– А чё такого-то?

– Ты на себя посмотри и на нее, – сказал Костальцев. – Ничё тебе с ней не обломится.

– Это почему?

– Салага ты для нее, это во-первых, – ответил Костальцев. – А во-вторых, баран.

– Сам ты баран! – усмехнулся Хвалей, нисколько не обидевшись. Они с Костальцевым друзья с детского сада, а на друзей не обижаются. – Еще тупее, чем я! – произнес. – Тупой и еще тупее тупого! – добавил.

– Ты это о чем? – не понял Костальцев.

– О ком! – поправил его Хвалей.

– Вообще страх потерял? Намеки он мне тут намекает! – выдохнул дым, глубоко затянувшись сигаретой, прямо в лицо Хвалею. – Пиноккио натравлю щас…

– Думаешь, я не знаю, как ты по Павловской вздыхаешь? – дымом на дым ответил Хвалей. – Ты б еще в Белую влюбился до кучи!

– Я вздыхаю? – ткнул в себя пальцем Костальцев.

– Ну не я же, – развел руками Хвалей.

– Ну, вздыхаю, – неожиданно согласился Костальцев. – И чё?

– Да ничё, – растерялся Хвалей. Он не ожидал, что Костальцев так легко сдастся.

– Нельзя? – спросил Костальцев.

– Можно, – произнес Хвалей.

– Благодарю, что разрешил, – произвел Костальцев короткий кивок головы. – Ты тоже повздыхай, полезно иногда, по Ирине Викторовне. Может, и услышит.

– Я и без вздохов…

Прозвенел звонок на урок.

ЭПИЗОД 48

Репетиции спектакля проходили своим чередом. В этот понедельник закрепили выученные сцены, по мнению Николая Михайловича, несущие, и приступили к не менее несущей, финальной: когда героиня Павловской Шурка застает своего парня с Машей на коленях, которая обнимает его и целует.

Поскольку на роль Никиты не нашлось пока смельчака, Николай Михайлович сам решил сыграть Никиту. Ему важна была их реакция, их внутренние переживания в данной сцене, наверное, больше, чем самим девчонкам. Это же был финал, который своей значимостью и психологическим наполнением, по замыслу Николая Михайловича, перевесил бы весь спектакль, как сногсшибательный удар, поражающий любое мировоззрение, какое бы оно ни было, каждого зрителя, находящегося в зале. Требования Николай Михайлович выставил жесткие. Ну так и имел полное право. Таня с Дашей абсолютно с ним были согласны.

Они повторяли с начала раз за разом, пока Николай Михайлович не добился желаемого результата, пока Павловская реально не заскрежетала зубами, едва сдерживая слезы, чтобы не разреветься от обиды на Никиту, предавшего ее. Она вышла на авансцену, на секунду задержавшись у скамейки, на которой Даша, изображавшая Машу, усевшись Николаю Михайловичу на колени, целовала его, не стесняясь, не отпуская от себя, хотя по сценарию Никита пытался освободиться из Машиных объятий, естественно, безуспешно. Видимо, ему понравились ее поцелуи, видимо, они оказались слаще Шуркиных.

– Убью сучку! – вырвалось у Павловской, чего Шурка не произносила в пьесе. А по щеке покатилась слеза. – А я пришла, – взяла себя в руки Таня, – а там девочка на дереве (героиня Павловской Шурка поспешила на помощь одной девочке, забравшейся на дерево и боявшейся самостоятельно спуститься, попросив Машу, когда придет Никита, чтобы та попросила парня подождать ее). Я ее сняла, – продолжала Таня, – такую маленькую, такую доверчивую… Синие глаза… мокрые ресницы… вздрагивающие плечи. Хотя, – обернулась к Никите с Машей, – я, наверно, мешаю вам? Говорю глупости? – В этот момент Никита все-таки вырывается из Машиных рук и оказывается лицом к лицу с Шуркой. Ее лицо перекошено от нестерпимой обиды и от удивления поступком любимого человека. В красных от слез глазах – ни грамма фальши, а килограммы боли. – Как это, – выдавливает она из себя, – не верь в любовь и тебе не будет больно? А смешно! – резко разворачивается и убегает. Никита должен бежать за ней, а Маша, оставшись одна на сцене, – завладеть публикой финальным монологом, произнося слова, как в последний раз. Но Николай Михайлович сказал «стоп!». Он был доволен. Последним монологом Маши он займется с Дашей отдельно. Игра Павловской его потрясла. Сама Таня с трудом возвращалась к реальности, расставаясь с Шуркой. Алена Мороз, сидевшая в зале, поделилась, что от Таниной игры у нее мурашки по спине пробегали и не однажды, к тому же она чуть не расплакалась. Павловская засмущалась, как красна девица, пожурила, что захвалят.

– Не захвалим! – возразил Николай Михайлович. – Это еще далеко не предел твоих возможностей! Вот только Никиту бы нам найти… Я же не могу играть вашего ровесника.

– Найдем, – пообещала Таня.

Когда она вышла из Дома культуры на улицу, нос к носу столкнулась с Костальцевым.

– Ты что тут делаешь? – смутилась Павловская.

– Тебя жду, – ответил Костальцев.

– Зачем?

– Странный вопрос, – растерялся вдруг Костальцев.

– Короче, – взяла его за руку Таня, потянула за собой, – давай быстро за мной, не маячь тут!

Они забежали за угол. Павловская не хотела светиться и засвечивать раньше времени Костальцева.

– Чего хотел? – достала она сигареты. Костальцев поднес огонек с помощью зажигалки, но сам курить не стал.

– Увидеть тебя, – промолвил.

– Увидел?

– Ну да.

– Доволен?

– Само собой.

– Свободен.

– Не понял? – заморгал глазами Костальцев быстро-быстро. Это у него случалось всегда, когда он чего-либо не понимал.

– Чего непонятного?

– Мы же, типа, это…

– Типа это, – передразнила Павловская.

– Там мама моя ждет тебя в гости, – вдруг произнес Костальцев.

Таня чуть не поперхнулась дымом.

– Кто ждет? – уточнила она, подумав, что не дослышала.

– Мама моя, – неуверенно подтвердил Костальцев.

– Что ты ей наплел уже? – насторожилась Таня.

– Ну, о нас.

– О каких нас? Мы разве есть?

– А разве нет? – неожиданно задумался Костальцев. – Ты мне очень нравишься. Я тебе нравлюсь не меньше. Зачем скрывать очевидное?

– Ты это серьезно? – потеплел взгляд Павловской.

– Ну да, – кивнул Костальцев.

– Ладно, – мелькнула в ее голове гениальная идея. – Я пойду в гости к твоей маме, – согласилась, – но с одним условием.

– Каким? – насторожился Костальцев.

– Нам нужен мальчик в спектакль, – сказала Таня, – и этим мальчиком станешь ты. Ты только не бойся, роль небольшая, и слов не много. Но без тебя никак.

– Какой из меня артист? – запротестовал Костальцев, но не особенно горячо.

– Нормальный артист, – заявила Павловская. – К тому же играть будешь моего парня. А Николай Михайлович тебя немного подрессирует.

– И чё нужно делать? – сдавался Костальцев.

– С Белой целоваться, – спокойно ответила Таня.

– Чего? – опешил Костальцев.

– Да понарошку, – успокоила его Павловская. – Попробуй только поцеловаться с ней по-настоящему!.. – показала кулак.

ЭПИЗОД 49

Николай Михайлович проводил Дашу до подъезда, подниматься в квартиру не стал. И к себе не позвал. Сказал, что отец ее наверняка волнуется. Дочка ведь две ночи подряд не ночевала дома. На что Даша возразила, что очень сомневается, вряд ли папа вообще заметил ее отсутствие, погруженный на дно бутылки. Тем не менее Николай Михайлович настоял, чтобы Даша пошла домой, пускай Сергей Николаевич хоть удостоверится, что у него действительно есть дочь, а не образ, выдуманный пьяным сознанием. Они долго обнимались и целовались, медля расставаться, а потом Николай Михайлович открыл подъездную дверь и оттолкнул Дашу от себя. Подождал, пока тяжелая железная дверь закроется, заслоняя собой Дашу, и после ушел.

Первым делом Даша, оказавшись в своей квартире, заглянула в кухню. Будто и не убиралась. Батарея из бутылок выросла заново, точно грибы после дождя. Но папы в кухне не было. Не было его и в своей комнате.

Сергей Николаевич, закрыв глаза, с намотанным на руку ремнем пряжкой вверх, сидел в кресле в комнате Даши. А по всей комнате валялись разбросанные как попало Дашины вещи, выброшенные из шкафа, выпотрошенные из тумбочек, сметенные со стола. Шнуры от компьютера, истерзанно-разрезанные, дохлыми червями свисали с монитора. Разбитая клавиатура ковриком лежала под папиными ногами.

– Не поняла, – произнесла Даша, войдя в комнату, растерянно озираясь.

Сергей Николаевич открыл глаза.

– Здравствуй, дочь, – сказал устало. – Где шлялась двое с половиной суток?

– Надо же, – ухмыльнулась Даша, – ты заметил, что меня не было?

– Я задал вопрос! – на полтона повысил голос Сергей Николаевич.

– Тебя это не касается, – ответила, как отрезала, Даша.

– Сесть! – рявкнул Сергей Николаевич так, что Даша испуганно вздрогнула от неожиданности, глаза ее забегали, но с места она не сдвинулась. А папа поднялся с кресла, схватил ее за волосы и несколько раз приложился пряжкой к ее попе.

– Папа! – завизжала Даша от боли, вырываясь. – Ты чё творишь?

– Я что творю? Это ты что творишь?

– Да чё я сделала? – моргала Даша мокрыми от слез глазами, ухватившись обеими руками за папину руку, удерживающую ее волосы, тщетно пытаясь ослабить хватку.

– Тебе сколько лет, путана малолетняя? – орал Сергей Николаевич прямо в распахнутые настежь от ужаса глаза дочери. Никогда она не видела папу в таком неадеквате. – По улице пройти стыдно! Пальцем показывают: вон идет отец той ненормальной потаскухи!.. Ты чё удумала, мочалка драная? Опозорить вконец меня и всю семью? С кем спуталась, отвечай? Размалевалась, как клоун! Не хочешь быть нормальной – упеку в психушку и вся недолга! – Он вещал в Дашу, как в микрофон, не давая ей вставить ни слова в свою тираду. – У него ночевала? Небось уже все прелести девичьи ему показала и подарила?

– Я не обязана перед тобой отчитываться, – удалось-таки процедить Даше одну фразу, которая еще больше разъярила отца.

– Что? – заревел он с удвоенной силой. – Ты не обязана? Ты должна мне всю жизнь свою только за то, что я тебя породил!

– Ну так убей, как Тарас Бульба Андрия! – заорала Даша в ответ.

– Не сметь! – прошипел Сергей Николаевич. – Не сметь кричать на меня!

Он поволок дочку в ванную. Включил воду, стек закрыл пробкой.

– Утопишь меня? – произнесла Даша.

– Заткнись! – ответил отец.

Когда ванна наполнилась до краев, он окунул голову Даши в воду, предварительно заняв позицию сзади и зажав девочку ногами. Топить ее он, естественно, не собирался. Смыл, чтобы и следа не осталось, все эмо с ее волос и лица, поскольку ошибочно посчитал, что именно образ эмо портил его дочь и вел в никуда. Даша подозрительно не сопротивлялась. Сергей Николаевич подумал о смирении.

Тщательно вытерев полотенцем голову дочки, отец сорвал с нее куртку и разул, на шее ее закрепил свой ремень, сымпровизировав ошейник, из веревки сделал поводок. Усадил рядом с собой за кухонный стол, привязал за ноги к ножкам стола, за руку – к своей руке. Телефон ее изъял, колющие и острые предметы, чтобы не перерезала веревки, переместил в безопасное отдаленное место. Из холодильника достал две бутылки водки, салат, огурцы, котлеты, принесенные из столовой.

– Ешь, – сказал, наливая себе водки, – голодная поди.

– Не хочу, – отказалась Даша, встряхнув высыхающими волосами, темными, но уже мало похожими на эмо.

– Хоть на человека стала похожа, – довольный собой, отметил Сергей Николаевич.

– Прекрати этот цирк, – простонала Даша.

– Тебе же нравится изображать из себя клоуна, – выпил отец, слегка поморщившись. – Я тебя и в школу, как собачку, поведу, продолжая представление, – сказал потом. – И из школы тоже приведу, как собачку.

– У тебя крыша поехала, – догадалась Даша.

– Я здоровее самых здоровых, – возразил папа.

– Зачем тогда комп разбил? Как я буду домашку делать?

– В мое время с домашками как-то без ваших компов справлялись, – заметил Сергей Николаевич. – С тех пор мало что изменилось, – добавил, наливая очередную порция спиртного.

– Ты точно сбрендил, папа, – настаивала на догадке Даша. – Насмотрелся своих фильмов, словил «белочку» и возомнил из себя крутого моралиста. Я твоя дочь, а не киношный персонаж.

– Вот именно, – согласился Сергей Николаевич. – Ты моя дочь! – с нажимом произнес. – А моя дочь – порядочная и чистая девочка, отличница в школе и активистка в общественной жизни, а не размалеванная шалава. Твое здоровье! – выпил еще.

– И давно? – спросила Даша.

– Всегда, – не заставил ждать с ответом отец.

– Тогда ты ошибся, – сказала Даша, – и перепутал меня с кем-то.

– Это ты запуталась, – возразил Сергей Николаевич. – Но я тебя распутаю. Все, шаддап!

Он налил еще и выпил залпом, поперхнулся, закашлялся.

Непрекращающийся кашель согнул Сергея Николаевича пополам и столкнул со стула. Он упал на пол и обо что-то, обо что именно Даша не видела, ударился затылком. Кашель прекратился, но затих и папа, не подавая никаких признаков жизни.

– Пап! – позвала его Даша. – Пап, очнись!

Никакой реакции.

Возможно, он вырубился и на некоторое время потерял сознание. И очень может быть, что вообще умер. Причины, по которым папа замолк, Дашу не особенно волновали. Главное, что он нейтрализован, и хорошо, что естественным путем. Теперь нужно выбираться отсюда и бежать, уносить ноги от психа! Во что превратила водка когда-то хорошего человека?! Развязать узлы самостоятельно Даше не представлялось возможным. Повезло, что зажигалка оказалась в кармане не куртки, а кофты. С ее помощью Даша и выскользнула из стягивавших ее пут, ремень размотала с шеи и забросила куда-то в угол. Проверять папин пульс, жив ли, не стала. Ей было все равно. Живой – хорошо, нет – плохо, но умирают все рано или поздно. Даша уйдет и больше не вернется домой никогда. Она ничем не заслужила подобного к себе отношения. Но что папу так взбесило? Не иначе кто-то наплел ему всяких гадостей о дочери. Кто? Скорее всего, тетя Алена, больше некому. Не зря Николай Михайлович на репетиции отчитывал ее за что-то, будто школьницу. Вероятно, она призналась ему, что настучала на Дашу ее отцу. Призывала Николая Михайловича включить мозги, опомниться и не ломать судьбу. Только чью? Дашина судьба и вся жизнь всецело повязаны с Николаем Михайловичем. Если тетя Алена себе что-то нафантазировала, это полностью и целиком ее проблема. Нечего втягивать в ее решение других. И за счет других строить свое счастье. Да ни фига и не выйдет у нее! Николай Михайлович любит Дашу. А тетя Алена опоздала, вернее, поспешила родиться. И это чисто по-женски было с ее стороны поставить в известность папу, открыть глаза на пустившуюся во все тяжкие дочь, чем вызвала и без того в воспаленном папином мозгу, отравленным алкоголем, новое обострение, приведшее к полной атрофии мышления. Вряд ли он отличал действительность от кино, вообразив себя властелином над пойманной им девушкой. А то, что эта девушка, на минуточку, оказалась его родной дочкой, даже возбуждало интерес. Еще чуть-чуть, и он бы захотел ее. Обстановка распологала. Спасибо, тетя Алена, вы раскрепостили папу! Его безумие запишем на вашу совесть, если она вообще у вас есть.