– Роза, – прошептала она, утешая сестру, – может, из этого ничего и не выйдет…

Роза ничего не ответила. Она знала привычку Нелл не думать о неприятном наперед. Нелл будет с упоением говорить и говорить о разукрашенном городе и ликовании на улицах в день приезда короля, но относительно планов матери, которые могут принести им массу неприятностей, она скажет – и сама поверит в это, – что из них ничего не выйдет.

Нелл продолжала говорить, так как ей было не справиться со своим языком:

– Нет, ничегошеньки у мамы с ее домом не выйдет. Сколько лет уж говорят о возвращении короля. И где он, здесь? Нет! Ты помнишь, Роза, ту ночь, когда разыгралась буря? Это было страшно давно. Мы лежали тут, вцепившись друг в друга от страха, что вот-вот наступит конец света. Ты ведь помнишь, Роза? День тогда был страшно душный. Уф! А канавы как воняли! Потом все потемнело, гром загрохотал, а ветер поднялся такой, что мы думали, дома развалятся. И все говорили тогда: «Недобрый знак! Бог рассердился на Англию. Бог рассердился на пуритан». Помнишь, Роза?

– Ага, – ответила Роза. – Помню.

– А потом сразу после этого умер старый Нолл, и все говорили: «Бог рассердился. Он послал бурю, а теперь прибрал старого Нолла. Черный мальчишка вернется домой». Это было давным-давно, Роза, а его все нет.

– Это было два года тому назад.

– Это очень давно.

– Когда тебе десять лет, то это давно. Когда тебе столько, сколько мне… это уже не так давно.

– Но ты же только на два года старше меня, Роза.

– Это очень много. За два года с девочкой много чего может случиться.

Нелл помолчала какое-то время, а потом продолжала:

– Ты помнишь, как въезжал в Лондон генерал?

– Это был генерал Монк, – сказала Роза.

– Генерал Монк, – повторила Нелл. – Я отлично это помню. Это было на следующий день после дня моего рождения. Было холодно. Мостовая обледенела. «Холодный февраль», – говорили все. «Но после холодной зимы бывает теплое лето, и этим летом, конечно, вернется черный мальчишка».

– Похоже, что так и будет, – сказала Роза.

– Вот было весело, Роза, когда генерал ехал по Лондону! Ты помнишь, как куски говядины жарили прямо на улицах? Ой, Роза, ты ведь любишь запах жареных окороков? А я кое-что люблю еще больше. Вкус жареной говядины! – Нелл начала смеяться.

– Ой, что было за времечко, Роза!.. – продолжала она. – Я помню праздничные костры – они тянулись от собора Святого Павла до скотного рынка. Я подумала, что Лондон горит, честное слово. А около Стрюндского моста горел тридцать один костер. Я сосчитала. Лучше всего я запомнила мясников, жарящих окорока. Да, вот это был денек так денек! Роза, я всегда думала, что это в честь моего рождения… ну, понимаешь, это же было сразу после него – все эти костры и прекрасная говядина! Я пошла вместе с толпой к дому Прейзгода Бэрбона. И вместе со всеми бросала камни в его окна. Кто-то в толпе спросил у соседа: «А в чем дело, вы не знаете?» Я повернулась и говорю: «А это празднуется день рождения Нелл, вот в чем дело, пусть и малость позже, но все равно это день рождения Нелл!» Они посмеялись мне в ответ, и кто-то сказал: «Ну, по крайней мере, хоть этот ребенок знает, в чем дело». И они опять смеялись и шутили. Хотели было поднять меня на плечи и поднести поближе к костру, но я испугалась: вдруг бы им пришло в голову зажарить меня вместо окорока… Поэтому я удрала от них к другому костру.

– Ну и болтушка же ты, Нелл. Последи за собой. Это был конец Долгого парламента, и генерал выступил за короля.

– Это было не так уж давно, Роза, и на этот раз король вернется. Вот уж будет веселье! В парке Ковент-гарден будут гулянья, Роза, и ярмарка откроется, и танцевать будут прямо на улицах под музыку скрипача!.. Ой, Роза, мне так хочется танцевать, что я готова вскочить и плясать прямо сейчас.

– Лежи тихо.

Нелл помолчала. Потом снова не выдержала:

– Ты чего-то боишься, да? Опасаешься маминого «дома»? – Она прижалась к сестре. – Почему, Роза? – спросила она немного погодя с сочувствием. – Почему?

Это был один из тех редких моментов, когда Нелл признала, что она младшая сестра, и просила, чтоб ее утешили. Прежде такие моменты бывали чаще.

Роза объяснила:

– Мы должны зарабатывать на жизнь, Нелл. А у таких, как мы, не так уж велик выбор.

Нелл, соглашаясь, закивала, они замолчали. Вскоре она спросила:

– А мне что придется делать в мамином доме, Роза?

– Тебе?.. Ну, тебе еще немного лет. Кроме того, ты слишком мала даже для своего возраста. Право, тебе не дать больше восьми. Попридержи язычок – и тогда никому не догадаться, сколько тебе лет. Но язык твой – враг твой, Нелл. Держи лучше его за зубами.

Нелл высунула язычок и крепко сжала его пальцами, как она это делала в раннем детстве.

– Тебе будет не так уж плохо, Нелл. Сперва тебе придется только подавать джентльменам крепкие напитки.

Сестры молча прижались друг к другу, радуясь тому, что во всех испытаниях одна из них всегда сможет рассчитывать на другую.


Нелл была на улице, когда проезжал король, возвращаясь домой. Никогда в своей жизни она не видала такого великолепия.

Она забралась на крышу и позвала Розу и кузена Уилла последовать за ней, чтобы получше разглядеть все, что можно.

Глаза Нелл загорелись от возбуждения, когда другие, следуя ее примеру, стали взбираться на крышу, чтобы занять место рядом с тремя оборвышами. Нелл толкалась, пытаясь сохранить за собой выбранное ею место, и испускала такие потоки брани, что окружающие поначалу страшно оскорбились, а потом только потешались. Она открыто выражала свое недовольство; все это было для нее привычным делом: она знала силу своего язычка, который заставлял людей в конце концов улыбнуться.

Оттуда, где она стояла, ей был виден на холме Ладгейт собор Святого Павла, возвышающийся над неприбранным центром города, где лачуги теснились вокруг красивых домов, как нищие у юбок благородных дам. Даже широкие улицы были в таких рытвинах, что их необходимо было мостить заново; а маленькие улочки и переулки просто утопали в грязи и помоях. Тяжелые запахи из пивоварен, мыловарен и сыромятен наполняли воздух, но Нелл их не замечала: это были знакомые запахи. На реке виднелись самые разнообразные суда – баржи, лодки, ялики и все прочее, что могло держаться на воде. Оттуда доносились музыка, крики и смех. В этот день все, казалось, хотели от радости перекричать соседей.

По всем церквам города звонили колокола, выбоины на мостовых скрывали цветы, рассыпанные по всему пути следования короля, гобелены свешивались из окон и с балконов. В фонтаны было налито вино. Казалось, все поздравляли друг друга с таким торжественным событием.

От Лондонского моста шествие направилось к Уайтхоллскому дворцу. Там можно было видеть благородных дам и кавалеров, титулованных особ, окружавших короля.

Нелл подпрыгивала от возбуждения, а Роза и Уилл не раз говорили ей, что если она не уймется, то свалится с крыши.

Но она их не слушала; к тому же приветственные крики заглушали даже перезвон колоколов. Потом она увидела, что проезжает король – высокий и очень смуглый, настоящий «черный мальчишка»; шляпу с перьями он снял и держал в руке, а его черные локоны падали ему на плечи. Толпы людей громкими криками, до хрипоты, приветствовали его, а он раскланивался и улыбался.

Казалось, что его темные глаза видят каждого в отдельности. Нелл то и дело слышала вокруг себя шепот: «Он мне улыбнулся. Клянусь, это так. Он посмотрел на меня… и улыбнулся. Ой, вот это день! Король вернулся домой, и теперь Англия снова заживет весело».

Позади короля двигались все те, кто последовал за ним из самого Рочестера, полные решимости сопровождать его в столицу, выпить за него вина из лондонских фонтанов и показать, что не только жители Лондона довольны возвращением короля к себе домой.

Нелл молча разглядывала людей в процессии, движущейся позади короля. Ей хотелось быть одной из тех благородных дам, которых она видела проезжающими мимо нее верхом. Ее маленькие ножки выглядели бы так прелестно в серебряных туфельках! А как было бы замечательно сменить юбку из грубой ткани на бархатное платье! Ей захотелось немедленно расчесать свои запутанные кудряшки, чтоб волосы легли такими же красивыми локонами, какие были у проезжавших дам.

Розу тоже томили тайные желания. В последнее время она очень изменилась – стала скрытной. Теперь Роза работала в доме матери и примирилась с этим. Она была хорошенькой девушкой, и многие мужчины, приходившие в их дом, просили позвать мисс Розу. Нелл, торопясь от стола к столу с крепкими напитками, старалась увернуться от посетителей, пытавшихся схватить ее; она не могла заставить себя молчать и знала, что и как сказать, чтобы не прельщать собиравшихся в подвальчике матери мужчин с безобразно похотливыми лицами, а злить их так, что им больше хотелось поколотить эту озорную девчонку Нелл, чем приласкать ее.

К тому времени, когда шествие закончилось и они смогли пробраться сквозь толпы людей обратно к себе в переулочек Коул-ярд, где их ждала мадам Гвин, было уже семь часов. И хотя в тот день в фонтанах вино предлагалось бесплатно, хозяйка дома предвидела, что в кабачке будет много посетителей.


Было раннее утро, а на улицах все еще слышались звуки веселых пирушек.

Розы не было в доме на Коул-ярд. Она куда-то ушла с любовником. Изящный и галантный джентльмен, подумала мадам Гвин. Вот как я стараюсь для моих девочек!

Нелл хотелось спать. Она лежала на своем соломенном тюфяке и глядела на гору мяса, которая была ее матерью. Нелл никогда ее не любила. Как можно любить кого-то, кто, сколько она себя помнит, только и делал, что давал ей затрещины и оскорблял ее? И сейчас мама заботилась только о своей жизни – и, естественно, о джине. Казалось, она была рождена, чтобы содержать бордель. Умильно сладкие слова так же легко слетали у нее с языка в разговоре с джентльменами, как грубости, когда она поносила своих дочерей. Все свои надежды она связывала с Розой – хорошенькой и уже нашедшей себе любовника среди случайных посетителей дома.

– А что еще остается делать девушке? – размышляла Нелл. – Продавать селедку, яблоки, брюкву?

Любовник подарил Розе миленькое платье, и она прелестно выглядела, когда вышла погулять в нем по Друри-лейн. Другие девушки завидовали Розе. И все же Нелл не хотела бы себе такого счастья. Нелл собиралась как можно дольше оставаться ребенком, годным лишь на то, чтобы подавать крепкие напитки, – и ни на что больше!

– Ма, – окликнула она тихонько, – ты спишь?

– Слишком шумят на улице, не заснуть.

– Это хороший шум, ма. Он означает, что король вернулся домой и все изменится.

– Все изменится, да, – зевнув, ответила мадам Гвин. Потом продолжила: – Нелл… в бутылке все кончилось. Дай-ка мне другую.

Нелл с готовностью выполнила просьбу.

– Ты погубишь себя, мама, – сказала она.

Мадам Гвин сплюнула и грубо выхватила бутылку. Нелл наблюдала за ней и не могла представить, что в юности мать была такой же хорошенькой, как Роза.

– Нынче я могу потакать своим слабостям, – ответила наконец мадам Гвин. – Вечер был удачный, и если все вечера будут такими, я разбогатею.

– Может, так и будет, мама, – теперь, когда король вернулся…

– Все может быть. Может, у меня будет настоящий бордель. А сама я переселюсь на Мурфилдс или Ветстоун-парк. Почему всякие мадам Крессвелл, матушка Темпл и леди Беннет преуспевают, а у меня только старый подвальчик и несколько дешевых шлюх с Коул-ярда?

– Ну, мама, у тебя ведь наладились дела. Весь кабачок теперь твой, а комнаты наверху дают немалый доход.

– Ты взрослеешь прямо на глазах, Нелл.

– Мне еще немного лет, мама.

– Мне как-то подумалось, что ты будешь так же хороша, как твоя сестра. Но теперь я не уверена в этом. Неужели никто из джентльменов так ни разу и не поговорил с тобой?

– Я им не нравлюсь, мама.

Мадам Гвин вздохнула, а Нелл торопливо продолжала: – Но тебе же нужен кто-то, чтоб подавать бренди, ма? Тебе-то самой с этим быстро не управиться. А можешь ли ты кому-нибудь еще, кроме меня, доверить этот прекрасный французский коньяк?

Мадам Гвин помолчала, а потом начала плакать. Это на нее накатило плаксивое настроение, и сейчас Нелл радовалась такому обороту.

– Я бы, конечно, хотела чего-нибудь лучшего для моих девочек, – всхлипывала мадам Гвин. – Да, когда вы родились…

– Расскажи мне о нашем отце, – мягко попросила Нелл.

И мать рассказала ей о капитане, который потерял все свои деньги, сражаясь за короля. Нелл криво усмехнулась. Все бедняки потеряли в это время свои сбережения, сражаясь за короля. И она не верила рассказу о красавце-капитане. Чего бы это ради красавец-капитан женился на ее матери?

– И он, бывало, дарил мне то одно, то другое, – продолжала горевать мадам Гвин. – Он спускал все деньги, как только они попадали ему в руки. Вот почему он умер, благословляя меня и двух своих дочерей, в долговой тюрьме в Оксфорде.