Катя Абель - Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа

Яна слушает меня внимательно. Она пока не знает, хорошо ли то, что её любимый будет ночевать у своей жены четыре дня в неделю. Ей, конечно, хочется, чтобы семь дней в неделю он ночевал у неё. Но долю рационального зерна в моих словах она слышит, поэтому реагирует задумчиво и молчаливо.

***

А потом он ей позвонил уже на трезвую голову, дня через три, наверное, а, может быть, больше. Сказал, что они поговорили с женой и теперь уже окончательно решили разъезжаться. Развод для них – единственный выход, и они оба с этим согласились.

И теперь он находится в раздумьях: что же ему делать.

Есть мысль поехать в монастырь и там пожить какое-то время, может, месяц, может, полгода, чтобы разобраться в своих внутренних потребностях и возможностях.

На этих словах Яна поперхнулась.

А может, отправиться в паломничество по Тибету. В горы, к буддистам, и там попытаться найти смысл жизни.

А может, просто сменить сферу деятельности. Кардинально. Попробовать заняться творчеством, например. Чтобы через создаваемые произведения искусства начать сеять в этой жизни разумное, доброе, вечное.

В общем, он пока еще ничего не решил и находится на перепутье.

И ни слова про Яну.

Яна кричит мне в трубку, заливаясь истеричным смехом:

– Катя, у мальчика переходный возраст! Ему сорок лет стукнуло, а он еще ничего бессмертного не создал! Ты понимаешь, дело, оказывается, не во мне! Я тут выпрыгиваю из себя, мучаюсь, переживаю, как же так, я семью разбиваю, а ему и я, и семья по барабану! Он не знает, то ли в Гималаи податься, то ли в монастырь, то ли в кружок рисования записаться!

Мы не виделись месяц. По разным причинам. Отмены репетиций. Его отъезды в Москву. Приезд жены с детьми сюда. Его простуда. Моя простуда. Мой день рождения. Естественно, без него. Его отъезды в Москву. Месяц, целый месяц. Я стала забывать, как он выглядит.

Через сорок пять дней – закончатся репетиции, они сыграют премьеру, он уедет домой, наш роман закончится. Зачем ждать сорок пять дней? С такой интенсивностью отношений роман надо заканчивать сейчас.

Последней каплей были два моих смс, оставшихся без ответа. Я нарушаю неустановленные правила: шлю ему сообщения, когда он в Москве. Вламываюсь в сердце семьи. Вынуждаю его к двуличности.

Скажем так, он гоняет с сыном по квартире новую машину, или они строят на полу железную дорогу, а тут приходит смс от питерской любовницы: «соскучилась, милый». Некомфортно. Неловко перед сыном. Хоть он пока и не умеет читать.

Или сидят они всей семьёй за торжественным обедом, жена разливает половником борщ по тарелкам, младший сын болтает ногой и стучит вилкой, старший думает, как бы слинять к компьютеру, любимый улыбается от полноты семейного счастья, и тут бренчит телефон смс-кой. Он бегло прочитывает, прячет телефон в карман. Жена хмурится: от кого? Он морщится: да, по работе прислали, завтра репетиция не в десять, а в одиннадцать. Настроение у него портится. Не к месту присланное «скучаю, милый» заставило соврать жене, а значит, нарушить семейную идиллию.

Я посылаю это сообщение по двум причинам.

Во-первых – неустановленные правила не установлены. Никто мне не запрещал писать на московский номер. А если бы запрещал, то неизвестно, чем бы всё это обернулось. Вокруг меня и так всё пространство опутано колючей проволокой: туда не ступи, того не делай, током убьёт. Вполне возможно, что на очередное ограничение я взорвалась бы многоступенчатой тирадой и хлопнула бы дверью. Так что неустановленные правила не установлены. А во-вторых – это мой маленький бунт. Я не хочу нарушать семейную идиллию, у меня нет цели врезаться ракетой в домашний очаг, но мне не нравится, когда меня выкидывают за борт. Не я начала эту женатую историю. (Я постоянно буду апеллировать к этому факту!) Если ты затеваешь роман на стороне, значит, готов к тому, что придется вертеться и подпрыгивать, стараясь и тут погладить, и там за ушком почесать.

В принципе, смс-ка – среди бела дня – не преступление. Я никогда не пишу ему по ночам. Окончи обед, пойди в ванную, может же человек после обеда пойти в ванную, вытащи украдкой телефон, быстро набери «я тоже, детка», не забудь закрыть защёлку на двери, не забудь закрыть защёлку! Забыл?! – А что ты тут делаешь? – Да эти все пишут, из театра… теперь репетиция не в одиннадцать, а в двенадцать. Задолбали уже.

Вот видишь? Ничего сложного…

А может, телефон лежит в спальне, на тумбочке у кровати. А любимый – за семейным обедом. И жена зашла в спальню затем, чтобы забрать с этой тумбочки его чашку, из которой он два дня назад пил чай, взять и помыть, наконец-таки, и налить ему туда компоту после обеда… А тут его телефон – пилип – «скучаю, милый»… И…

«И полетели ножи, и! стаи упреков…»

Она возникает на пороге кухни: можно тебя на минутку? И он, ничего пока не понимая, но чувствуя, всё, привет, не для того она меня зовёт, чтобы по голове погладить, хмурится на всякий случай, встаёт из-за стола… Она выводит его в коридор: не скажешь, что это?

И – телефоном об стену…

И он – вспоминая меня с нежностью: твою мать, Катя, какого рожна…

Но это, если она не очень умная. Или не очень сдержанная.

Но я верю в то, что она не дура. Мой любимый взял себе в жёны первоклассную женщину. Да и прожить с ним семнадцать лет бок о бок никакая дура бы не смогла.

Поэтому, когда она, потянувшись за чашкой на тумбочке, читает смс в телефоне мужа «скучаю милый», то, ни секунды не медля, нажимает функцию «удалить сообщение» и улыбается прекрасному дню за окном: скучаешь, сучка? – ну скучай, скучай…

И возвращается на кухню в прекрасном настроении.

В общем, мне не ответили. Я затаила обиду: какого чёрта, милый, а? Ты воспитываешь меня или болт забил?

Потом он приехал, я выказала фи, он не заметил или не захотел заметить, я опять выказала, он опять не заметил, и я подумала, ну что я, как последняя зануда, нужу, нужу – а почему ты мне не ответил? – а почему ты посмотрел на меня не так? – а почему сказал не то? Ну, разве так можно? Только настроение у обоих портится. А, если настроение портится, тогда зачем всё это? И пропустила мимо: всё хорошо, всё нормально…

Через неделю ситуация повторилась. Не то, чтобы я специально активизирую писательско-телефонную деятельность, когда он в Москве, просто было Прощеное Воскресение. И подумалось искренне и чисто: я много на него обижаюсь, я многое требую, пусть, не вслух, не в открытую, но я требую, я сержусь, я пытаюсь от него сбежать с первым встречным… много нервного, сердитого, больного во мне сидит. А всему причиною – любовь. Но любовь – светлое чувство. Все тёмное, что я испытываю, испытываю я от эгоизма собственного, от этого вечного «дай, дай, дай!», а не от любви. И вот думая про всё это, пишу ему в Прощеное Воскресенье: «Прости меня, милый». На московский телефон. Потому что он в Москве. Пишу и жду ответа. Какого? Да банального. «И ты меня прости». Дело не в прощении. Дело в сигналах: тук-тук, я у тебя есть, тук-тук, а я – у тебя.

А ответа снова нет. Нет, нет и нет.

И, по-моему, это уже хамство. Вернее, хамство, это когда не отвечают на смс посторонним людям. Пишет тебе кто-нибудь по работе: «Наконец-то я узнал твой номер, как дела?» Или приходит сообщение от одноклассника бывшего: «С добрым утром, Катя, хорошего тебе дня!» Вот не отвечать на такие сообщения – это хамство. Хотя – одноклассник бывший, разбудивший своим приветствием меня на час раньше будильника, раздражает до аллергии своей навязчивостью, а как выглядит этот кто-то по работе – я вообще слабо помню. Но я – отвечаю. Потому что человек проявил ко мне внимание, а я – не сволочь, чтобы из-за такого пустяка как полное к нему равнодушие – его обижать.

А не отвечать на сообщения – любимого и близкого – это значит, открытым текстом указать на его место в твоей жизни: вот там оно, твое место, за дверью, на коврике, и не маячь перед глазами.

Нет, любимый, я на коврик не пойду, но за дверь – выйду.

И не только за дверь, я спущусь вниз по лестнице, открою подъезд, выйду на улицу, и пойду долго-долго, далеко-далеко, только вы меня и видели.

Я сойду с этого поезда.

Я не ответила на три его сообщения по приезду.

Я не выношу, когда кто-то один в отношениях – будь то дружба, любовь, секс, что угодно – берёт на себя смелость наказывать другого за проступки. Как школьная училка с указкой в руках: это кто у нас тут хулиганит? Иванов? Останешься сегодня без мультиков.

Нет, ребята, я до такого не опускаюсь. Вы – не школьники, я – не училка. Если голова самостоятельно не варит, значит, нам с вами – в разные стороны.

Я – не учу. Я пытаюсь сойти с поезда, поэтому игнорирую. И плачу, глядя за дождливое весеннее окно. Потому что отказываться от любви – очень больно.

И он замолчал. Три его сообщения без ответа, и – здравствуй, свобода!

Я иду по солнечной улице – весна! – в наушниках – тынц-тынц – оптимистические ритмы! Я – свободна от него, я – счастлива! Я смотрю на трёхлетних детей и не сжимаюсь внутренне от собственной вины перед ними. Я не сплю с их папой, я – свободна! Я смотрю на целующиеся парочки и думаю: скоро и я буду целоваться на улицах! Я прохожу мимо цветочных ларьков – боже, как давно мне не дарил любимый мужчина цветов! Всё есть, всё будет! И я сяду в красивую машину, и поеду на залив, и буду сидеть в ресторане, а после – целоваться у самого моря, все это будет скоро, потому что я – сво-бод-на-я!

А ночью, когда выключаю свет, взбиваю подушку, прячу нос под одеяло, думаю: хоть бы мне ещё разок рядом с ним поспать… Плевать, что я не могу заснуть, когда мы вместе, мне бы обнять его, уткнуться в его спину, поцеловать в плечо…

И так это всё нагнетается как-то, нагнетается… И я всё чаще думаю: мне бы поспать с ним рядом ещё, хотя бы разок… Просто полежать вместе, пусть даже спиной друг к другу. Когда он такой, каким его не знает почти никто. Или вообще никто не знает.

И – мысль неотступная – весь следующий день: если он мне ещё раз напишет, я отвечу. Напиши мне, напиши мне, напиши мне четвёртое сообщение… Не пишет.

Вечером я смотрю свой любимый фильм «Мужики!». Я думаю, если сердце растревожено, то чего его жалеть? Я надрываю его талантливым фильмом: пусть работает. Я плачу через каждые десять минут, потому что нервы мои расшатаны как никогда. Болевой порог – очень низкий. Я плачу за девочку, которая смотрит на отца, что возник перед ней через тринадцать лет. Я плачу за отца, который жил тринадцать лет и не знал, что у него есть девочка. Я плачу, когда собака несётся за машиной во весь опор, потому что на ней уезжают ее хозяева. Я плачу навзрыд в финале, когда немой цыганёнок, кидается в центр собачьей драки и из последних сил прорывается сквозь неё – криком: «Мужики!».

Плачу в голос, на удивление своему коту, потому что плачем выходят из меня моя тоска, моя боль, моё очередное фиаско…

Выключая компьютер, просматриваю почту, и вижу письмо от него: «С тобой всё в порядке, я надеюсь?»

Ты волнуешься за меня. Ты стучишься, хоть тебе и не открывают. Ты долбишься в закрытую дверь. Значит, я нужна тебе.

Я не училка, я тебя не наказываю. Я попыталась от тебя сбежать, не получается пока.

И следующим вечером, в восемь часов, я иду по улице Маяковского, смотрю на солнце, садящееся за крыши, и слышу в воздухе запах весны. Ещё снег лежит повсюду, а в восемь вечера уже светло, и солнце отражается в витринах так, будто уже апрель, или даже май. И думаю: какое счастье! Как же хорошо жить на свете, когда такая весна! И я пишу тебе сообщение. Ну, почему я должна себя сдерживать, когда в душе моей поют птицы? Я пишу тебе: «Как же хорошо, что Весна!» И получаю ответ.

Соскочить с поезда опять не получилось.

***

Я до сих пор не понимаю, как так вышло, что держит меня около этого немолодого, тяжёлого человека.

Яна говорит, что я получаю от него нечто такое, что мне необходимо, поэтому и терплю эти американские горки – виражи и перепады.

Я пытаюсь вычислить, что же я получаю.

Статус? У меня нет статуса. Я – тайная, скрываемая от всех женщина по ту сторону морали. Никто кроме Яны и Ани не знает о моем подпольном романе с народным артистом.

Я не получаю никакой материальной выгоды, ну вот не малейшей.

Я не получаю досуга – он работает целыми днями.

Никто не возносит меня в этих отношениях, так что тщеславие мое здесь тоже не греется.

Перспективы в продолжении – нет, планы на будущее исключены.

Тогда что? Что тогда?

Какая-то иррациональная любовь к нему – всей моей сутью, всей внутренней силой. Замешанная, как мне кажется, на ощущении боли, его боли.