая, что это крест и выбор. Он поступал так, словно был в полном распоряжении своей души и совести. «Пломбир» – мягкий, сладкий, тающий – эта кличка пристала к нему еще в училище и вполне отражала его душевное устройство. Но только никто и понятия не имел, что в этой мягкости, податливости, уступчивости было больше благородства и великодушия, чем безвольности или слащавости.

– Ну, тогда надо взять еще один билет. Или поменять мой и взять два в одно купе. Уж если ехать, то вместе! – Он рассмеялся, а я впервые с момента ухода мужа почувствовала, что пальцы моих рук стали теплыми, зябкость куда-то исчезла, стало неудобно и жарко в этом моем вечном теплом шарфе.

Билеты мы поменяли, отложив отъезд на месяц. За этот месяц я будто бы обрела второе дыхание и силы, сумела сделать невозможное. Я действительно сдала квартиру. Впрочем, особого труда это не составило – цену я не заломила, дом был в удобном месте и в отличном состоянии. После размещения объявления желающие выстроились в очередь. Я же, перетащив все свои вещи в самую большую комнату и заперев ее на ключ, после некоторых раздумий отдала предпочтение бездетной паре, приехавшей по каким-то долгим родственным делам.

– Год мы точно в Питере пробудем, а то и дольше… – заверили они меня.

На руки я получила деньги за два месяца, а ежемесячные платежи они обязались переводить мне на карту. Та оперативность, с которой мне удалось решить бытовые проблемы, окрылила меня. Я почувствовала себя свободной – меня никто и ничто в этом городе уже не держало. У меня были средства к существованию и появилось много времени, чтобы хоть что-то изменить в своей жизни. Позже я вдруг подумала о том, что сочетание этих компонентов и можно назвать настоящей свободой.

Вопреки всем моим воображаемым обстоятельствам, до Москвы мы доехали не так романтично. Поезд был новый, пейзаж за окном превратился в смазанный скоростью цветной квадрат, вся дорога заняла несколько часов, которые я благополучно проспала. Только в самом начале, устраивая нас на наших местах, Саша со вздохом произнес:

– Ну, вот и все, уезжаем.

Я глянула в окно, там на перроне оставался город, из которого мы сбегали. Саша в поисках успеха, я в поисках успокоения.


Москва встретила дождем и моей говорливой и громкой подругой.

– Привет! Наконец, сколько лет все обещала… – Все это она выпалила разом, не доведя ни одной фразы до конца. Мы обнялись, расцеловали другу друга, потом я ее познакомила с Сашей. – Пойдемте, у меня машина на стоянке. – Подруга явно была изумлена внешностью моего спутника и вообще его наличием. Я ни в одном письме, ни в одном разговоре не упомянула, что приеду не одна.

– Я вас провожу и поеду к себе, меня ждет агент, мы договорились, что он будет у выхода из вокзала. – Саша решительно подхватил мой чемодан.

– Что вы?! У меня места всем хватит! – моя подруга решила не выпускать такую «птицу» из рук.

– Нет, нет, у меня в Москве своя квартира, но я вас обязательно навещу – Татьяну проведаю.

Мы дошли до машины, подруга, многозначительно улыбаясь, в конце концов юркнула на водительское место, предоставив нам возможность попрощаться.

– Обязательно звони – вдруг какие-то проблемы! – Саша поставил мой чемодан в багажник.

– Да, конечно! Ты тоже. Неизвестно, какую квартиру они тебе предоставили и вообще. – Во мне вдруг на миг проснулась та Татьяна Николаевна, которая воспитывала маленького Сашу Аверинцева.

Мы секунду-другую постояли молча, потом одновременно потянулись друг к другу носами и изобразили что-то вроде прощального поцелуя. Расхохотались мы тоже одновременно.

– Это кто? – восторженно спросила подруга, когда я села рядом с ней.

– Сейчас приедем, и я все тебе расскажу. Только ответь на вопрос: сколько времени ты готова меня терпеть?


Москвичи люди не внимательные, но очень добрые. Едва ли моя подруга вникла во все детали моей истории. Слушая меня, она, дабы не потерять интерес к длительному изложению, то и дело подбадривала себя возгласами: «Да ты что!» и «С ума сойти!»

– Ага, значит, этот красавец – сын твоего мужа?! – таков был «сухой остаток» моей душевной многолетней драмы.

– Да, но дело не в нем. Дело во мне. – Я хотела еще раз пояснить, что сейчас речь идет о восстановлении моего подорванного мужской изменой душевного здоровья. Подруга кивнула головой, но я уже видела, что ее внимание скорее вежливое.

– Так, я думаю, что тебе имеет смысл немного отдохнуть, а потом устроиться на работу. Здесь, в Москве. Если очень постараться, то этот вопрос можно решить. Отвлечешься, почувствуешь себя самостоятельной. Это много значит, по себе знаю. Одним словом, отдыхай, гуляй, а я кое-что узнаю. Может, и помогу чем.

Я с изумлением смотрела на нее. Подход был более чем деловой.

Ровно через месяц моей московской жизни она была готова оказать мне посильную и действенную помощь.

– Короче, так. Если в твоих планах нет тлетворно действующего на тонус лицевых мышц безделья – устраивайся на работу. Одно место я тебе нашла, очень хорошее. Только через знакомых и удалось узнать о нем.

– И что же надо делать?

– Все. Работы много, денег мало. Но светской жизни и внимания прессы предостаточно. Честно скажу, на такую работу соглашаются молодые художественно образованные девушки. Ну, чтобы и тусоваться, и денежку иметь, ну, и, конечно, трамплин это такой своеобразный. Я подметила, что очень быстро такие девицы, поработав, вскорости открывают свои галерейки…

«Внимание прессы мне не нужно! Да и «галерейка» тоже…» – подумала я… Но воздух Москвы уже попал в мои легкие. Я уже поняла смысл этой круговерти бульваров, этих запутавшихся в прошлом и настоящем улиц, мне была приятна многолюдная анонимность, но, что важнее всего, здесь невозможно ничего не делать. Мой любимый родной Питер, город утонченный, щегольской, несмотря на свою пасмурную бледность, мог себе позволить гордую праздность и принципиальную бедность. Движение «жизненных соков» в нем было не таким будоражащим, не таким едким, и Питер допускал «размышления под сенью струй» как сознательную позицию и образ жизни. В Москве не хотелось быть бедным, безработным, несчастным. Москва была словно ярмарка, где каждый мог выиграть лакомый пряник или калач.

По всей видимости, в тот момент, когда я принимала решение об отъезде из Питера, надо мною загорелась звезда. Не очень, может быть, счастливая, но яркая, освещающая мой трудный путь. Иначе чем волшебным расположением небесных светил я не могу объяснить то обстоятельство, что в Москве мне повезло дважды. Во-первых, я все-таки нашла хорошее жилье (со второй попытки, правда), и, во-вторых, меня взяли на интересную работу. Моя извечная любовь к неожиданным поворотам был вознаграждена.

Собеседование в галерее, куда меня сосватала подруга, проходило долго. Немолодому, похожему скорее на повара, чем на любителя живописи и страстного поклонника современного искусства, мужчине не давал покоя мой внезапный отъезд из Санкт-Петербурга.

– Вы искусствовед, у вас были статьи… Вы же работали где-то… – удивлялся он подозрительно.

– Работала, но… так, по договору, по соглашению… – говорила я. Меньше всего мне хотелось объяснять, что уехала я по семейным обстоятельствам. Я вообще никогда не любила это выражение. Мне казалось, что это звучит как диагноз. «По семейным обстоятельствам» – «Вследствие долгой и продолжительной болезни!». Но галерист не унимался, а я очень хотела получить эту работу.

– Я развелась. Уехала.

– Ах… – Человек запнулся, будто бы и нельзя было догадаться, что причины бывают и такого свойства. – Ну, выходите на работу в понедельник. Хотя людей не хватает, выставка на носу, в воскресенье приедут картины, будет чем здесь заняться. Мы все будем работать.