Катя Абель - Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа

Через тридцать минут приходит новое смс.

Миша напрягается. Он не очень понимает, что это за ночные такие сообщения.

«Спишь?»

Я смотрю на Мишу, вижу его потемневший взгляд.

– Я не буду ему отвечать, – говорю я.

– Ответь.

– Не буду.

– Ответь, он ведь ждет.

– Не буду. Я сплю. Сплю. Да, я сплю.

И тяну Мишу в спальню.

– Идём. Спать, спать, спать…

Проснулась в 8 утра от звука входящего сообщения.

Потянулась за телефоном:

«Морген, Кэт? аль ты мне не рада уж?»

Миша уехал под утро, восторженно страстный. Я растянулась одна, поперек кровати. Кутаюсь в полудрёме в пуховое одеяло. Мой любимый приехал. Живой и здоровый. У меня была прекрасная ночь. Холодильник полон вкусной еды из японского ресторана. Солнце ноябрьское пробивается ко мне сквозь занавески.

Господи, как прекрасна моя жизнь.

«Рада очень. Соскучилась очень. Сплю и думаю – теперь – про тебя».

Сплю и думаю. Сплю и улыбаюсь.

Проснулась в одиннадцать. Тянусь за телефоном. Комната залита солнечным светом.

«Как же хорошо, что ты приехал!»

Жизнь прекрасна и удивительна. Здравствуй, мир.

«Да, нарвался таки на комплимент, да?.. Старый коккет.)) В гости жду?»

Ну вот, опять гости…

Делай шаг, Катя. Либо туда, либо сюда.

Да ну его, этот шаг. Гости, пусть будут гости. Главное ввязаться, а там посмотрим, – так, кажется, говорил Ленин перед началом революции. Я не Ленин, но позиция эта сейчас мне близка. Я никому ничего не должна. Миша – не мой мужчина. Миша сегодня ночью будет обнимать свою жену в постели. У меня нет перед ним никаких обязательств.

«Приеду, если позовешь:) а где вот это, самое скромное „я тоже скучал по тебе, детка“? Или хотя бы „мне тоже тебя ИНОГДА не хватало“?»

Прозаичный ты мой.

«Рвусь видеть, вас, моя красавица! Немедля ж! Сегодня вечером, а? А то умру с тоски… как чудище в АЛЕНЬКОМ ЦВЕТУЕЧКЕ…»

Ой-ё-ё-ё-й. Только не сегодня. Голова моя раскалывается от минувшей ночи…

«У тебя сегодня репетиция допоздна, а ты – с поезда, всю ночь в дороге. Давай, я лучше завтра приеду…»

«Да, давай подумаем!»

«Подумай, подумай:)»

«Но ведь и завтра репетиция допоздна! Тогда послезавтра, а?»

Ну, до послезавтра я двадцать раз передумаю насчет «гостей»…

«О, ну я так далеко не заглядываю:) ты уж сам реши, когда тебе меня не хватать будет…»

«Сегодня!!!)))»

Значит, сегодня. И вот какое-то чувство удовлетворения от того, что настоял всё-таки на своем, от того, что – всё-таки – сегодня.

«Как скажешь:)»

Таблеток болеутоляющих еще никто не отменял. Выпью парочку и буду как новенькая.

Как новенькая я, конечно, не стала.

Как поднялась с постели звенящей струной – шаг влево, шаг вправо – точно мешок иголок в голове встряхивают, так и проходила весь день в лёгкой болевой дымке, с приторможенными реакциями и трудно формулируемыми предложениями.

Ездила в центр на деловую встречу, держалась из последних сил.

Бокал пива по её завершению, на который меня уговорили («легче станет!») немного сфокусировал реальность. Возвращалась домой вечером, в темноте уже, с томной надеждой на свою теплую постель…

«Мы встречаемся сегодня?»

Пишу ему в девять вечера.

«Да!. Я жду тебя!»

Ой… Значит, все-таки.

«Вы закончили уже?»

«Да, Кэтси, я домой тебя ждать – скучать за тобой».

Назвался груздем, поезжай в гости.

«Хорошо. Я приеду через 1,5 часа где-то…»

Я понимаю, что я делаю? Что тут уже не будет разговоров об искусстве?

Да, я понимаю.

«Ой, беги быстрей, умру с тоски?!»

«Нет уж, дождись меня, пожалуйста:) Далековато от тебя живу:)»

Душ контрастный. Выхожу другим человеком. Точным в движениях, собранным, острым. Перетряхивает слегка, но это уже от нервов. Бокал красного вина из вчерашней бутылки. У любимого пить не придется, хватит уже, повыпивали. Зеркало. Пудра, карандаш, тени. Помада. Фен. Белье новое. Платье. Колготки. Джинсы. Джинсы с платьем? Да, джинсы с платьем. Духи. Сапоги. Пальто. Проверить еду у кота. Вода. Ключи. Дверь. Лифт. Улица.

Без пятнадцати двенадцать. Захожу в аптеку по пути в метро.

Продавец – парень лет двадцати пяти – смотрит на меня тревожную, парадную, в облаке парфюма – улыбается:

– Счастливого вам вечера!

Усмехаюсь в ответ:

– Спасибо!

Еду в метро. Повсюду висит реклама с его новым фильмом. На рекламе – его лицо.

Я еду к любимому.

Ноябрь, половина первого ночи. Центр – пустой, точно вымерший. На Невском течет жизнь в слегка приторможенном ритме, как только сворачиваешь в сторону – два человека на всю улицу. Ветер дрянной задувает в пальто, фонари почти не светят. Неуютно. Неприятно. Боязно.

Десять минут по промозглой темной улице и вот он, его дом.

Захожу, двор-колодец, кручусь среди подъездов, пытаясь вспомнить, какой же из них. Подсвечиваю телефоном таблички с номерами квартир. Нахожу. Набираю две цифры домофона, звоню. Долгие трели, дверь открывается без единой реплики.

Захожу. Поднимаюсь по лестнице.

Слегка притормаживаю перед нужным мне этажом. Быстро гляжусь в зеркало, еще можно поправить то, что нужно поправить. Поправляю. Испуганные, тревожные глаза. Так, надо успокоиться. Я же не на расстрел иду, а на свидание.

Подхожу к квартире, дверь приоткрыта.

Захожу.

Сердце – тык-дык, тык-дык.

Закрываю за собой дверь.

Коридор, полутьма.

Стою на пороге, молча. Не снимая пальто.

Выходит ко мне, в футболке и штанах домашних.

Подходит. Обнимает. Целует в губы.

Стоим, целуемся.

Снимает с меня пальто, отрывается на мгновение, смотрит:

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй.

В темноте не видно, как он постарел за этот месяц. Я увижу это в комнате через две минуты, и сердце сожмется болевым комком.

Он дает мне возможность раздеться, снять сапоги, осмотреться.

– Проходи в комнату. Как ты, человечка?

Тон повышенно бодрый, нервничает сильно.

Я смотрю на него и вижу усталое тяжелое возрастное лицо с глубокими дорожками морщин. Я знала его другим.

– Я – хорошо. Как ты себя чувствуешь?

– Да ты знаешь, спасибо, что живой!

Повторяется.

– Спасибо!

Повторяюсь.

– Вино будешь?

Цепенею моментально.

– Нет, спасибо.

– Давай, я тебе налью…

– Тебе ведь нельзя?…

Подходит ко мне близко, смотрит в глаза, взгляд моментально становится жёстким.

– Ты… это… давай не будешь говорить, что можно, а что нет? Я что сказал, я себе? Я сказал, что тебе налью, да? Так вот и не надо.

Защищается.

– Хорошо. Налей мне вина, пожалуйста.

– Ну, вот так бы сразу.

Тон меняется, становится мирным.

– Но как же ты? – не могу я успокоиться.

– А я от тебя немножко попробую. Вот так.

Целует меня в губы.

Я никак пока не могу привыкнуть, к тому, как плохо он теперь выглядит. Когда открываю глаза, внутренне стопорюсь от этой разительной перемены – после больницы.

– Ты уколы делать умеешь? – спрашивает меня.

Ну, привет. Какие уколы? Нет, конечно. Хотя вспоминаю: я же делала уколы собаке, колола ей инсулин. Все ставят на этом такой акцент: «умеешь ли делать уколы?» Выяснилось, что уметь нечего: протыкай и нажимай.

– Я делала уколы собаке, на людях не пробовала.

– Значит, сумеешь. Мне тут уколоться надо, поможешь?

– Я даже не знаю. Ну, попробую, если надо.

Идём в спальню. На столике у кровати целая гора таблеток. Он достаёт шприц, набирает лекарство, ложится на кровать, оголяя мне пространство для иглы.

Я слегка теряюсь, мы пока только целовались, чужой голый зад так открыто я еще не готова лицезреть. Да ладно, лицезреть. По-моему, я совсем не готова колоть чужой голый зад.

– Как-то я боюсь. Что нужно сделать? Просто уколоть?

– Просто коли!

– А куда?

– Да сюда!

Он начинает раздражаться. Эх, была – не была! Колю. Вздрагивает. Надо же, проколола. Жму на шприц. Его передергивает от этого нажатия.

Всё. Натягивает обратно штаны. Забирает шприц из моих онемевших рук.

Романтика, прямо скажем, слегка подрастеряна.

Возвращаемся в гостиную, в темноте мерцает телевизор, какая-то тетенька рассказывает про свеженайденные окаменелости… Я сажусь на краешек дивана, тянусь к бокалу с вином, делаю пару внушительных глотков. Ставлю бокал на столик. Оборачиваюсь к нему.

Он придвигается ко мне близко-близко. Притягивает к себе.

– Пойдем в спальню…

Выключает телевизор, становится темно, лишь фонари с улицы отсвечивают в большие окна. Мы идём по узкому коридору, заходим в спальню, он меня целует, падаем на кровать…

***

– Ты скучал по мне?

– А как же…

Говорим шёпотом, точно услышать может кто.

– А мне приснился сон, что ты не скучал. Так и приснилось. Мы с тобой встретились, ты меня целуешь, обнимаешь, я тебя спрашиваю: «Ты скучал?», а ты мне прямо отвечаешь: «Нет». И я понимаю, хорошо, что ты мне правду говоришь, плохо, конечно, что не скучал, но что поделаешь…

Он целует меня в висок. Мы лежим в темноте на разбросанной постели, смотрим друг на друга в свете уличных фонарей. Я глажу его постаревшее лицо.

– Как же все это случилось с тобой?

– Мне ещё летом один экстрасенс сказал: ноябрь для тебя переломное время. Выкарабкаешься – будешь жить, нет – всё, кранты… Выкарабкался. Значит, побарахтаюсь еще.

– А что с тобой было в больнице?

– Приступ. А потом рука стала отниматься. Вдруг раз! – и перестал чувствовать. Я попросил, чтобы мне принесли эспандер, и каждый день по несколько часов сжимал-разжимал, сжимал-разжимал, разрабатывал ладонь.

– Я так испугалась за тебя, когда ты не приехал…

– А я же в Индию летал, на съемки…

– А я знаю, мне сказали. Ты там тоже пил?

– Еще как! Восемь часов лететь! Я там пол-дьюти-фри скупил! Затарился основательно! А прилетел когда – смена поясов, акклиматизация такая… Я поплыл моментально.

– Господи, как ты выжил, это чудо какое-то…

– Обратно летели – в зону турбулентности вошли, самолёт так болтало, как давно уже не было. У меня давление под двести! Думал, всё, вот тебе и кранты…

– Господи, зачем ты туда полетел…

– Я из самолета на улицу вышел в Москве – в шлёпанцах, в футболке… А там – минус семь, – смеётся.

– И как же…?

– А меня прямо у самолета скорая встречала. Они позвонили, еще во время полета. На каталку и – в реанимацию.

И вот тут я хочу немного отвлечься. Маленькое лирическое отступление.

Я ничего не знаю про его жену. Кроме того, как она выглядит – я видела её фотографии, и того, что она говорит разумные вещи – я читала её интервью. Выглядит она хорошо, красивая такая жена, без этой кукольной смазливости и налета гламура, стильная интересная женщина. Судя по интервью, умная. Я горжусь выбором моего любимого, мне нравится женщина, которую он взял себе в союзницы.

Мне активно не нравится жена Ивана Кузнецова.

Жена моего любимого – на мой взгляд, другое дело.

Мы никогда с ним о ней не говорили. Я никогда не спрашивала. Если бы начал рассказывать – остановила бы: я не хочу о ней ничего от него знать. Больно.

Я как-то взяла себе за основу тот факт, что у него счастливая семья. Что его в этой семье ценят, любят, берегут. Что все тылы прикрыты, и есть куда в случае необходимости отступать. Что всё – на том берегу – у него хорошо.

Но вот спустя какое-то время, раз за разом возвращаясь к этому нашему послереанимационному разговору про Индию, про то, что чуть не умер в этом самолёте, я задаю ей мысленно один и тот же вопрос:

Как в том состоянии, в котором он находился, его было можно отпускать в Индию?

Не куда-нибудь в Подмосковье на автобусе, хотя и в Подмосковье нельзя, а – в Индию!!!

Я понимаю, что не могу судить, потому что не знаю. Не знаю количество больниц, совместно пройденных за семнадцать лет, количество ночей, проведённых в слезах у больничной койки, не знаю уровень пьяных скандалов, всю степень отвратительности поведения запойного человека. То есть, весь тот набор, который она год за годом получает заново. Я не знаю. Я не могу судить.