– Идем, – сказал он, – я пойду вместе с тобой к Мэри Меггс, потому что она уже, возможно, готова разбранить тебя, а мне не хочется, чтобы тебя бранили.

Как только Мэри Меггс увидела Нелл, она закричала на нее:

– Вот ты где, негодница! Чем ты занимаешься? Я жду тебя здесь уже пятнадцать минут. Дозволь мне сказать тебе, что, если ты будешь вести себя подобным образом, ты недолго пробудешь в молодицах апельсинной Мэри.

Карл выпрямился во весь свой рост. Нелл неожиданно рассмеялась, как еще не раз ей придется смеяться в будущем над величественным видом этого актера. Что бы он ни делал, он вел себя так, будто играл роль.

– Береги силы, женщина, – заговорил он тем громовым голосом, которым так часто заставлял замолчать галдящую публику. – Береги силы. Мисс Нелл, конечно, больше не будет одной из твоих апельсинных девушек. Она уже перестала быть ею некоторое время тому назад. Апельсинная девушка Нелл стала служанкой короля Нелл.

И он зашагал прочь, оставив их одних. Нелл опустила свою корзину и пустилась плясать джигу на глазах изумленной женщины. Апельсинная Мэри, у которой была не очень приятная перспектива потерять одну из лучших своих продавщиц, качала головой и грозила пальцем.

– Танцуй, Нелл, танцуй! – говорила она. – Мистер Карл Харт не очень-то балует своих женщин, да и не задерживает их у себя надолго. Может так случиться, что ты еще заскучаешь по своей корзинке – это когда знаменитому Карлу Харту надоест Нелл.

Но Нелл продолжала самозабвенно танцевать.


И вот Нелл стала настоящей актрисой. Она легко рассталась с материнским домом в переулке Коул-ярд и обосновалась в собственном жилище – сняла небольшой домик рядом с таверной «Петух и пирог» на Друри-лейн напротив Уич-стрит. Отсюда было рукой подать до театра, что ее вполне устраивало, так как жизнь актрисы требовала гораздо больше усилий, чем жизнь продавщицы апельсинов. Карл Харт учил ее читать, Уильям Лейн – танцевать, и оба они, вместе с Майклом Моуханом, учили ее актерскому мастерству. Все утро было занято репетициями, а после полудня давались представления, начинавшиеся в три часа и длившиеся до пяти часов и позже. Почти все вечера Нелл проводила с великим Карлом Хартом, который, будучи в восторге от своей протеже, когда не учил ее читать, приобщал ее к искусству любви.

Роза от всего сердца радовалась успехам своей сестры и стала часто бывать у нее дома на Друри-лейн. Нелл хотелось бы пригласить ее жить вместе с собой; но небольшого заработка Нелл едва хватало на собственные нужды, и, будучи актрисой, она была вынуждена значительную часть своего дохода тратить на наряды. Кроме того, у Розы была своя жизнь, и часто какой-нибудь очередной любовник уводил ее на время из материнского дома.

Генри Киллигрю был одним из этих любовников, и мистер Браун тоже; а в компании этих джентльменов Роза встречала и других, принадлежащих к тому же общественному слою. Она по-прежнему стремилась избегать мясников с Ист-Чипского рынка и сохраняла чувство благодарности к Нелл, которая, по ее словам, избавила ее от позорной смерти.

Нелл играла свои роли в театре – это были пока небольшие роли, так как срок ее ученичества еще не закончился. Карл Хайт оказался преданным любовником, потому что Нелл была нетребовательна, никогда не жаловалась и постоянно сохраняла хорошее настроение; она научилась у Карла Харта бесконечно любить сцену.

Бывали моменты, когда он забывался, сбрасывал перед ней свою маску и становился обычным человеком: говорил о своих чаяниях и ревнивых чувствах, умолял откровенно сказать, не думает ли она, что Майкл Моухан и Эдвард Кайнастон играют лучше, чем он. Часто заводил разговоры о Томасе Беттертоне, актере из соперничавшей с ними труппы, называвшей себя «Слугами герцога» и игравшей спектакли в Герцогском театре. Говорили, что Беттертон лучше кого-либо из современников владеет вниманием публики.

– Лучше, чем Харт? – допытывался Карл. – Я хочу услышать от тебя правду, Нелл.

Нелл начинала его успокаивать, говорила, что Беттертон обычный бродячий актер в сравнении с великим Карлом Хартом; а Карл говорил, что именно ему, Карлу, и подобает быть величайшим актером, которого когда-либо знал Лондон, потому что его бабка была сестрой драматурга Уилла Шекспира, человека, который любил театр и пьесы которого часто исполнялись разными труппами; некоторые утверждали, что его пьесы остаются непревзойденными до сих пор – даже Бену Джонсону с Бомонтом и Флетчером далеко до Шекспира…

Иногда он рассказывал ей, как мальчиком учился актерскому мастерству в театре «Блэкфрайерс», где он вместе с Кланом, одним из членов этой труппы, исполнял роли женщин. Карл начинал неестественной походкой расхаживать вокруг нее, изображая герцогиню из трагедии Шерли «Кардинал», а Нелл хлопала в ладоши и уверяла его, что более подлинной герцогини, чем эта, она в жизни своей не видела.

Ему нравилось делиться с ней своими воспоминаниями о прошлом. Нелл завороженно слушала и аплодировала, потому что считала его самым удивительным человеком из всех, кого ей приходилось знать; он был Богом, создавшим актрису из продавщицы апельсинов, и в то же время нежным и пламенным любовником, который ввел ее в такое общество, где бы ей хотелось играть ведущую роль.

Она не возражала, когда он снова и снова рассказывал ей об одном и том же, она, бывало, сама просила его об этом.

– Расскажите мне о том случае, когда вас забрали и посадили в тюрьму солдаты-пуритане… Вы еще тогда не закончили представление и даже были в сценическом костюме!

Он откидывал назад голову и настраивал свой великолепный голос на драму или комедию – в зависимости от обстоятельств.

– Я играл тогда Отто в «Кровожадном брате»… Прекрасная пьеса. Клянусь, ни Бомонт, ни Флетчер никогда не писали ничего лучше…

Тут он обычно забывал об истории с арестом и играл для нее Отто; он входил даже в роль Ролло, который и был кровожадным братом. И все это было страшно занимательно, как и сама жизнь с ним.

А в ложах театра в это время появлялась самая хорошенькая женщина из всех, которых Нелл когда-либо доводилось видеть, – это была госпожа Франсис Стюарт, фрейлина королевы. Король не сводил с нее глаз во время всего представления, и Карл Харт, Майкл Моухан или Эдвард Кайнастон не могли теперь завладеть его вниманием, и что еще удивительнее, он смотрел на высокую и статную Энн Маршалл, не замечая других актрис. Король не видел никого, кроме сидящей недалеко госпожи Стюарт с ее детским выражением лица и с прелестными светлыми волосами, с огромными голубыми глазами и аккуратным носиком с небольшой горбинкой. Миледи Каслмейн из-за этого так выходила из себя, что начинала громко оскорблять актеров и актрис и даже с самим королем, к его крайнему неудовольствию, разговаривала нелюбезно.

Нелл все это казалось таким далеким; у нее была своя собственная жизнь; хотя ее быт был лишен великолепия, отличавшего жизнь всех этих придворных с их ослепительными драгоценностями и роскошными нарядами, он не был лишен радостей и красочности. Нелл была вполне довольна, она умела не предъявлять слишком больших требований к своей судьбе.

И однажды наступил день, когда она подумала, что большей радости быть не может.

Карл Харт пришел навестить ее. После того, как она впустила его и он ее поцеловал, как всегда, заметив, что она чрезвычайно хорошенькое создание и ей очень к лицу рукава с буфами и прилегающий лиф, держа ее за плечи на расстоянии вытянутых рук, сказал своим громким, звучным голосом:

– Есть новости, Нелл! Наконец-то ты становишься актрисой.

– Вы нахал, сэр! – воскликнула она с наигранным гневом, сверкая глазами. – Вы намерены меня оскорбить? Кто же я на самом деле, если не актриса!

– Начнем с того, что ты моя любовница.

Она схватила его руку и поцеловала.

– И это лучшая роль, которую мне удалось до сих пор сыграть.

– Дорогая Нелл, – произнес он театральным шепотом в сторону. – Как мила мне эта девчонка!

– И все же! – скороговоркой ответила она. – Умоляю вас, скажите поскорее. Какую роль вы мне отводите?

Но Карл Харт никогда не портил впечатление суетой.

– Прежде всего должен тебе сказать, – ответил он, – что мы будем играть «Индейского императора» Драйдена и я беру себе роль Кортеса.

Она полушутя преклонила колени и поцеловала его руку.

– Приветствую героя-победителя, – сказала она и вскочила на ноги. – А какая роль предназначается для Нелл?

Он сложил руки на груди и стоял, с улыбкой глядя на нее.

– Главная женская роль, – ответил он не торопясь, – роль Алмерии. Монтесума будет добиваться ее расположения; Моухан будет играть Монтесуму. Но она страстно потянется к Кортесу.

– Она ничего не сможет с этим поделать, бедняжка, – сказала Нелл. – И будет всем сердцем любить своего Кортеса. Я докажу королю, герцогу и всем присутствующим, что еще ни один человек не был так любим, как мой Кортес.

– А впрочем, знаешь, лучше роль Алмерии отдать Энн Маршалл… Нет, эта роль не для тебя. Ты еще слишком молода для нее. О, ты играешь все лучше… все лучше… но апельсинная девушка не может стать актрисой за несколько недель. Нет, есть другая роль – прекрасная роль для красивой девушки – роль Сайдарии. Я сказал, что Нелл будет играть Сайдарию и заставил Тома Киллигрю, Моухана, Лейси и других согласиться, чтобы ты ее действительно играла.

– А эта Сайдария – она что-нибудь значит в сравнении с той, другой, которую будет играть миссис Энн Маршалл?

– Это очень симпатичная роль, Нелл. От королевского двора для нее получено розовое платье – подарок одной из придворных дам. Оно тебе будет как раз впору, а так как ты играешь дочь императора, в волосах у тебя будут красивые султаны из перьев. И еще кое-что, Нелл. Сайдария в конце покоряет Кортеса.

– В таком случае, – торжественно произнесла Нелл, делая реверанс, – я подчиняюсь Кортесу-Харту и буду наслаждаться этой небольшой ролью.


Она была одета в яркое платье, ее каштановые локоны красиво ниспадали на плечи. В артистической уборной все смотрели на нее с завистью.

– Только что из продавщиц апельсинов, – шипела Пег Хьюджес. – И вот, трах-бах, ей дают лучшие роли! Гарантирую, она еще утрет нос миссис Маршалл…

– Ты, конечно, знаешь, как добиваются успеха на сцене, – отвечала Мэри Кнепп. – Не имеет значения, актриса ты или продавщица апельсинов – путь один и тот же. Ты ложишься в постель с тем, кто может дать тебе то, чего ты добиваешься, – и в глухую полночь просишь желаемое. Нелл слышала все это.

– Спасибо вам, миссис Кнепп, за то, что вы все это мне сказали, – громко произнесла она. – Ни за что бы в жизни не догадалась, как это вам удается заполучить свои роли.

– Разве я путаюсь с кем-нибудь? – спросила миссис Кнепп.

– Меня не стоит спрашивать об этом, – ответила Нелл, – хоть я и видела, как вы вели себя со штурманом Пеписом из Морского ведомства.

Энн Маршалл не выдержала:

– Перестань кричать, Нелл. Ты же теперь не продавщица апельсинов. Побереги голос для роли. Он тебе еще понадобится.

На этот раз Нелл была рада смолкнуть. Она была уверена, что хорошо справится со своей ролью, но все-таки от волнения ее слегка подташнивало, чего с ней никогда не бывало.

Она отвернулась от миссис Кнепп и начала шепотом повторять свою роль:

«Дыханье чистое и мыслей адский бег

Мне говорят, что я переменилась;

Мне жаль покинуть милый сердцу брег,

Но вижу ясно: звезды закатились.

Послушай, гость, избавь меня от мук…»

Эти слова она должна была произнести при первой встрече с Кортесом, когда Сайдария с первого взгляда влюбляется в него. Она подумала о том, как в первый раз увидела Карла Харта. Такими ли тогда были ее чувства? Нет, ничего подобного. Ей не верилось, что она когда-нибудь испытает такие чувства, о которых говорила Сайдария. Сайдария вне себя от страсти. Полюбив красивого незнакомца, она чувствует себя жалкой и несчастной, боясь, что любовь ее будет безответной, и ревнуя его к тем, кого он любил раньше. Нелл совсем не чувствовала ревности, любовь была для нее радостью.

Она могла бы, конечно, получить роль какого-нибудь весельчака, мужскую роль, чтоб вышагивать по сцене в бриджах, обращаться к публике с дерзкими репликами, танцевать и петь.

Но сейчас должна выйти и сыграть Сайдарию.


В тот день в театре собралась блистательная публика. Присутствовал сам король и вместе с ним самые блестящие его придворные.

Нелл вышла на сцену в платье, подаренном придворной дамой, – и зал ахнул от восторга. Она увидела мельком своих приятельниц, с которыми когда-то продавала апельсины, и заметила на их лицах зависть.

Она была уверена, что Мэри Кнепп и все остальные с нетерпением ждут, что она уйдет со сцены осмеянной. За кулисами они, конечно, уловили, как замер зал при ее появлении. Они забыли об одном. Да, еще совсем недавно она была апельсинной девушкой, но теперь она – самое прелестное создание из всех, когда-либо украшавших сцену, а в этом изысканном платье она может соперничать с любой из дам, сидящих в ложах.