— Боже мой… И вы собираетесь весь путь проделать в такой поспешности? А что скажут ваши служащие?

Он кашлянул в сторонку, скрывая смешок.

— Наверняка решат, что я спятил.

— А это так?

— Лера, — он кинул на меня весёлый взгляд, — ты сейчас договоришься.

Я вздохнула, потом пожаловалась:

— Я за тобой не успеваю, знаешь, как трудно ходить, а тем более бегать на таких каблуках?

— Если я пойду медленнее, ты передумаешь. До гостиницы осталось шагов тридцать, сосредоточься на цифрах, ты же их любишь.

— Считать?

— Считай.

— Раз, два, три… восемь…

— Не хитри.

Мы бегом поднялись по ступенькам крыльца, Антон отмахнулся от девушки за стойкой администратора, которая намеревалась обратиться к нему с вопросом, мы успели войти в лифт, прежде чем двери закрылись, и тогда уже выдохнули. И рассмеялись. Он притянул меня к себе и поцеловал. Я глаза не закрыла, поняла, что он тоже на меня смотрит, в его глазах чертовщинка, и мне захотелось вцепиться в него и закричать что-нибудь до ужаса глупое, но радостное. А Антон после поцелуя в лицо моё вглядывался секунду, потом тихо спросил:

— Ты точно уверена?

Я губы облизала, сердце взволнованно колотилось, но говорить я постаралась с оттенком уверенности.

— Я сюда бегом бежала.

На его губах расплылась улыбка.

— Я запомню эти слова.

Но всё-таки, где-то в глубине души, я была уверена, что делают глупость. Не ошибку, нет, но глупость. Когда я не властна над собой, когда я предчувствую проблемы, но отказать искушению не могу. А Антон и стал для меня искушением. С тех самых пор, как мы познакомились, я смотрела на него, и моё сердце замирало. Он целовал меня, а я таяла. Он убеждал меня в чём-то, а я верила, хоть и понимала, что верить ему всегда и во всём не стоит. Он был откровенным искушением, уверена, что для всех женщин. Как шоколадка Баунти в рекламе. И как только мы оказались в его номере, в тишине и темноте, его поцелуи изменились. Они перестали быть соблазняющими и провокационными, теперь он целовал меня со знанием дела и настраивая, как музыкальный инструмент, под себя. И не было никакой прелюдии, долгих ласк и неторопливого узнавания друг друга, всё случилось стремительно, но я этой стремительности не заметила. Я настолько потерялась в ощущениях и времени, что попросту растаяла у него в руках. Его руки меня, как горячий воск мяли и лепили, и я только жалела, что в темноте не смогу увидеть наши тела рядом. Такие разные, но, скорее всего, это лишь мои фантазии, рождённые его смелыми прикосновениями, потому что я, без сомнения, смутилась, если бы пришлось смотреть ему в глаза при первой близости. А сейчас темнота, горячий воздух, и его кожа, такая же горячая, ставшая чуть влажной под моими ладонями. Мы без конца целовались, я впивалась ногтями в его спину, одежда летела куда-то в стороны, я стонала ему в губы, и если бы пару недель назад мне сказали, что всё это про меня, я бы ни за что не поверила. Меня всегда хвалили за сдержанность и благоразумие, а сегодня — с ним — я их растеряла.

Постель, на которую мы упали, в первый момент показалась прохладной. Я трясущимися от небывалого возбуждения руками стаскивала с Антона футболку, он одновременно пытался вылезти из джинсов, а когда, разделавшись с одеждой, буквально рухнул на постель, практически на меня, у меня дыхание пропало. Лихорадка и небывалый жар, и его прикосновения, неожиданно ставшие на удивление нежными. Он замер надо мной, голову опустил, прижимаясь лбом к моему лбу, дышал тяжело, будто пытался уговорить себя на недолгую паузу, но я сама потянулась к его губам и поцеловала. Обхватила его ногами, выгнулась ему навстречу, и его выдержке пришёл конец. Уж не знаю, для чего он себя на неё настраивал, но когда отбросил её в сторону, даже зарычал негромко, и нам обоим стало хорошо. Одно движение, один сильный толчок, и мы снова замерли, сплетённые руками и ногами на постели, и только дыхание Антона щекотало мою щёку. А я просто лежала, уставившись в тёмный потолок и кусала нижнюю губу. Потом его за плечо укусила. Он выдохнул, но явно не от облегчения, спина была напряжённая, потом голову повернул и снова меня поцеловал. Я на поцелуй ответила, пальцы запутались в его волосах, а Антон меня немного приподнял, подстраивая под своё тело, руками подхватил, и я голову назад откинула, напрочь позабыв о поцелуях. На следующие несколько минут я ему своё тело подарила, я ему его отдала, навеки веков и в услужение… Как ещё сказать и описать моё состояние, я не знаю. Но Антон знал, и мне оставалось только закрыть глаза и подстраиваться под него, под его движения и темп. Его ладонь гуляла по моему телу, от шеи к животу и обратно, иногда поднималась к лицу, пальцы касались губ, я один раз даже укусила его, а Антон рассмеялся и тогда наклонился, чтобы меня поцеловать. В эти минуты я его любила. Любила то, что он делал с моим телом, любила то, как он прикасался и целовал, любила, как он отводил мои руки, решительно и неуклонно, когда я стремилась что-то сделать, как мне казалось, для него, а ему это мешало. Зато я приняла его и обняла, когда он подошёл к краю и его затрясло. Я гладила его по спине, гладила его затылок, и дышала с ним вместе, на разрыв, но вряд ли понимала, что и для чего я делаю, хотя и запомнила очень чётко именно эту минуту, минуту его удовольствия. Все остальные воспоминания и пережитые эмоции помнились, как в липком тумане, жаром и нехваткой воздуха. Моё тело вздрагивало и горело под его телом, пальцы не слушались, но я продолжала прикасаться к Антону, никак не могла остановиться.

Наконец он поднял голову от моего плеча, коснулся носом моего носа, а я улыбнулась. И порадовалась, что темно и он моего лица рассмотреть не может, потому что даже я, даже в таком состоянии, уловила и прочувствовала эту свою улыбку — пьяной от полученного удовольствия женщины.

— Было здорово, — проговорил он негромко, но тон был очень довольный.

— Было здорово, — повторила я за ним эхом. Моя нога соскользнула с его бедра, рука продолжала гладить его плечи, а губы сами потянулись к его губам, как только он склонил голову чуть ниже.

— Не жалеешь?

— Нет. С чего бы?

— Да, да, я помню. Ты бежала сюда бегом.

Мне оставалось лишь посетовать:

— Ты точно этого не забудешь.

— Ни за что. — Он перевернулся на спину, и я оказалась у него под боком. Пристроила голову на плече Антона, и тогда уже, в потёмках, принялась оглядывать комнату. Но кроме очертаний и стен ничего толком рассмотреть не могла.

— У тебя тоже спальня-кабинет? Как у отца?

— Что-то вроде того.

— Это странно.

— Почему? — Он заложил одну руку за голову и вздохнул, я бы сказала, что с чувством выполненного долга. Хорошо выполненного.

— Потому что все нормальные люди стараются дела и удовольствия не смешивать. А у вас, я посмотрю, это в чести.

— У вас — это у кого?

— Ты понял.

— Нет.

— Понял, — настаивала я, мне даже в бок его пихнуть лень было. Тело было таким расслабленным, меня почти не слушалось. Я могла только дышать и щуриться от напавшей сонливости. Щекой прижималась к горячей коже мужского плеча, под ладонью, что лежала на его груди, курчавились жёсткие волоски, я чувствовала резковатый мужской запах удовлетворённого мужчины, и мне было хорошо и спокойно. И хотелось спать.

— Лера.

— М-м?

Антон погладил меня, ладонь прогулялась по моему боку и остановилась под грудью.

— Завтра утром ты проснёшься, и я хочу, чтобы ты мне улыбнулась.

Я непонимающе моргнула, голову подняла, снова столкнулась носом с носом Антона, потому что он, оказывается, мне в лицо смотрел.

— Думаешь, я не сделаю этого без напоминания?

— Я не знаю. У тебя так много в голове лишних мыслей, что я не знаю.

— Это ты о моих сомнениях на твой счёт?

— Это я о них.

Я немного развернулась, чтобы быть к нему лицом, и проговорила ему в губы:

— Скажем так, некоторые из них ты удачно развеял.

Антон тоже улыбнулся, я почувствовала, как его губы растянулись, потом руки подтянули меня повыше, на его тело. Ладони устроились на моих ягодицах и сжали их.

— Серьёзно? Ну, я могу стараться всю ночь, чтобы к утру ни одного не осталось. Чтобы ты не усомнилась ни на мгновение… — Хохотнул. — Чтобы ни одного тёмного пятнышка на мне не увидела.

Я обвела пальцем его лицо.

— Думаю, скорее я предпочту закрыть на них глаза. Со спальней-кабинетом ты вряд ли избавишься ото всех тёмных пятен… на своей репутации.

— Я буду стараться, — пообещал он и меня поцеловал.

8

За последний месяц это стало для меня вторым потрясением, честно. В первый момент, когда я увидела эту газету, а точнее, свою фотографию на первой полосе, я перестала дышать. И дело не в том, что это было безумно приятно, и сбылась моя мечта, увидеть своё имя в газете, нет, дело было в заголовке и в другом снимке, рядом, на котором меня и узнать-то было невозможно, настолько он был некачественным и тёмным. И оттого ещё более неприличным. Так мне, по крайней мере, показалось. Узнать слившуюся в страстных объятиях парочку на нём, возможным не представлялось, но выглядела фотография откровенной порнографией, не знаю, как так получилось. Правда, со стороны я на себя во время поцелуев не смотрела, может, всё на самом деле так? И я столь откровенно висну на мужчинах, впиваюсь им в губы поцелуем, и позволяю их рукам залезать мне под подол… и всё это на виду у людей.

— Антон, сколько я выпила в тот вечер?

Он оглянулся на меня, увидел газету в моих руках и раздосадовано вздохнул.

— Лера, выброси её!

Антон говорил это уже в третий раз. В первый раз сказал, ещё передавая мне её в руки, посоветовал выбросить и не заморачиваться; во второй предпринял попытку сделать это сам, а когда я её спрятала, лишь рукой махнул. И вот теперь.

Я и сама знала, что выпила в тот вечер, что мы провели в «Колесе», не так много. Пьянило и заставляло меня делать глупости другое, возбуждение. И, наверное (это я сейчас подсознательно себя оправдываю этим «наверное»), я позволила себе лишнего. Я позволила себе развязность и распущенность, будучи уверенной, что в самом скандальном ночном клубе области, где каждая вторая парочка ведёт себя подобным образом, на нас с Антоном никто внимания не обратит. И вот, пожалуйста, спустя два дня в самой серьёзной по областным меркам газете, на первой полосе, наше с ним фото. Где он меня, пьяную, лапает. В статье, которая прилагалась на соседней странице, было написано не так, точнее, другими словами, но смысла это не меняло. А вот по самой статье, довольно большой, надо сказать, ощущение складывалось такое, что до этого инцидента меня собирались выставить едва ли не святой. Автор перечислял немало моих заслуг, и то, что я дипломированный педагог, и что внеклассную работу в летние месяцы веду, и что грамоту имею (в единственном, и надо полагать, последнем экземпляре, конец моей карьере), потом про отца говорилось, и опять же про мою несчастную долю, как меня бросили в раннем детстве и забыли. А под занавес вот такую плюху мне в лицо: запустила руку в давыдовские деньги и пустилась во все тяжкие с самим Бароевым, которого молва прочила Борису Давыдову в зятья, причём в мужья другой дочери, не мне. Поэтому я ещё и разлучница, а не только корыстная особа. И ладно, если бы всё ограничилось этой фотографией сомнительной, на которой меня не узнать, но нет, главным был мой снимок с последнего ЕГЭ, где я в скромном платье и с официальной улыбкой, торжественно вручаю ученикам пакеты с экзаменационными билетами. Тоже для газеты снимали, правда, профильного педагогического издания. Где они достали снимки? И кто им разрешил?! И на фоне меня официальной — я в клубе, пьяная и развратная.

— Меня уволят с работы, — пришла я к неутешительному выводу, повалилась на постель и закрыла лицо газетой. От неё ужасно пахло, надо сказать.

Антон прошёл с балкона, на котором говорил по телефону, в спальню, присел на кровать и провёл ладонью по моей ноге. Погладил, потом в коленку меня поцеловал. Это он так успокаивал. У меня жизнь рушилась, а он мои ноги оглаживал. Ногой я дёрнула.

— Снежинка, не переживай. — Он замялся ненадолго, затем продолжил: — Ты не кинозвезда, все забудут об этом уже завтра.

— Антон, причём здесь все? Думаешь, я переживаю из-за того, что обо мне неведомые все подумают? У меня мама, у меня бабушка… — Я даже задохнулась от переполнявших меня эмоций. — У меня работа! У мамы будет инфаркт, когда она это прочитает и увидит!

Он спорить не решился, отложил телефон и плюхнулся рядом со мной на постель. Воскресный полдень, мы недавно проснулись, и утро было чудесным. До того самого момента, пока он газету не принёс. Предыдущие тридцать шесть часов мы провели в постели, и это было феерично. Подобных сексуальных марафонов в моей жизни до этого не случалось, я была разнеженная и согласная на всё. Приехать к нему домой, приготовить ему ужин, заниматься любовью на веранде… Стоп. Не об этом сейчас. А час назад в моей жизни появилась эта газета и всё изменилось. И зря Антон говорит, что никто не увидит и завтра забудут. Завтра точно не забудут, завтра мне предстоит придти на работу и вести себя сдержанно и нейтрально. А я смогу?