Что еще можно было сказать такому фанатику-идеалисту, каким казался этот юный принц? Напрасно было говорить ему, что его идеалы являются свойством юности – и только… Вильгельм Оранский был убежден, что ему суждено спасти свою страну.

Арлингтон, Бекингем и Монмут побывали в расположении лагеря Людовика у Хезвика. Голландцу Вильгельму были представлены новые условия договора, но их отвергли столь же решительно, как и прежние.

Вскоре стало известно, что штаты Бранденбург, Люнесбург и Мюнстер, преисполненные желания положить конец завоеваниям католика Людовика, готовы присоединиться к Вильгельму Оранскому в его борьбе против захватчиков. Людовик, обнаружив, что война потребовала огромных расходов, но принесла небольшую выгоду, решил отступить и отвел свои армии обратно, к Парижу, а английским дипломатам ничего больше не оставалось как вернуться в Англию.

Луиза была довольна.

Бекингем потерпел неудачу. Он истратил массу денег – счет за расходы, который он представил, достиг четырех тысяч семисот пятидесяти фунтов и одного пенса, а не привез ничего, кроме насмешек в адрес своей страны.

Его вместе с Арлингтоном народ Англии обвинял в развязывании этой глобальной войны с голландцами.

В Англии не только Луиза решила, что пора положить конец государственной деятельности герцога.


Наконец-то Карл мог гордиться Монмутом. Что бы он ни делал дома, за границей он зарекомендовал себя хорошо.

Карл слушал обстоятельный рассказ о том, как сражался его сын у ворот Брюсселя. Рядом с ним в бой шел капитан Джон Черчилль, и трудно было сказать, кто из этих двух молодых людей – Черчилль или Монмут – проявил большую отвагу.

– …Победить можно было только одним способом, – рассказывал Карлу свидетель боя. – Мы шли строем с саблями в руках на заграждение неприятеля. Был там и господин д'Артаньян со своими мушкетерами, и они проявили себя настоящими храбрецами. Господин д'Артаньян очень старался убедить герцога не рисковать жизнью и не идти во главе своих солдат по тому проходу, но милорд герцог не послушал его совета. Господин д'Артаньян был убит, но герцог вел своих людей с такой отвагой и с таким презрением к смерти, которые редко встречаются. Многие скажут Вашему Величеству, что никогда не видели более отважного и молниеносного боя.

Джемми вернулся домой, пройдя с отрядом в торжественном марше по улицам Лондона до Уайтхоллского дворца, а люди сотнями выходили из домов посмотреть на него.

Он повзрослел, но остался таким же красивым. Лицо его пылало, отчего глаза казались более яркими и блестящими. Женщины, глядящие из окон, бросали Монмуту цветы, и на улицах раздавался крик: «Отважный Джемми возвращается домой с отрядом!»

Это было то, чего он так жаждал. Именно этого признания. Этой славы.

И Карл с некоторой тревогой видел, что люди были вполне готовы признать славу этого мальчика – отчасти потому, что он был красив, отчасти потому, что отважен, но главным образом потому, что герцог Йоркский был католиком, а они поклялись, что на троне Англии никогда не должен снова восседать католик. Джемми казался теперь более серьезным, и Карл надеялся, что его сын осознал, что лучше отказаться от всех его опасных идей.

У Джемми появилась новая любовница, Элионор Нидхэм, совершенно покорившая его. Ему хотелось завести две своры английских гончих в Чарлтоне. У него родился сын, нареченный Карлом, и сам король с герцогом Йоркским были крестными отцами.

Это был гораздо более подходящий для молодого человека образ жизни, думал король. И с любовью смотрел на юного Монмута.


По Англии распространились слухи, что герцог Йоркский вскоре снова женится и для него уже выбрали принцессу Марию-Беатрису, сестру правящего герцога Моденского. Девушка была совсем юной – ей недавно исполнилось четырнадцать лет, – красивой и, казалось, способной иметь детей. Но у нее был единственный недостаток: она была католичкой.

Этот брак доставил Луизе массу волнений. С тех пор как она уехала в Англию, Людовик дал ей три основных задания. Она должна была способствовать союзу с Францией против Голландии, заставить Карла объявить о принятии католической веры, а также устроить брак между герцогом Йоркским и принцессой которую выберет для него Людовик.

Людовик выбрал богатую вдову герцога де Гиза, именовавшуюся до замужества Елизаветой Орлеанской. Она была второй дочерью Гастона, брата Людовика Восьмого. Луиза подчеркнула в разговорах с Карлом и Джеймсом преимущество этого брака, но она была достаточно умна, чтобы понимать, что не должна слишком явно работать на пользу Франции.

Герцог Йоркский, испытывая чувство раскаяния после смерти жены, расстался со своей любовницей Арабелой Черчилль, но почти немедленно после этого возникла связь с Екатериной Седли, дочерью сэра Чарлза Седли. Екатерина не была красавицей, но, как обмолвился когда-то его брат, складывалось впечатление, что любовниц для Джеймса выбирал его священник в качестве епитимьи. Однако Джеймс вопреки традициям решил, что, хотя он легко относится к отсутствию красоты у любовниц, он не может согласиться с ее отсутствием у жены и что мадам де Гиз, уже не юная и не красивая, ему не подойдет. Таким образом, потерпев неудачу с французской женой, Луиза была готова поддержать выбор Марии-Беатрисы, так как та тоже была католичкой, а католическая герцогиня Йоркская, конечно, не будет препятствовать выполнению одной из ее основных обязанностей – способствовать тому, чтобы король открыто признал свой переход в католичество.

Поэтому Луиза чувствовала, что, хотя ей и не удалось убедить короля и его брата выбрать мадам де Гиз, она не вызвала недовольство короля Франции, направив свои усилия на то, чтобы состоялся брак с Марией-Беатрисой, особенно если учесть то, что по всей стране выражалось недовольство католическим браком герцога.

По Англии прокатывалась новая волна протеста против католицизма. Прошло уже много времени после костров у Смитфилда, но еще были живы люди, помнившие отголоски тех дней.

– Не хотим папства! – кричали люди на улицах.

Луизе все еще не удалось получить никакого обещания от Карла относительно времени, когда он заявит, что он католик. Однако он отменил некоторые законы, направленные против католиков. Он заявил, что ему хочется, чтобы в стране утвердилась веротерпимость. Но многие из его подданных хотели знать, неужели он забыл, что случилось с английскими моряками, попавшими в руки инквизиции. Он что – забыл о дьявольском заговоре с целью взорвать здания парламента в период правления своего деда? Король, говорили люди, слишком беспечен, а так как брат у него католик, а француженка-католичка все время нашептывает ему на ухо, то он готов заплатить любую цену за мир.

– Папа, дотянувшись лишь одним пальцем ноги до Англии, – заявил сэр Джон Найт в палате общин, – вскоре окажется здесь собственной персоной.

Палата общин после этого потребовала, чтобы Карл отменил свою декларацию о религиозной терпимости. На это Карл ответил, что он не претендовал на отмену каких-либо законов, касающихся собственности, прав или свобод своих подданных, или на изменение догмата или благочиния американской церкви, а требует лишь отмены наказаний за отступничество.

Ответом палаты общин на это было решение не утверждать законопроект о финансах до тех пор, пока не будет отменен закон о свободе вероисповедания.

Так как обе палаты парламента были настроены против него, Карлу ничего не оставалось, как согласиться одобрить тест-акт, закон о присяге в отречении от приказания папской власти и догмата, требовавшего, чтобы все должностные лица, гражданские и военные, давали торжественную присягу в соответствии с обрядами англиканской церкви.

Сделав это, он немедленно встретился с Джеймсом.

– Джеймс, – сказал он, – боюсь, что теперь ты должен принять решение. Надеюсь, что оно будет правильным.

– Речь идет об этом тест-акте? – спросил Иаков. – Это из-за него вы так опечалены, брат?

– Да, Джеймс, ты должен принять торжественную присягу в соответствии с обрядом англиканской церкви. Тебе следует отречься от признания власти папы и отказаться от догмата преосуществления.

– Я не могу этого сделать, – ответил Джеймс.

– Ты должен изменить свои взгляды, – непреклонно настаивал Карл.

– Собственное мнение – это то, что у нас должно быть, хотим мы этого или нет.

– Умные люди держат его при себе.

– Умничающие в духовных вопросах никогда не войдут в святое место и совершают святотатство.

– Джеймс, ты слишком слишком серьезно относишься к себе, но недостаточно серьезен в существенном. Послушай меня, брат. Мне уже больше сорока лет. У меня нет ни одного законнорожденного ребенка. Ты – мой брат. Твои дочери являются наследницами престола. Вскоре ты женишься на юной девушке, и я не сомневаюсь, что она подарит тебе сыновей. Если ты хочешь подвергнуть свою собственную глупую голову опасности, что станет с их будущим?

– Никогда еще ничего хорошего не получалось из плохого, – твердо ответил Джеймс.

– Джеймс, с добром и злом все ясно. Поразмышляй о здравом смысле. Завтра ты придешь в церковь со мной, и рядом со мной ты сделаешь все, что я от тебя жду. Джеймс отрицательно покачал головой.

– Они не признают тебя, Джеймс, – настаивал Карл, – они не согласятся на наследника-католика.

– Если на то Божья воля, чтобы я потерял трон, то я его потеряю. Я делаю выбор между одобрением людей и одобрением Бога.

– Королю полезно одобрение людей, но оно еще более важно для человека, который надеется стать королем. Однако это в будущем. Ты забыл, мой первый лорд адмиралтейства, что все офицеры, согласно тест-акту, который я вынужден был снова ввести в действие, обязаны давать торжественную присягу по обряду англиканской церкви, заявлять об отказе признавать догмат преосуществления и давать присягу о главенстве короля над англиканской церковью. Ну же, брат, неужели ты не можешь признать меня главой своей церкви? Или им должен быть Папа?

– Я могу делать лишь то, что мне позволяет моя совесть.

– Джеймс, подумай о своем будущем.

– Я думаю… о своем будущем в той жизни, которая последует.

– Жизнь здесь, на земле, может быть очень хорошей для тебя, Джеймс, если ты хорошо поразмыслишь и внесешь в нее здравый смысл.

– Я не стану кривить душой даже за сто королевств.

– И твоя душа для тебя важнее, чем будущее дочерей, чем будущее сыновей, которые могут появиться у тебя от новой жены?

– Мария и Анна воспитаны протестантками. Вы просили об этой уступке – и я согласился.

– Я заботился о твоих дочерях, Джеймс. Тебе приходило когда-нибудь в голову, что, если я умру бездетным, а у тебя не будет сыновей, одна или обе эти девочки могут стать королевами Англии?

– Конечно, приходило.

– И ты ставишь их будущее под угрозу ради прихоти?

– Прихоть! Вы называете веру человека прихотью?

Карл устало вздохнул:

– Ты никогда не сможешь отказаться от положения командующего флотом. Ты любишь флот. Ты много сделал для того, чтобы он стал таким, каков он сейчас. Ты не можешь от этого отказаться, Джеймс.

– А они требуют этого? – с огорчением спросил Джеймс.

– Об этом не говорилось, но подразумевается само собой. И в самом деле, как может быть иначе? В самом деле, Джеймс, я боюсь, что за этим желанием отменить действие декларации о свободе вероисповедания стоят твои враги.

– Кто займет мое место?

– Руперт.

– Руперт! Да он же никудышный моряк.

– Народ скорее примет командующего-протестанта, который не умеет командовать флотом, чем католика, который умеет. Люди в своей вере так же фанатичны – один против другого, как и в дни нашего деда.

– Вы постоянно напоминаете мне о нашем деде.

– Он был великим королем, Джеймс. Вспомни его выражение – «Париж стоит мессы».

Джеймс широко открыл свои простодушные глаза.

– Но это было совсем другое, брат. Он… гугенот… стал католиком. После заблуждения он познал истину.

Карл ответил Джеймсу грустной улыбкой. Он понял, что потерял своего военно-морского министра.


Туманным ноябрьским днем королевские парусники плыли вниз по Темзе, чтобы встретить из Дувра Джеймса и его молодую жену. Люди заполнили берега реки, чтобы увидеть встречу королевских парусников с теми, что везли гостей со стороны невесты в Лондон. Об этом браке все еще не смолкли пересуды. Влиятельная и большая группа людей во главе с Энтони Эшли Купером, графом Шафтсбери, решительно высказалась против него. В палате общин эта партия обратилась к Карлу с петицией немедленно дать об этом знать в Париж и не допустить переезда принцессы в Лондон для утверждения брачных отношений.

– Я не мог бы, не уронив чести, расстроить брак, который был совершен официально, – ответил Карл.

В неистовом возмущении палата общин просила короля назначить день поста, чтобы после него можно было обратиться к Богу с просьбой отвести от государства угрожающие ему напасти.