Ответа не было. Позиция не сдавалась.


Еще через два часа, когда все вещи по местам были разложены, переложены, переставлены, потом опять разложены и снова переставлены, я поняла, что он поскользнулся в ванной. Разбил голову. Потерял сознание. Не смог дотянуться до лекарства, когда прихватило сердце. А ведь он живёт один. Ведь его только завтра хватятся, когда он на репетиции не появится. Он – там – один – на полу – с разбитой головой, а я здесь хожу, вещи по местам перекладываю.

«У тебя все в порядке? Ничего не случилось?» – пишу ему.

Какая гордость? Пусть на фиг идет эта гордость!

«ДЕПРЕССНЯЧОК-С» – приходит ответ через полминуты.

И все внутри вдруг заболело.


Несколько дней назад в Москве прошла церемония вручения главной в стране кинопремии, на которую любимый был номинирован. Но не получил. Я не знаю, какая это была по счёту у него номинация – десятая, пятнадцатая, восемнадцатая, он номинируется почти каждый год. Но ни разу ему эту премию не дали. Я не знаю, почему. То, что он входит в пятёрку лучших актеров страны, это факт. Почему люди, которые вручают главную кинопремию, до сих пор не посчитали нужным этот факт засвидетельствовать, я не знаю. Я не думаю, что мой любимый остро переживает эту несправедливость круглый год, но в день вручения награды, когда открывается конверт, и в десятый, пятнадцатый, восемнадцатый раз звучит не его фамилия, думаю, у него портится настроение.

Конечно, он должен был быть в этот момент в зале. В элегантном смокинге раздавать автографы, улыбаться под фотовспышки и отвечать на дурацкие вопросы журналистов. Конечно, он должен был общаться в этот вечер с главными кино-боссами страны, с банкирами и производителями, налаживать связи, обсуждать перспективы, закладывать кирпичики в свои будущие проекты. Вместо этого он пришёл домой после репетиции, завалился на диван и включил телевизор, где шла прямая трансляция из Москвы. Кинопремия не совпала по датам с его выходными, и его не отпустили из театра.

Мой любимый смотрел с дивана на лица акул кинобизнеса, которые так нужны ему для закладывания кирпичиков, и слушал как со сцены, открывая премиальный конверт, называют не его фамилию.

Тут не просто депресснячок-с случится, тут настоящая тоска навалит.


Плюс девица, из-за которой домой в выходной день не поехал, детей не увидел, встречи отложил, хвостом, дура, крутит, свое «фи» выказывает и на сообщения не отвечает. Нет, с любимым нельзя так обращаться. Сидите, девица, дома и крутите хвостом в одиночку.


Милый мой, любимый, депресснячок-с – это ерунда, это не разбитая голова и не прихватившее сердце, я любой депресснячок-с разгоню у тебя в два счёта, потому что ты – самый лучший, самый талантливый, самый важный, потому что я тебя очень люблю.

«Я приеду к тебе завтра и вылечу хорошим фильмом» – пишу ему я.

Если мы не пойдем в кино, значит, устроим кинотеатр дома. Я куплю диск с этим замечательным фильмом и покажу его любимому завтра, когда приеду к нему вечером после репетиции. Никакому депресснячку-с места не останется.


Ответа мне нет. Ну, и ладно.

Неадекват

На следующий день, выждав часов до двух, спрашиваю у него в сообщении:


«Мы встречаемся сегодня?»


Мне надо знать, как планировать свой день.

Ответа нет.

Я понимаю, что это уже вампиризм. Эгоизм. Сволочизм. Паразитизм. Какая-то мелкая дрянная месть за то, что я позволила себе взбунтоваться. И ведь знает, зараза, слышит по моим сообщениям, что я за него волнуюсь. Играет на этом, поганец мелочный.


Через десять дней состоится премьера. Полгода репетиций закончились. Всю последнюю неделю будут идти изматывающие прогоны по пятнадцать часов, работа на износ, мы не сможем видеться.

У меня начинается новый проект. В день премьеры я буду занята, спектакля не увижу. После премьеры в Питере все поедут в Москву. Там – десять спектаклей подряд, на которые из-за новой работы я не попадаю, а потом – гастроли по России, по просторам необъятной родины.

Наш роман будет закончен. Десять дней минус неделя, равно три дня. У нас есть последние три дня друг для друга, которые мы проводим так бездарно. Вот что ты делаешь, любимый?

«Вот что ты делаешь? А главное – зачем? Как подросток прячешь уязвимость за хамством. Тебе легче расставаться, когда внутри дрянь и обида? Хорошо. Пусть так. Я не буду тебе больше писать».

Я не буду.

Внутри у меня болевой ком.

Я не буду.

Все, фенита ля комедия

Я не буду.

Ничего. Ни закатов, ни рассветов, ничего.

Я не буду.

«SORRY…» – моментально приходит ответ.

Sorry, так sorry. Не вопрос.


На улице светит солнце. По улице ходят люди. Я сейчас пойду к ним, потому что нет больше сил находиться одной в этой квартире. Вот только выпью чего-нибудь, болеутоляющего. В шкафу стоит полбутылки мартини. Значит, будет мартини.


Что можно ответить на «sorry»? Это «sorry» вместо «до свидания». Хотя какого «свидания»? Свидания больше не будет. «Sorry» мне написано вместо «прощай». Ну, так и ты прощай. Так прощаться легче, чем глаза в глаза? Ну, пусть будет так. Меня только что бросили, сказали «Прощай, детка, не поминай лихом». Эй, гарсон, подать сюда водки! Водки нет, только мартини. И гарсона нет, наливаю сама. После третьего бокала стало лучше. Сейчас, еще немного и пойду к людям.


И тут позвонил массажист. Тот самый, которому, наслаждаясь мнимой свободой, день назад оставила номер телефона. Массажисту двадцать пять, и он влюблён по уши. Как же ты вовремя позвонил, массажист. Отлично. Я сейчас допью мартини и пойду гулять с массажистом. Жизнь налаживается.


Я иду по улице. Вокруг меня звенит апрель. Ручьи бегут по тротуарам, отражая вечернее солнце. В ушах – музыка. Та музыка, которая не раз вытаскивала меня из самых глубоких ям отчаяния. Четыре бокала мартини притупили мой болевой ком, слегка размыли фокус, придали краскам вокруг особую яркость. Я улыбаюсь миру.

Ну, бросили меня, и что? В первый раз, что ли?


Шесть месяцев назад я не любила любимого. Теперь мне надо его разлюбить.


Я сажусь у метро в маршрутку и еду на море.

В городе – асфальт и ручьи, но за его пределами еще лежат снега. Почерневшие дачи, накрытые белыми шапками, кажутся покинутыми сиротами. Солнце заходит за тучи, в темной маршрутке становится неуютно. Куда я еду, на ночь глядя? В какую глушь? На какое море?


Он встречает меня на остановке. Я сама сказала ему там ждать. Он хотел ближе к пляжу, но там нет магазина. Магазин есть на остановке, а я планирую купить вина, без вина мне на этой прогулке не выжить.


Мы покупаем бутылку белого, стаканчики, шоколадку и воду, потому что после мартини я хочу пить. И идем на пляж.


Я впервые приехала на зимнее море. Я думала, мы будем бродить по пляжу одни, но кроме нас тут болтаются романтические парочки и небольшие компании. Неподалеку группа из подвыпивших товарищей в трусах играет в волейбол. Вокруг – бескрайнее снежное поле, и экстремальные голые торсы скачут на его фоне как вызов судьбе.


Мы выбираем одну из скамеек на выходе с пляжа. Летом на нее садятся люди, чтобы вытряхнуть песок из сандалий. В двух шагах раскинулся декоративный изыск в виде каменных чаек, надпись на столбе из прыгающих букв обозначает «Пляж Ласковый». Летом я загораю здесь каждый год, и не знаю, как красиво тут бывает зимой.


Солнце медленно садится, небо заволакивает персиковой дымкой. Мы пьём вино из пластиковых стаканчиков, мёрзнут пальцы. Где-то совсем рядом море плещется под ледяным одеялом. И белой ватой укрыто всё до самого горизонта. Я стараюсь не думать о том, что меня сегодня бросили.

Мой спутник болтает какие-то робкие глупости, мне всё равно, пусть будут глупости. Жаль, что надо отвечать, говорить не хочется.

Он берёт меня за руку. Вот это уже заявка. Я слегка напрягаюсь.

Потом обнимает.

Потом целует меня в губы.

Я отстраняюсь. Я не хочу, чтобы меня целовали чужие губы.

Потом думаю: какого, собственно, чёрта? Теперь все губы мне будут чужими. «Свои» – то больше не целуют.

Я целуюсь с массажистом.


Ты хотела целоваться на море? Мечты сбываются быстрее, чем ты думаешь. Давай, целуйся, не отлынивай.


Массажист – худенький симпатичный мальчик, очень робеющий в разговоре. Но целоваться лезет как профессионал.

Я целуюсь с массажистом. Мне неприятно.

Вино допито. Солнце село за снежное поле. Пальцам холодно. Я говорю ему, что пора ехать домой.


На остановке, пока ждём маршрутку, он снова лезет целоваться. Мимо проезжают машины, нас видят люди, сидящие в них. Мне ужасно неловко. Я думаю: вот что значит возраст – мне стыдно целоваться на улицах.


Ты хотела целоваться на улицах? Мечты сбываются быстрее, чем ты думаешь. Давай, целуйся, не отлынивай.


Двадцатипятилетний мальчик прижимает меня к себе, гладит по волосам, говорит мне: «Ты – хорошая. Мне с тобой просто отлично». Я улыбаюсь в ответ: «Мне тоже с тобой неплохо». Вру ему. Мне плохо.


Телефон мой в сумке бренчит смс-кой. Я достаю его, снимаю блокировку, читаю:

«Sorry. Неадекват».

Сердце ёкает, я отстраняюсь от массажиста. Набираю вопрос:

«Почему?»

Отправляю. Ответ не приходит. Только отчёт о доставке.


– Что-то случилось? – спрашивает меня массажист. Видимо, я поменялась в лице.

– Нет, – говорю, – всё в порядке.


Подходит маршрутка, он опять тянется ко мне губами, я уклоняюсь, подставляя щёку. Прощаемся. Говорим о прекрасном вечере. Договариваемся созвониться, как я приеду домой. Захожу в салон. Сажусь у окна, он с улицы машет руками, показывает, как ему со мной было отлично. Я улыбаюсь, но отворачиваюсь.


Смотрю в окно на мелькающие огни, и мысль простая и ясная расставляет всё по местам: это запой. Срыв. Любимый мой запил. Отсюда этот игнор, это молчание, эти мои безответные сообщения. Так уже было осенью. Именно так и было. Отсюда и «sorry», и объяснение «неадекват».


Всё внутри у меня леденеет от ужаса: только не это. Только не больница. Он не выдержит в этот раз. Мой любимый не выдержит.


Я позвоню ему. Нарушу это идиотское, никем неписанное правило – не звонить, я позвоню, поговорю с ним и всё пойму. Если он не снимет трубку, я просто поеду к нему домой. Буду стоять под дверью, как собачка, пока он мне не откроет.


Мальчик-массажист закидывает меня восторженно-пустыми смс-ками. «Ты супер!» «Надо повторить!» «Ты классная!» «Позвони мне!» «Я в восторге!»

Сначала я отвечаю на них из вежливости, потом перестаю.


Вернувшись домой, звоню любимому. Время – десять вечера. Он не снимает трубку.


Надо ехать к нему.

Но он не откроет мне дверь.

Значит, я останусь под дверью.

До утра.

Но разве есть смысл сидеть под дверью, пока он за ней пьет?

«Поговори со мной, пожалуйста. Я волнуюсь за тебя» – пишу ему сообщение.

Нет ответа.

«Скажи хотя бы, что у тебя все в порядке».

Нет ответа.


Набираю Василису. Это уже крайняя мера. Нельзя впутывать в наши отношения посторонних людей, но у меня нет выхода. Я с ума сойду в этой неизвестности.

Звоню. Василиса берёт трубку.

Придаю своему голосу ироничные нотки:

– Вася, скажи, пожалуйста, мой любимый случайно не запил? А то он мне странные смс-ки какие-то шлёт.

Я давно для всех называю его любимым. Еще с тех давних пор, когда у нас даже намёка на роман не было.

Вася удивлена моему вопросу.

– Да нет вроде. Только что репетиция кончилась, пять минут назад, вроде трезвый был.

– Да? Ну, слава Богу, – радуюсь я, – Значит, показалось.

– Да не, не волнуйся, всё в порядке. Только что шутил, анекдот нам рассказывал…

– Ну, ладно, Вася, – говорю, – ты прости за беспокойство, померещилось, значит.

– Да ничего.

– Ты уж не говори ему, пожалуйста, что я звонила тебе с такими глупостями.

– Хорошо.

– И вообще никому не говори, что я звонила.

– Хорошо.

– Ну, спасибо тебе. Спокойной ночи.

Отключаюсь от разговора.

Дисплей телефона светится новым непрочитанным сообщением:

«Нормальдым».

Выдыхаю. Главное, что не пьёт. Отвечаю:

«Ну, и славно».

Всё, конец тревоги.


Мой любимый переживает из-за того, что всё идет не так, как ему хочется. Я не знаю точно, что ему хочется, но чувствую, когда ему больно.


Поздно вечером, почти ночью, набираю ему сообщение:

«Талант – это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности». Фаина Раневская.»