— Это так унизительно…

— Что ты говоришь… Вот увидишь, все будет в порядке… Начали делать уколы. Так и должно быть. Через пару дней тебе станет лучше… — Голос Марты звучит убедительно. Сказывается опыт.

— И никаких воспоминаний, — жалуется Ивона.

— Перестань. Прекрати так говорить! Еще не все потеряно!

Но Ивона не слушает. Ей хочется говорить.

— Глупость, когда говорят, будто вся жизнь проходит перед глазами. Ночью я до отупения молюсь: только бы не болело, лишь бы перестало болеть! Как я могла докатиться до этого! Думать только о том, чтобы не болело! Чтобы мне сегодня удалось нормально сходить в туалет. Пусть бы только сегодня! Почему я раньше не знала о том, что обычный стул — это огромное, поразительное счастье?

— Пожалуйста… — Марта нежно дотрагивается до ее щеки — кожа сухая и тонкая.

— Не проси меня! Почему все мои желания свелись к одному — нормально ходить в туалет? Почему мне так больно?

Марта ощущает эту боль, нужно сделать обезболивающую инъекцию. Боль пройдет. На мгновение.

— Подожди. Я сделаю укол!

Марта вскакивает, наклоняется за судном и быстро выходит из палаты. Ей необходимо поговорить сврачом.

Полдень

Сегодня Марта принесла книгу. Дома читать или здесь, в палате, какая разница? Ивона спит. Марта переворачивает страницу за страницей, затем откладывает книжку.

— Ты все время здесь была? — Марта вздрагивает от голоса Ивоны.

— Нет… Да… — улыбаясь, отвечает она. — Ивона?

— Что?

Марта опускает руку в карман свитера, красивый светло-коричневый свитер обтягивает ее бедра.

— Я пришла тогда… Я не знала, что Томаш будет… Я пришла, чтобы вернуть тебе чек.

Ивона смотрит ей прямо в глаза:

— Ты ничего не можешь от меня принять?

— Могу… — Марта сжимает чек в вытянутой руке. — Но… То дежурство не стоило так дорого. Я не хочу этих денег…

— Ладно. — Ивона протягивает руку. Их ладони соприкасаются.

— Давай. — Ивона забирает чек. — Тебе не жаль?

Марта набирает воздуха и с шумом его выдыхает.

— Жаль. Жаль. Чертовски жаль! Столько денег! Еще как жаль. Но зато сейчас мне гораздо лучше. Теперь мне хотелось бы кое-что у тебя попросить.

Ивона кладет чек на столик.

— Вон там лежит… — указывает пальцем на ящик в столике. — Здесь…

Марта достает перстень, переливающийся в свете солнца, внимательно рассматривает его.

— Этот перстень был предназначен для меня.

— Но подарен он был мне.

Марте это известно. Ничего не поделаешь.

— Ты не хочешь мне его отдать, потому что он тебе дорог?

— Из-за элементарного злорадства.

— Ты не хочешь мне дать то, что я прошу у тебя. Тебе хочется давать мне только то, что ты считаешь нужным.

Ивона кивает:

— Весьма близко к истине.

Марта должна объяснить, о чем идет речь.

— Может, он меня интересует именно потому, что дорог тебе…

Ивона протягивает руку, забирает у Марты перстень и надевает на безымянный палец. Он болтается, как обруч.

— Спадает со всех пальцев… А на большом я не могу его носить.

— Очень красивый.

Ивона наклоняется и кладет перстень на место в ящик.

— Я не хочу отдавать его тебе, Марта.

Ивона близка к обмороку. Марта не должна этого допустить.

— Эй, ты здесь? Ты тут? — удается непринужденно произнести ей.

— Я здесь, но я уже очень слаба. Что говорит доктор Саранович?

— Саранович? — Марта застигнута врасплох — она не ждала этого вопроса.

— Ты его видела? — На лице Ивоны безразличие.

— Доктора Сарановича? Он, наверное, еще не приехал.

— Я слышала его голос в коридоре.

Ах дьявол! Нужно немедленно что-нибудь придумать, ответить, не делая паузы, не обдумывая, не позволяя Ивоне говорить.

— Может, он и вернулся, но откуда мне знать, что он говорит. — Марта замечательно вошла в роль, ложь звучит естественно. — Ты что, думаешь, что я целыми днями баклуши бью? Я на части разрываюсь. Давно не было такого ужасного дежурства. Помнишь, я тебе говорила о пациентке, которую привез муж и бросил на кровать? Самоубийца чертова. Я просила: оставьте венфлон. Но доктору, конечно, виднее. «Убрать, завтра выписываем». А у нее давление упало. Мы с Басей носимся, доктор бежит, но…

— Это та, которая из-за мужа отравилась?

— Хм… У нас даже в глазах потемнело. — Марта делает глубокий вдох. Не останавливаться, не переставать говорить. — Бася только и объявляет: «Сто на шестьдесят, восемьдесят на сорок, шестьдесят на тридцать». А пациентка: «Я умираю». Затем: «Сорок на ноль». Если бы был венфлон, можно было бы дать… Когда я могла Сарановича о чем-то спрашивать?

— Марточка…

— А потом еще две диабетические комы, процедуры.

— Марточка… — взывает к ней Ивона.

Боже, только не сейчас! Марта еще больше страсти вкладывает в свои слова.

— Ах, представь, в наше отделение пришел на работу некий Пилат. Забавная фамилия, правда? За мной стоит молодой врач, Яцек, из гинекологии и шепчет мне на ушко: мол, у нас такая смертность, что только Библия нам и поможет.

— Марточка…

— Но я тебе обещаю, завтра сразу же…

— Марточка, мне нужно тебе кое-что сказать… — Ивона улыбается, но не радостно, а грустно. Тогда Марта понимает: что-то случилось, о чем ей неизвестно, и как она смешна с этим рассказом о Пилате.

— Он здесь был? — Марта не в состоянии справиться со страхом.

— Нет, — тихо отвечает Ивона.

Марте нужно скрыть тревогу. Она не секунду отворачивается к окну, затем вновь смотрит на Ивону.

— Вот видишь, — говорит она уверенно. Ивона усмехается и делает глубокий вдох.

— Я делала анализы в Париже, поэтому и вернулась…

Тишина. И в это мгновение Марта вдруг отчетливо понимает, что происходит. Она закрывает рукой лицо, затем встает, подходит к окну, потом возвращается и тяжело опускается на кровать. Ей недостает смелости, чтобы посмотреть Ивоне в глаза. Тяжелеют плечи, ноги, все тело.

— Почему? — вырывается у нее с болью.

— Я тебе иногда верила… Что некому изучить анализы… Что все у меня…

— Ну почему, почему? — Марта в отчаянии. Все ее старания оказались бессмысленными.

— Ты надеялась. Ты не знала, что я умираю. — Ивона говорит спокойно, так, что каждое слово отзывается в Марте болью. Ведь она знала. — Я делала вид, что тоже ничего не знаю.

— Я с самого начала все знала, — вырывается у Марты. Вернуть слов нельзя, поздно.

Ивона улыбается, в ее глазах пляшут огоньки, знакомые Марте с детства.

— В некотором смысле это хорошо. Марта смотрит на нее с удивлением:

— Мы можем больше не возвращаться к разговору о Сарановиче.

Нужно что-то сказать, немедленно что-то сказать, стучит в голове Марты, и вот уже готова новая реплика:

— Но это еще не значит, что…

— Конечно, Марта. — Ивона обрывает ее. — Это ничего не значит. Совершенно. А я совсем… У меня осталось очень мало времени. Я знаю это потому, что постоянно хочу спать. Иди, Марта, иди, я хочу спать…

И Марта в очередной раз встает и идет по темно-зеленому линолеуму к дверям. Ивона лежит неподвижно.

День

Ивона с радостью смотрит на Марту. Она красива, действительно красива. Ей очень идет новая прическа. И хорошо, что она перестала носить брюки из «платяного шкафа тети-провинциалки». У нее прекрасные глаза, необычный «мышиный» цвет волос. Три светлые пряди замечательно оттеняют основной тон. Глядя на Марту, Ивона принимает трудное решение и закрывает глаза.

— Я боюсь умирать, — тихо говорит она, не открывая глаз. Ждет.

Молчание, дыхание Марты ускоряется.

— И я этого боюсь, — произносит Марта и, поразившись собственным словам, хочет убежать, но бежать ей некуда. Она смотрит на Ивону, и в ее глазах видит благодарность.

— Ведь уже ничего нельзя сделать, да?

— Всегда есть надежда. — Марта громко сглатывает.

— Не бреши, сестра. — Интонация противоречит смыслу сказанного. — Ничего ведь уже нельзя сделать, правда?

— Все, что можно было сделать, сделано. В больничной палате звонкая тишина.

— Нет для меня спасения?

— Всегда есть надежда, — мертвым голосом повторяет Марта.

— На чудо?

— На чудо.

Ивона вытягивает руку. Марта поспешно принимает ее. Ивона слабо пожимает ладонь Марты.

— Спасибо тебе, — шепчет она распухшими губами, благодарность угадывается и в этом пожатии.

Марта теряет над собой контроль:

— Я так боюсь, сестричка.

— Боюсь, сестричка… — повторяет Ивона и сжимает ее ладонь. — Мне иногда кажется, я не вынесу этого страха. — Ивона сворачивается калачиком, ее голос едва слышен, Марта вынуждена нагнуться над ней. — Чтобы сразу… А потом думаю: хорошо, что еще не конец… Когда светит солнце… Но солнце встает независимо от всего, верно?

— Да.

— И будет всходить после моей смерти. — Взгляд Ивоны обращен к окну. Сквозь ветки раскидистого каштана сочится свет. Пожелтевшие листья дрожат на ветру. — Как будто ничего не произошло. После смерти родителей… После их смерти в моей жизни не было ничего святого. А в твоей тоже?

Ивона смотрит на Марту, и в той поднимается волна давнего возмущения. Нужно поправить постель, одеяло, подушку. Лучше ничего не говорить, потому что спокойствие хрупко…

— Марта! Я тебя спросила: а в твоей тоже? Марта?

Почему Ивона не оставит ее в покое? Но обида жжет все сильнее, лицо Марты становится злым.

— Как ты можешь? Как можешь меня спрашивать, что для меня свято?

— Не понимаю, — реагирует Ивона, ей действительно непонятно. Пришло время высказаться.

Марта, стоя возле кровати, склоняется над Ивоной и стискивает поручень так сильно, что, кажется, металл вот-вот погнется.

— Как ты смеешь говорить «тоже»? Ты забыла, что это я ухаживала за мамой, мыла ее, страдала вместе с ней, это я отзывалась на каждый крик, я все это видела!

— Но я… — пытается протестовать Ивона, но Марта не позволяет. То, что клокотало в ней, выливается мощным потоком, который она не в состоянии остановить.

— Снова воспользуешься деньгами? Конечно, благодаря твоим средствам мы могли покупать дорогие лекарства. Но это все. А по сути — ничего! Я выла от отчаяния! Я видела, как она угасает день за днем. А она даже тогда не обращала на меня внимания и ощущала лишь твое отсутствие. Мне приходилось без конца слушать рассказы о тебе, о том, как было, когда была ты. Ты, ты, ты! — Марте не хочется, чтобы в ее голосе звучала горечь, но скрыть это не удается. — Она тосковала по тебе, а я держала ее за руку…

Ивона удобнее усаживается на кровати, откладывает трубку с кислородом и пытается что-то сказать:

— Марта!

Но Марта резко оборачивается к ней:

— Нет! Не прерывай меня! Ты надеялась, мне не хватит смелости высказать, все, что я думаю? Все оплевать! Надругаться надо всем! Всегда ты! Такая замечательная! — Голос Марты звучит пискляво и несерьезно: — «Бери с нее пример, дорогая. Почему ты не одеваешься так же элегантно, как Ивона? Ивона — одаренный ребенок, видишь, какая она смелая, никогда не боялась рисковать. Я так счастлива, что Ивона устроила свою жизнь. Ивона очень старательная. Она добьется выдающихся успехов». — Марта размахивает руками, словно стоит на сцене и рассказывает многочисленным зрителям о чем-то важном. Затем поворачивается к стулу и приторным, неестественным голосом добавляет: — «Но хорошо, что ты трудолюбива. А у Ивоны есть фантазия, вы видели, что она сделала в своей комнате? Ивона — яркая, но мы и тобой гордимся, детонька». — Марта приближается к Ивоне, теперь ничто не мешает смотреть ей прямо в глаза. — Даже когда тебя не было рядом, тебя было слишком много… А ты не приехала… — Невидяще глядя на Ивону, Марта повторяет: — А ты не приехала…

— Марта, я…

Но Марта отходит от кровати. Она обращается не к Ивоне, а к целому миру:

— Ты не приехала! Даже на похороны. А что с Ивоной, все мысли об Ивоне, для Ивоны. Ивона? — Голос Марты становится насмешливым. — Мамочка, Ивона не приедет, потому что ей не оплатят дорогу. Потому что, если она приедет, то не сможет выехать, вернуться на свою новую родину, au revoir[2]! И к Петру. Она не сможет вернуться. Поэтому здесь только я. Я, которая всегда была менее любимой, сижу с тобой и не боюсь, что буду чего-то лишена. К сожалению. Только та, менее дорогая, сидит рядом с тобой и слушает восторженные слова об Ивоне. — Интонация Марты неожиданно меняется. — Мама, прости, что я не Ивона. Мы могли бы поменяться местами, потому что я приехала бы к тебе с конца света, меня бы не испугало введение военного положения. Наша деловая Ивона тоже не боится, она ведь такая отважная. Ей, вероятно, невыносима мысль о том, что ты умираешь, мама. Она всегда была мужественной. Она просто не может смириться с тем, что ты умираешь. Поэтому здесь только я. Столько людей умерло у меня на руках, мамочка. Ты не расстраивайся. Я как-нибудь справлюсь. Я всегда справлялась. К тому же я привыкла. Я же сама выбрала эту профессию. Хотя мне хотелось порадовать тебя, мамочка. Вот я тебе все и высказала. — Ее голос ломается, мгновение она колеблется, но, преодолев неуверенность и все еще кипя от злости, она возвращается к кровати. У нее сейчас достаточно сил, чтобы, глядя в эти голубые утомленные глаза, наконец сказать правду. — Не играй со мной! Не сейчас! Это один из твоих любимых приемов! Сейчас ты такая несчастная, что тебе ничего подобного нельзя говорить, да?