Юлия Климова - Здравствуйте, я Ваша золушка

    – Чуть-чуть.

    – Подслушивали?

    – Самую малость.

    – И как это называется?

    – Забота о ближнем, – важно ответил Федор Иванович, чувствуя, что Сашенька на него совсем не сердится.

    Она покачала головой, улыбнулась и, вынув из пакета буханку «бородинского», принялась ее резать. Тема Паши по взаимному молчаливому согласию была закрыта раз и навсегда.

    Теперь Федору Ивановичу предстояло тактично узнать подробности прошедшего бала. «Просто там будет один человек… я хотела его увидеть». Встретились ли?..

    – Хм, – начал он. Снял пленку с селедки и протянул руку к куску хлеба. – Меня утром-то не было… хм… всю ночь не спал, переживал… хм… Как там… ну это?

    Сашенька улыбнулась до ушей, отложила нож и счастливо выдохнула:

    – Хорошо. Марина приезжала за платьем, сказала, что все равно бы его пришлось отдавать в химчистку. А у вас?

    – И у меня хорошо, – тоже улыбнулся Федор Иванович. – Правда, я теперь на испытательном сроке. Машенька еще сомневается… Имеет право! – он шмякнул селедку на ломтик «бородинского» и мечтательно вздохнул: – Мы завтра в деревню уезжаем, будем вместе, как в старые, добрые времена, – он опять счастливо улыбнулся. – Я теперь Машеньку беречь буду, как… Ты чего смеешься? – Федор Иванович деланно нахмурился, смущенный всплеском собственных чувств.

    – Радуюсь, – ответила Сашенька, – вы такие замечательные.

    – Ну, ты это… – он смутился еще больше. – Зубы-то мне не заговаривай, рассказывай: с кем танцевала, что ела и как себя вела.

    Сашенька села за стол, подперла щеки кулаками и выдала подробный, но путаный отчет:

    – Зал был оформлен необыкновенно красиво: вазы большущие с розами, столики с белыми скатертями и стулья с белыми чехлами, свет мягкий, приятный… мужчины, как на параде… музыка то громкая, то тихая, я сначала заблудилась, а потом нашлась… У Марины платье было необыкновенное, а Белозерцев в смокинге… Когда вышли пары дебютантов, у меня даже дух захватило. Девушки в белых платьях с букетиками в руках… а потом они танцевали – никто не сбился, я жутко волновалась…

    «Это все замечательно, – нервничал и сердился про себя Федор Иванович, – но где же главное?..»

    – …пам-парарам… потом они опять танцевали… а скрипка так пела! Я чуть не расплакалась! А потом вышел главный танцмейстер и объявил: «Вальсируют все!», и так он это торжественно сказал…

    – И кто тебя пригласил? – не вытерпел Федор Иванович.

    – Сначала банкир – солидный мужчина с усами, – бросилась перечислять Сашенька, – потом Андрей Юрьевич, – оказывается, он так здорово умеет танцевать польку! Никогда бы не подумала! А на работе серьезный и всегда очень занят.

    – А дальше?

    – Дальше?

    – Да. Дальше.

    Сашенька сложила ломтики хлеба стопочкой, покусала нижнюю губу, а затем выдала исчерпывающую информацию:

    – А потом я еще танцевала.

    От напряжения на лбу Федора Ивановича выступил пот. В его-то возрасте такие волнения! Откусив бутерброд, он ритмично заработал челюстью. Ясное дело – встретились они… опять у нее щеки пылают!

    – И? – вопросил он, надеясь хоть на какое-нибудь продолжение.

    – Я счастлива, – просто ответила Сашенька, поднимая глаза. – Я очень счастлива.

    Первую половину понедельника Сашенька носилась по офису истребителем – Марина просила то одно, то другое, и постоянно выражала недовольство. Десять походов в архив, горы ксерокопий, двадцать марш-бросков к кофе-машине, три марш-броска в магазин…

    В час беготня прекратилась. «А теперь садись за написание дневника, – потребовала Марина, – возьми за основу бал и добавь что-нибудь на свое усмотрение. У тебя и без моих советов хорошо получается, уверена, ты и на этот раз справишься».

    Сашенька направилась к своему рабочему месту, села, придвинула поближе клавиатуру и задумалась. Про Осенний Бал хотелось написать ярко, чтобы каждый, кто возьмет в руки журнал, смог прочувствовать атмосферу и даже услышать музыку. С каких же слов начать?

    Но начать никак не получалось. Промучившись двадцать минут, Сашенька погрузилась в приятные сердцу воспоминания и, взяв чистый лист бумаги, принялась рисовать по краям цветочки, листики, скрипичные ключи, звездочки. Рука, точно жила своей жизнью: неторопливо двигалась по листу, оставляя россыпи черточек и кружочков, которые собирались то в букет, то в пучок фейерверка. А затем появились ровные строчки слов…

    От резкого телефонного звонка Сашенька вздрогнула и подхватила трубку:

    – Сходи на ресепшн, возьми для меня письма и, пожалуйста, приготовь еще кофе. Двойную порцию, – раздался торопливый голос Марины.

    – Ага, сейчас, – ответила Сашенька и, сунув листок в лоток с бумажками, отправилась на первый этаж.

    Выполнив оба задания, вернувшись, она попыталась сосредоточиться на своем дневнике – вроде, наконец-то выплыли на поверхность чувства и мысли, способные передать те самые ощущения. Пальцы легли на клавиатуру.

    Рассказ выходил очень даже не плохой – вдохновенный и искренний, первый раз Сашеньке действительно нравился ее скромный писательский труд. Она поджимала губы, морщила нос, хмурилась, улыбалась и постукивала по клавишам. Закончила она в четыре часа. Пробежавшись взглядом по тексту, подправила ошибки, обозначила абзацы и, удовлетворенная, распечатала.

    Марине она несла листок даже с гордостью – приятно осознавать, что у тебя получилось. Получилось именно так, как задумывалось.

    – Я написала. Вот, – Сашенька положила на стол перед Мариной лист и даже приготовилась к одобрению.

    – Что это?

    – Рассказ про Осенний Бал. Я все подробно написала, только, кажется, объем вышел слишком большой для…

    – Но я уже взяла у тебя рассказ, – Марина подняла глаза и небрежно дернула плечом. – Ничего не понимаю.

    Сашенька тоже ничего не понимала, поэтому позволила себе удивиться:

    – Как? Когда? Да нет же, я только что его написала, – она растерянно улыбнулась и еще раз указала на листок: – вот он.

    – Рассказ лежал у тебя на столе в рукописном варианте, я его забрала. Ты, кажется, уходила за письмами… да, точно, за письмами. Молодец, никаких правок я вносить не буду – это ни к чему. Уверена, читательский интерес после такой искренности удвоится или утроится. Андрей Юрьевич будет доволен.

    Ноги Сашеньки онемели, руки тоже. Неужели… Нет, нет, нет! Узоры, кружочки, цветочки, звездочки… Что она там написала? Мамочки-и… Невозможно, невозможно… Марина взяла и прочитала? Мамочки-и-и…

    – Нет, это нельзя печатать, – она замотала головой, – это мое… я не для этого… то есть это… Пожалуйста, верните мне тот листок, вот рассказ для журнала, а те записи я делала для себя. Их никто не должен читать! Здесь больше и лучше, а там… верните, пожалуйста, листок…

    Марина посмотрела на бледную Сашеньку и ответила:

    – Исключено, новый блок твоего дневника уже два часа как в работе и обратной дороги нет.

    Обратная дорога, конечно, была, но ревность уже пустила ядовитые корни, и сдавать свои позиции в ближайшие сто лет не собиралась. Марина прекрасно понимала, что делает. О, как много она теперь понимала!..

    – Это были очень личные записи…

    – Тем интереснее будет читателю.

* * *

    Вернувшись на свое место, Сашенька с минуту сидела неподвижно, глядя на экран монитора. Мир рухнул? Да. И еще как рухнул! Со скрежетом, грохотом и криком: «помогите, люди добрые!», и еще с традиционным: «мамочки-и-и». Слова, которые она писала только для себя, слова, в которых отражается ее собственная личная тайна, станут доступны всем – купи журнал и загляни в душу. Но разве не на это она соглашалась, когда подписывала договор? Разве не этого от нее изначально ждали и Марина, и Белозерцев?

    – Нет, на это я не соглашалась, – тихо произнесла Сашенька и закрыла файл с теперь уже не нужным рассказом.

    Марина должна была спросить разрешение! Должна! Эх, надо было раньше хватиться листка… эх… эх… эх…

    Но разве можно взять без спроса и уйти? Сашенька рассердилась, по-настоящему. Подобные настроения случались редко и обычно были связаны с Галиной Аркадьевной, но теперь всплески негодования полетели в сторону Марины. Не честно! Намечавшиеся слезы исчезли, а черточки бровей поползли навстречу друг другу. Так нельзя! Сашенька принялась нервно мучить карандаш. Не честно!

    Почему, почему она все время попадает в такие истории? Потому что она не слишком решительна, тверда, иногда вообще наивна? Да, да, да… Но переделать себя невозможно, и всегда не хватало рядом близкого человека. Поддержки не хватало. Тяжело одной. Одиноко и тяжело.

    Федор Иванович уехал с Марией Дмитриевной в деревню – с ним сейчас и не посоветуешься, да и что он скажет, известно. «Ах, черти полосатые! Уходи оттуда немедленно!».

    Да, надо уйти, поругаться и уйти… только сначала необходимо прочитать, что написано в договоре, который она подписала…

    Да, надо уйти, поругаться и уйти, но тогда, возможно, она больше никогда не увидит Сергея. Никогда. А это так страшно…

    Сашенька почувствовала, как злость уходит. Каждая клеточка тела расслабилась, а мысли потекли совсем в другом (уже привычном) направлении. О чем он думает, вспоминает или нет, понравилось ли ему ее целовать?…

    – Вот бы он приехал сегодня… – прошептала Сашенька и закрыла глаза. – Вот бы приехал…

    Даже если он сделает вид, будто не знает ее – пусть, даже если посмеется – пусть, даже если… нет, он не такой, он самый лучший, он никогда ее не обидит. Никогда!

    Она его любит.

    Любит!

    Слышите все – люби-и-ит! И это счастье – теплое, долгожданное, настоящее.

    А если он в четверг прочитает журнал, то…

    – Мамочки-и-и.

* * *

    Сергей нажал кнопку, и болтовня радиостанции оборвалась. Как-то так получилось, что он рано освободился, как-то так получилось, что домой он поехал другой дорогой, как-то так получилось, что остановился он около офиса редакции журнала «Артэль» и как-то так получилось, что уже полчаса он сидит и смотрит на подъезд дома. Сидит, смотрит, улыбается. И все это – чистая случайность, стечение обстоятельств. Улыбка стала еще шире. Ну где ты, Саша? Во сколько заканчиваются твои трудовые будни?..

    Он не думал, о чем они будут разговаривать, о ее реакции на его появление, он не представлял себе ничего, потому что вовсе не собирался объявлять о своем присутствии. Днем вдруг захотелось ее увидеть, и он не нашел причин, чтобы отказать себе в этом. И дела закруглил пораньше, и поехал другой дорогой…

    Она, конечно, еще совсем девчонка, а он, конечно, серый волк. Если он себе позволит, то она доверится…

    – Идиот, – покачал головой Сергей и тут же увидел Сашу.

    Уставшая или грустная, а может, и то, и другое… Она закрыла дверь, развернулась и пошла мимо ларьков, а потом остановилась на перекрестке. Джинсы, курточка, маленький хвостик на затылке.

    – Здравствуй, Саша, – он потер небритую щеку и провел рукой по рулю. – Здравствуй.

    Можно подъехать к ней, подвезти. А можно этого не делать.

    Светофор переключился на зеленый, и Саша с редким потоком пешеходов перешла дорогу. Красный свет на «зебре» – машины зафырчали и рванули вперед.

    Можно подъехать, а можно этого не делать…

    Дождавшись, когда Сашина спина исчезнет из вида, Сергей завел мотор и поехал домой.

* * *

    Белозерцев, проходя мимо ее кабинета, махнул рукой – он отправляется в командировку, вернется только к концу недели. Летите, Андрей Юрьевич, летите.

    Семь часов вечера – и ей пора. Марина встала, посмотрела на идеально чистый стол своей подопечной, сжала пальцами спинку кресла, помедлила, затем села обратно, выдвинула ящик тумбочки и вынула ксерокопию рассказа.

    Как все удивительно удачно получилось… В окно кабинета она видела, как Сашенька что-то калякала на листке и как потом этот лист спрятала в лоток. Оставалось только подойти и взять…

    Глаза побежали по уже читаным строчкам, а на губах заиграла недобрая улыбка. Удивительно удачно… Да, а иначе и быть не могло. И как хорошо, когда ты располагаешь властью, и как хорошо, когда кому-то тоже… плохо. Последняя мысль Марине совсем не понравилась, и она тряхнула головой, решительно отказываясь от нее. Сашина работа – писать откровения, она сама согласилась, так что все правильно, а личное отношение не имеет никакого значения.