* * *

На хуторе Катерина проплакала всю ночь, дочь металась по постели, и никакие настои не могли помочь. Михаил тоже не спал и все не отходил от любимой дочери. За эту ночь он поседел и осунулся. Дед Василий на печке всю ночь шептал молитвы, бабка вздыхала. Кот Кисель не слезал с подушки на постели Даши, сколько не гнала его Катерина. Даже Валяй и Окаянный всю ночь скреблись у порога, словно могли помочь молодой хозяйке.

Этой же ночью в спальне молодых чуть не возник пожар. Егор, несмотря на то, что жениху не положено пить на свадьбе, не держался на ногах. Молодой жене пришлось чуть ли не волоком тащить его в спальню. Он размахивал руками и задел стоящую на столе лампу. Стекло разбилось и на пол плеснул керосин, горевший фитиль упал как раз в лужу, пламя тут же стало пожирать керосин. Пришлось Парашке, схватив подвернувшееся под руку атласное одеяло, тушить пламя. Никто не увидел этого. Только мать Егора, смотревшая вслед молодым, утирала слезы. И не были эти слезы слезами радости или умиления… Парашка, сопя, снимала с мужа сапоги. Она была в ярости.

«И от запоев его лечить пора» — думала она. Наконец, раздев мужа, улеглась с ним рядом.

Утром Егор проснулся с мутным сознанием, что все происходящее не с ним было. Голова кружилась, его подташнивало. Паранька предусмотрительно принесла капустного рассолу. Егор выпил и стало легче. Но все равно не верилось, что он женился.

* * *

Второй свадебный день начался с переполоха. Деревня просыпалась медленно. До ночи люди глазели на свадьбу, а напоследок Евсей Григорьевич, раздобрившись, приглашал с улицы мужиков и баб в хату, за столы. Соседи не отказывались. Мельник впервые поил задарма. Пили, кто сколько мог. Спать ложились поздно. А тут с утра, не успев раскрыть глаз, услыхали вопли с улицы: «Ой люди! Че деется! Че деется!» — Манька Лапшова, наспех одетая, бежала по улице и орала, насколько позволяли ее здоровые легкие. Начали открываться двери и окна, на улицу выглядывали заспанные мужики и бабы.

— Не иначе подралися вчера на свадьбе! — молодуха Анька Козырева соскочила с крыльца и подбежала к воротам. Манька остановилась у первых распахнувшихся ворот. Платок слез с ее головы, волосы растрепались, от раскрасневшегося лица шел пар.

— На свадьбе подралися? — Анькиному любопытству не было предела.

— Когда? — опешила Манька, приостановив галоп.

— Дак ты орешь с утра! — подошла свекровь Аньки, тетка Данька.

— Не знаю я ни про какие драки! — махнула рукой Манька, — у меня вон в катухе такое! — говорила она с подвывом.

Бабы приблизились. Прибежали еще несколько соседей. Все полуодетые и жаждущие продолжения рассказов о вчерашних гуляньях. Вдруг за ночь городские с деревенскими не поделили Евсеевы перины, или бабу какую?

— Захожу я, бабы, в катух! — Манька закатила глаза, — А тама! — она замолчала, дабы перевести дыхание и насладиться произведенным впечатлением.

— Не томи ты! — толкнула ее в бок Данька.

— Миша-дурачок тама! — многозначительно закончила Манька, оглядывая поочередно собравшихся.

— Ой, удивила!

— А то нет! — огрызнулась Манька, — стоит на скамеечке, к телушке моей притулился — ой-ей-ей… че деется! Че деется!

Слушаюшие открыли рты. Вот те на!

— Вот и я думаю: кого телушка моя п-р-и-н-е-с-е-т? — завыла опять Манька.

— Дура! — заулыбался Сережка Артемов, — никого не принесет! Мише чай не впервой, да только не одна телушка не отелилась от него!

— Шуму-то, шуму! — повернулись бабы.

— Вам бы такое увидеть! — вопила им вслед Манька.

Несмотря на ранний утренний переполох, свадьба собиралась второй день гулять у жениха. Некоторые городские гости засобирались домой, объясняя отъезд неотложными делами. Евсей понимающе кивал, усаживая очередные пары в сани. Как гостеприимный хозяин, он велел работникам подкладывать в сани свежей соломы, дабы сидящим в них было мягче, подтыкал огромные тулупы. Путь не близкий, не замерзли бы! Он благодарил за приезд, обещал наведываться сам. Уезжающие важно откланивались и отбывали восвояси.

В хате Родионовых столы были накрыты гораздо скромнее, чем у мельника. Но после вчерашнего никто и не ожидал особых разносолов. Все равно не переплюнуть Евсея никому в деревне. Народ опять собирался и толпился у забора, заглядывал в окна. Наконец гости расселись за столами. Агафья, поджав губы, с тревогой следила за гостями, вдруг кому места не хватит. Она последней присела с краешку стола. Дмитрий привстал, желая произнести приветствие гостям, но Евсей жестом остановил его. Дмитрий крякнул, но спорить не стал, сделав вид, что хотел достать хлеб. Евсей говорил недолго, видя, с каким вожделением гости взирают на налитые рюмки. Он взмахнул рукой: ну, вздрогнули!

После выпитой первой рюмки лица гостей прояснились и даже повеселели. А после второй свадьба потекла своим чередом. Из горницы вышли ряженые, вместо жениха и невесты. Голову высокого кудрявого мужика украшала белая фата. На талии его еле сошлась цветная женская юбка. Другой, маленький и кривоногий, изображал жениха. Огромные штаны норовили спуститься с его тощей задницы, поэтому он все время поддергивал их. Эти манипуляции мешали ему держать невесту под руку. Тем более, что «невеста» все время жеманилась, прикрывала лицо фатой. Названный муж представлял всем молодую: «это моя дорогая Фирочка. Вы ее не бойтесь, она не кусается.» «Фирочка» брыкалась, как мерин в стойле, когда чья-нибудь нескромная мужская рука пыталась ущипнуть ее за зад. Бабы лезли в широкие штаны «молодого», проверить, все ли на месте. В отличии от «молодой», тот не сопротивлялся. Только после каждого поползновения повыше поддергивал штаны, самодовольно ухмыляясь. Пьяный мужик «наяривал» на саратовской гармошке. Она весело позвякивала колокольчиками. Баба, наряженная цыганкой, вертелась около него и пела непристойные частушки:

Эх юбка моя, юбка алая,

а под юбкой она окаянная…

Мониста позвякивали на ее широкой юбке, когда она пускалась в пляс. Всей скоморошьей компанией вывалились на улицу. Гармонист, не совсем отошедший от вчерашней пьянки, уселся на навозную кучу и еще с большей страстью растягивал мехи на своей гармошке. Свадьба веселилась вовсю. Вдруг кто-то тревожно закричал во дворе: невесту украли… Никита, сразу сообразивший, что это всего лишь соблюдение обычая, глянул на Егора: искать, однако, надо. Егор с неприязнью посмотрел на него: иди, да ищи.

— Не дури, Егор! — одернул его Никита.

Егор бросил папиросу: пошли. Началась суматоха в поисках невесты. Каждый подсказывал Егору, где может находиться невеста. Егор нехотя шел на указанное место, и не слишком огорчался, не найдя там Параньки. Если кто и замечал его поведение, не придавали этому значения. Всем было весело. Наконец, Никита, пожалев друга, шепнул тому, что Паранька у соседей. Невеста была найдена, благополучно выкуплена и водворена за стол. Пир продолжался до самого вечера. Не обошлось и без драки. Неизвестно, что не поделили двое мужиков, но разнимавшие их долго потом ходили с синяками под глазами. Как и хотел Евсей Григорьевич, свадьба запомнилась всем. И говорили о ней еще долго и в деревне и за ее пределами.

* * *

Даша очнулась ночью. В доме было тихо. Она не понимала, как оказалась в постели. Ее сознание было все еще там, в церкви. Катерина, сидящая на табуретке, почуяла сквозь дрему произошедшие изменения в комнате. Она подняла голову. Даша смотрела на нее блестящими глазами. Слезы облегчения набежали на глаза Катерины. Наконец-то дочь пришла в себя. Она кинулась к Даше.

— Ну, наконец-то, — обрадовалась она.

— Мама? — казалось, Даша была удивлена тем, что она дома, в постели.

— Дашуня, может, хочешь чего? — встрепенулась Катерина. Даша села в постели. Она вдруг почувствовала, что действительно проголодалась. — А молоко кислое есть? — спросила она.

— Молоко? — удивилась Катерина, — Так корова пока молозивом доится — расстроилась она. Видимо, Даша совсем забыла, что недавно отелившаяся корова пока не дает молока. Катерина лихорадочно соображала, где среди ночи можно в хуторе найти кислое молоко? Так и не придумав ничего, она предложила:

— Может взвару попьешь? Я утром к Петру сбегаю пораньше. Его Зорька давно отелилась.

— Давай взвару, — согласилась Даша. Она медленно тянула густой, ароматный напиток, принесенный матерью.

Каждая выпитая капля возвращала ее к жизни. А жизнь возвращала память. Память же вернула ее в церковь. Слезы навернулись на глаза Даши, когда как наяву предстала картина венчания Егора с Паранькой. Слезы текли неудержимо по щекам, по подбородку, капали на постель. С печки сползла бабка Авдотья, услыхавшая, что в боковушке разговаривают. Она подошла и молча смотрела на плачущую Дашу. Катерина кинулась утешать дочь.

— А ты не трожь ее, — остановила бабка сноху, — вот выплачется, легче ей будет.

— Легко вам говорить, мамаша, — Катерина украдкой вытирала слезы, выступавшие на ее глазах. Ей, как никогда прежде, было жалко дочь. Хотя и не понимала она до сих пор переживаний, одолевавших ее. «Разве можно дать так охомутать себя? Убивалась бы, если между ними было чего, такое, что исправить нельзя». Но Катерина знала, что не было такого. Чего же тогда душу изматывать?

— Почему так, почему он на ней женился? — спрашивала сквозь слезы дочь.

— И-х-х-х, девка, — сочувственно произнесла бабка Авдотья, — за богатством погнался! Чего тут не понять? Только как бы в вечные муки не попался? Не обернулось бы ему то богатство боком, — пророчествовала бабка.

— Бабаня, не говори так, — попросила Даша.

— Ты погляди на нее, еще и жалеет его, — возмутилась бабка, — о себе лучше подумай. Вон как спитая вся.

— Ничего, теперь на поправку пойдет, — радовалась Катерина, — завтра молока принесу, откормим, будет опять розовощекая. Спать укладывались с легкой душой и надеждой, что жизнь опять войдет в свои привычные берега и потечет как прежде, размеренно, с радостями, с горестями, на то она и жизнь. Но не повторится уже того, что пришлось пережить за эту зиму.

«Дашка, встретит еще достойного парня» — думала Катерина, засыпая около свернувшегося в комочек мужа, — «А Егора позабудет, там дети пойдут, совсем другая жизнь начнется». Бабка Авдотья в дреме тешила примерно такие же мысли.

* * *

Утром Паранька не могла добудиться своего молодого мужа. Он мычал, брыкался ногами, словно был не в себе. И уж точно не помнил, где он очнулся, когда ей, наконец, удалось растолкать его. Егор сидел на постели и озирался в поисках знакомой обстановки. Вскоре, видимо, решив, что вчера слишком много хлебнул с Никитой и теперь находится в гостях, он соскочил с постели и заметался в поисках одежды. Паранька смотрела на мужа и не узнавала его. Неужели и вправду спятил? Мать ведь предупреждала, что может такое статься. Взгляд Егора упал на Параньку и мгновенно вспомнился вчерашний день, понял, в каких хоромах очутился. Он сел на кровать и стал медленно натягивать рубашку. Сознание прояснялось, но легче оттого не становилось. Наоборот, душу наполняла безысходность. Но надо было жить дальше. Дальше… Егор не знал даже, как он проживет наступивший день, а думать о будущем он был не в состоянии. Паранька заботливо принесла очередной стакан рассола. Вошедшая работница звала к столу. Евсей Григорьевич не любил сидеть за столом один.

— Ты вот что, Егор, давай сразу к делам приучайся, — сказал, как припечатал, тесть после завтрака. Он провел Егора в свою спальню, где хранил огромные книги. В них он записывал денежные операции, приходы и расходы. На все цифры не хватало у мельника памяти, вот и пришлось завести эти гроссбухи. Хоть и не любил мельник писанины, да дела того требовали. Не скрывая от Егора, посвящал того в свои мельничьи и прочие дела. Но Егору не особо хотелось вникать в колонки цифр, он слушал невнимательно. Ему не было дела до того, сколько тесть закупил пшеницы, сколько сена отправил в город. Евсей Григорьевич был весьма опечален безразличием зятя к хозяйским делам. Ведь он хотел видеть в нем продолжателя. Мельник глядел на безучастного зятя и придумывал, что бы такое ему поручить? Наконец придумал.

— Вот, что зятек дорогой, будешь ты у меня по деревням ездить, да договора заключать. Познакомлю тебя с нужными людьми, введу в курс дела. А уж ты смотри не подведи меня!

Егор согласно кивал головой. Он готов был мотаться по деревням, лишь бы не сидеть в этом огромном неродном доме, не видеть упрека в глазах нелюбимой жены. Да и жену видеть пореже. Он был даже рад решению тестя.

Глава 8

Ранним утром Катерина, накинув на голову шаль, спешила к Петру. Тот уже не спал. Он молча выслушал просьбу Катерины. О болезни Даши он, конечно, был наслышан, и теперь был рад, что племянница очнулась.