Глава вторая

– Привет, Пломбир! – Голос был немного искажен, но я сразу узнал в нем Егора. Узнал и обрадовался так, как никогда не радовался своему злому и порой вероломному другу.

– Привет, ты в Москве?

– Да, два дня. Увидимся?

Мы давно уже не поддерживали отношений. Так получилось само собой, и никто из нас не старался выправить ситуацию. Память о прошлой детской дружбе затерялась в событиях взрослой жизни. Но сейчас я обрадовался Егору. С ним было связано многое, в том числе и Татьяна. А чем больше проходило времени, тем сильнее было чувство одиночества и тоски. Моя жизнь, мой распорядок имели прежний вид, но это была скорлупа, не более. Внутри не было эмоций, желаний, стремлений. Все это осталось позади, в той жизни, в которой была она. Порой мною овладевало чувство усталости, работа давалась с трудом. Я усилием воли заставлял себя выходить на сцену и улыбаться, совершать бессмысленные движения, имитируя страсть. Мне неприятны были эти женщины, которые приходили в клуб, платили деньги, пытались заглянуть в глаза, дотронуться. Были отвратительны их попытки познакомиться – ни одна из них не имела у меня ни одного шанса, и я не скрывал свое пренебрежение, но это их не останавливало. Их жалкое упорство, заигрывание и порой задаривания делали меня грубым и злым. Моя теперешняя жизнь была не очень тяжелой, очень прибыльной и крайне неприятной. Егор появился вовремя, он был оттуда, из другой жизни, которая мне казалась очень правильной, имела свои законы, свой устав. В той жизни был человек, который все облагораживал и всему придавал особый смысл.

– Увидимся. Приходи к… – Я назвал адрес. – Только туда тебя не пустят. Встретимся в кафе, которое рядом.

В ответ Егор только присвистнул. Он знал Москву очень хорошо и отлично понял, о каком заведении идет речь.

В тот день была закрытая вечеринка. Одна из наших постоянных посетительниц приглашала своих подруг. Программа под названием «Белоснежка и семь гномов» оригинальностью не блистала. Само название диктовало сценарий – гостьи развлекались танцами полуобнаженных молодых мужчин в смешных колпачках. Я, как гном-Скромник, должен был играть главную роль – соблазнять. Женщины в этот вечер собрались богатые и озорные – шутки в мой адрес выкрикивались пикантные, купюры хрустели и шелестели.

– Ты во сколько освободишься? – Одна из дам этот вопрос задавала мне каждый раз, когда приходила к нам.

– Поздно. И потом, правила клуба… Вы же знаете… – Я танцевал, улыбался и произносил слова, которые произносил уже не раз. Она же точно так же, как и неделю назад, шептала:

– Не в клубе. В кафе. Рядом. После. Я узнавала – это дозволяется…

– У меня особые условия по контракту… – Я заученно врал.

Партнеры, все видя и слыша, только ехидно улыбались. Впрочем, со сцены клуба это выглядело вполне невинными лукавыми гримасами. На мою долю доставалось больше всего разнообразных «комплиментов». Злую зависть ко мне испытывал, пожалуй, только один – до моего прихода он слыл здесь «премьерой». Мне же эта слава была совершенно не нужна, как были не нужны эти женщины, тем более выглядели они здесь, на мой взгляд, непривлекательно. Одни становились нарочито разбитными, другие смущались, снисхождение вызывали третьи, которые основательно напивались и становились органичны для этого заведения.

– Вот, это мой телефон. – Моя поклонница упрямым жестом засунула в мои плавки купюры с написанными фломастером цифрами. – Позвони.

Я еще шире улыбнулся, сделал несколько шагов в танце, купюру с телефоном незаметно свернул в трубочку и повернулся в зал, изобразив курящего жиголо. Я не успел оглянуться, как ко мне подскочил кто-то из-за кулис и щелкнул зажигалкой. Купюра-сигара медленно тлела, а я, стараясь не поджечь весь зал, продолжал танцевать.

Вечер закончился очень поздно – дамы разошлись вовсю. Танцевали друг с другом, пели, требовали, чтобы танцоры присоединились к ним за столом. Бразильский карнавал в самом его разгаре показался бы детским утренником. Мне хотелось уйти пораньше, но администратор, вкрадчиво улыбаясь, просил:

– Вы же знаете, танец «на закуску»! Они же будут требовать вас!

Мне пришлось остаться, хотя Егор ждал меня в соседнем кафе уже сорок минут.

– Слушай, ты в солярий ходишь или это так… совсем искусственный загар? – Друг насмешливо посмотрел на мое лицо, когда я наконец опустился на стул напротив него.

– В солярий. Три раза в неделю. Еще я делаю маникюр, педикюр и местами эпиляцию. Почти все как в балете, кроме загара. – Я постарался быть приветливым, но ехидство вместо хотя бы формального приветствия меня разозлило.

– А волосы? Они же были у тебя золотистые, а тут какой-то голубоватый оттенок.

– Это – освещение. Волосы какие были, такие и остались. – Я понимал, что друг меня старается «допечь». Как в старые добрые времена.

– Тебе везет, – неожиданно в интонации послышалась неприкрытая зависть, – у меня вся голова седая. Представляешь? Это в двадцать пять лет! Крашу. Принцы седыми и пегими не бывают.

– Ну и что? – Мне стало смешно оттого, что он так серьезен в своей жалобе. – Главное – ты танцуешь принцев.

Я покашлял, поскольку теперь в моем голосе прозвучала обида.

– Какого черта ушел из театра?! Зачем? – Егор сдвинул темные брови, которые, видимо, тоже подкрашивал. Надо сказать, возраст ему на пользу не пошел. Из некрасивого мальчика он превратился в некрасивого мужчину. Живость лица куда-то исчезла, вместо нее появились опустившиеся уголки губ и застывшие морщины на лбу.

– Ты не представляешь, как у нас все слюни пускали, когда появились хвалебные отзывы на твое выступление. – Он усмехнулся. – Все же думали, что ничего не выйдет. А у тебя здорово получилось. Оказалось, такой балет для тебя. И энергия откуда ни возьмись…

– Ты почем знаешь?

– Видел. Я был на одном из спектаклей.

– И не зашел ко мне.

– Нет. Злой был. Ты меня переиграл. Сильно. Даже не пойму, как у тебя это получилось.

Я не был удивлен. Это вполне в его духе – тайком что-то узнать. Но вот похвала… Ее редко когда можно было от него услышать.

– Так почему ушел?

Я промолчал. Как я мог объяснить ему, человеку сильному, «упертому», для которого всегда главным делом была профессия, что я ушел в момент слабости. В момент, когда все усилия, предпринимаемые мною, показались вдруг ничтожно глупыми и бессмысленными. Я всегда танцевал для себя, потому что любил эту профессию, потому что не представлял себе жизни без сцены. Но однажды вдруг важным и необходимым оказалось и другое – то, что происходило за стенами театра, – отношения с человеком, время, проведенное с ним, его жизнь, его мысли, его работа и увлечения. Счастье – настоящее, не придуманное и не кажущееся, счастье, возникшее из любви к чужой жизни, – охватило меня и дало силы. Я помню это чувство восторга, с которым я выходил на сцену. Нет, я не танцевал для НЕЕ, я по-прежнему танцевал для души, но веру в себя и силы давала именно она, ее любовь, ее отношение. Объяснить словами это невозможно. Это можно только чувствовать. Что я сейчас должен был ответить Егору? Что от меня ушла женщина и я поставил крест на своей карьере? Что у меня не хватило сил пережить этот разрыв. Что я, как был, так и остался Пломбиром, мягким, податливым, растекающимся?.. Он рассмеется. Ему только этого и надо, он приехал, чтобы убедиться в своей силе, в своем превосходстве надо мной. Так было всегда, во все периоды нашей дружбы. Он не выносил моих побед, какими бы они смешными и ничтожными ни были. Шла ли речь о школьных оценках, девушках или танцах.

– Я жду. Другой постановки. Такой же. То, что предлагали, мне не понравилось. Слабо.

– Ну и долго ждать будешь? О тебе забудут. И кому ты морочишь голову? – Он зло рассмеялся, и я узнал эти нотки злого и довольного превосходства.

– И потом, деньги. Я хотел заработать. Здесь отлично платят.

– За что? – Егор поднял пиво и посмотрел на меня поверх белой пены.

– За все. Представь себе – за все.

– И ты на это соглашаешься?

– На что?

– Тетки все больше старые… Утиль, понимаешь ли…

Я не помню, что такое произошло со мной. Что-то случилось внутри, где сердце и легкие. Только какой-то восторг разлился, затопил меня с ног до головы, и я с удовольствием выбил из рук Егора бокал. Заодно пальцами задел его лицо, ухо… Звон, окрик, чей-то громкий голос, люди, прибежавшие и орущие что-то, – стало необычайно весело.

– Слушайте, чего сбежались?! Вытирайте эту грязь и еще два пива. Приятель не рассчитал силы… Армрестлинг такое дело… – Егор, потирая щеку, уселся на свое место и обратился ко мне: – Слушай, надо пожрать что-то, а то ты меня на лопатки положишь. Давай картошки. Много. Жирной. Фри?

– Давай. – Странный восторг испарился вместе с силой, которую я вложил в удар. Егор, наверное, все-таки был и оставался моим другом.

– Кто она? – Картошку, которую нам подали очень быстро – не иначе в СВЧ разогрели, – Егор ел руками. Получалось у него это ловко и аккуратно. Так казахи едят плов, уминая рис в комочек кончиками пальцев.

– Татьяна. – У меня не было сил ни есть, ни пить.

– Какая?.. Не может быть! – Егор нечаянно угодил рукой в плошку с кетчупом. Впрочем, мне показалось, что изумление наигранное, что он все отлично знает. Но виду я не подал – разговор о нас был нужен мне, а не ему.

– Может. Очень даже может быть.

– Отец знает? – Почему-то друг сразу задал этот вопрос. И здесь он врал. Я это понял по его лицу и опять не подал вида, не уличил во лжи.

– Думаю, все знают. И мать. Мне казалось, и ты знаешь…

– Нет. – Егор покачал головой. – Я ничего не знал. Я приехал в Москву по своим делам. Был в театре у тебя. Там сказали… Нет, я, конечно, обратил внимание, что ничего не пишут о тебе.

– Можно подумать, что так часто писали!

– Ты не следил за собственной славой? – Егор рассмеялся. – Писали, дорогой Пломбир, еще как писали, особенно…

– Особенно до недавнего времени?

– Да, именно.

– Я хорошо тогда танцевал. С удовольствием.

– У тебя был кураж. Точно был…

– Она ушла. – Я перебил Егора. – Давай водки, что ли, выпьем. Не представляю, как можно обо всем этом говорить с кем-то на трезвую голову.

– Я – не «с кем-то». Я друг. – Егор махнул официанту.

– Даже с другом.

– Кстати, я всегда удивлялся, что ты с таким характером никогда не откровенничал. Не лез с расспросами и сам все больше помалкивал.

– На что мне чужое? На что мое – чужим?

– Это я только так, подметил. Она ушла?

– Да. Понимаешь, просто ушла. Ничего не объяснив, ничего не попросив.

– Ты что – с кем-то трахался, а она узнала?

– Идиот. Мне, кроме нее, никто не нужен был. И сейчас не нужен.

– Спятить можно.

– Представь себе. Мы же жили вместе два года. Я кольцо подарил и предложение сделал. Вот как сделал, так она и ушла. В это же мгновение.

– Наука тебе будет. Не лезь к женщине с глупостями.

– Я серьезно. Понимаешь, сидим в кафе. Я, как полагается, говорю все нужные слова. Она молчит. Потом перебивает и говорит: «Кольцо оставлю себе, но замуж не пойду. И встречаться не буду!»

– Она меркантильна!

– Идиот! Так она дала понять, что никогда мы больше не увидимся!

– Тонко! Я не сразу понял!

– Не язви!

– Насколько она старше тебя? – Егор опрокинул стопку водки и плотоядно ухватил хвостик соленого огурца. – Впрочем, даже не говори, сам знаю. На целую вечность. Понимаешь, между вами – вечность! Вы не разные люди. Вы – разные миры. Разные галактики. Ну, если угодно – разные планеты! Чего же ты хочешь?

– Но мы были вместе!

– Удовольствие получили? Ну и слава богу. А теперь пора заняться делом – вернуться в театр и завести нормальную жену.

– Я не хочу нормальную жену. Вернее, я хочу жениться на ней.

Егор молчал. Он с аппетитом ел то, что принес официант, одобрительно кивал. Но это одобрение относилось к еде, а не к моим словам.

– Слушай, это пройдет. Пройдет, как проходит все на свете, включая похмелье. И потом ты будешь противен сам себе. Из-за этих соплей. Так же уже было. И не раз. Я прав?

– Может быть, – ответил я, улыбаясь. Водка примирила меня с оппонентом. Ему все равно ничего не объяснишь. Он не знает, какая она, моя Татьяна.

– Ты мне Джоконду тут не изображай, – несмотря на темпы, с которыми Егор пил, голос был трезвым, – ты послушай, что я скажу. Татьяна – шикарная женщина. Не поспоришь. Она не красива, но эффектна. Она всегда очень молодо выглядела, почти девчонкой. Она умна! Умна не в примитивном смысле слова, у нее тонкий ум. Знаешь, когда воспитание, интуиция, образование смешиваются, вот тогда и появляется этот самый ум. Веронику помнишь? Ту, которую я у тебя увел? Она ведь ревновала меня к твоей мачехе.

– Не говори так…

– А почему? Она тебе мачеха. И против этого не попрешь. Ты голову девочкам морочь, а себе не надо – дорого обойдется. Она хороша, только…