Никита не настаивал. Долго еще слышались смешки у ворот. Никита рассказывал байки из солдатской, еще не забытой, жизни. Глашка посмеивалась его шуткам. Но наконец ей надоело слушать и она отправила восвояси веселого кавалера.

Даша не ожидала прихода подруги. А та, как всегда шумная, прихорашивалась у зеркала, висевшего на стене в боковушке.

— Ой, Дашка, — как будто невзначай вспомнила Глашка, — меня вчера Никита провожал! Она посмотрела какое это произвело впечатление на подругу.

Даша смотрела осуждающе: быстро же ты Кольку забыла.

— Я его забыла? — деланно-удивленно спросила Глашка.

— Ну ладно, ладно, — примирительно улыбнулась Даша. Глашку только затронь, начнет ругать неверного Кольку, тот икать замается.

Глашка, не умеющая держать язык за зубами, зашептала то, о чем гудела вся деревня:

— Ой, подруга, а еще я слыхала, что в деревне говорят, будто ты порченая! Будто от порчи нельзя вылечиться. Вон Лизку ни доктора, ни знахари не могут вылечить…

Поняв, что увлеклась, Глашка в испуге закрыла рот рукой: ой, чего это я?.. Она посмотрела, какое это произвело впечатление на Дашу. Та сидела, словно окаменевшая. Глашка, поняв, что сболтнула лишнее, кинулась к ней.

— Не обращай ты внимания. Ты ж знаешь Маньку Лапшиху, чего и нет наплетет. Да ей мало верит кто.

«Конечно, мало» — горько подумала Даша. Впечатления от вчерашнего еще были свежими.

— Я знаю, все, что обо мне говорят, — Даша встала и подошла к окну, — сама слыхала.

— Ой, подруга, чего же будет теперь? — у Глашки в глазах стояли слезы, — теперь к тебе никто и не посватается, — сочувственно произнесла она.

— И не надо, — голос Даши прозвучал равнодушно.

— Вот ты дурочка, — укорила ее Глашка, — вековухой хошь, как Августина?

Даша промолчала. Она не загадывала так далеко. Осень приносила свои заботы. С поля эти заботы перенеслись на огород. Дед хоть и ходил согнувшись, все же помогал на огороде. Но теперь он больше присматривал за Харитоновыми детьми. Даша вместе со всеми убирала картошку на огороде. Харитон тоже возился в своем огороде и помощи ему ожидать не приходилось. Наконец, когда на своем огороде завиднелся край, Михаил не вытерпел и велел Ивану и Саньке пойти помочь соседу.

— Я тоже пойду, — вызвалась Даша.

Катерина и бабка Авдотья неодобрительно обернулись к ней. Но обе промолчали. Хотя на уме у обоих было: c чего это Дашка все норовит к соседу на помощь? Своих дел не переделать, а она в помощницы! В семье ее жалеют, а там вон сама за тяжелую работу хватается. Ишь какие ведра полные таскает.

Бабка Авдотья не выдержала.

— Дашуня, ты так много не грузи, надорвешься.

Харитон перехватил огромную бадью из рук Даши.

— Не рвись, Даш, я носить сам буду, ты выбирай.

Он выкапывал картошку и относил в кучу, собранную Дашей. Даша собирала клубни, стараясь не отставать от него. От работы ей становилось легче. Мысли, так и не отпускавшие ее последнее время отступали, становилось легче на сердце. Младший брат затеял игру, отбирая у нее выкопанную картошку. И теперь они весело кидались к каждому выкопанному Харитоном и Иваном кусту. Харитон тоже принял условие игры и быстрее работал лопатой. Он весь взмок и покраснел, кидая землю. Наконец, он не выдержал первый:

— Все, отдых, — он бросил лопату.

— Вот загоняли помощнички, — жаловался он, придя на соседнюю делянку. Лука предложил развести костер и напечь в нем картошки из нового урожая. Дети не заставили себя долго ждать, уж чего-чего, а картошки отведать… Они собрали высохшую траву, сухие веточки и костер запылал, весело и быстро пожирая сухостой. На золе испекли картошку. Все вместе уселись полдничать. Даша смотрела на расстилающуюся степь, тихую и спокойную, на небо, такое безмятежно голубое, на сидящих вокруг костра, и ей казалось, что так будет всегда. Испеченная картошка, круто посоленная, похрустывала на зубах и казалась самой вкусной едой. Потом все пили молоко из одного кувшина. Михаил все покрякивал, ему не хватало «колыванихиной». Катерина смотрела на него с неодобрением. Отдохнувшие, опять взялись за лопаты и ведра. И так до вечера. На поле высились крапивные мешки, полные собранной картошки. Уже в сумерках мужики закидали их на возы и, погоняя лошадей, повезли к дому. Люди шли домой уставшие и довольные: крупная уродилась картошка.

В эту ночь Даше не спалось. От усталости ломило и ноги и руки. Она лежала и сочувствовала деду: как теперь у него, бедного, болит спина, ведь целый день помогал. Захотелось пить. Она встала и тихонько пошла на кухню. На печке заворочались.

«Ну вот, разбудила» — подумала Даша. Она осторожно пробиралась, стараясь не наступать на скрипучие половицы.

— И-и-х-х, — послышался с печки шепот, — Чего же теперь с ней, голубкой, будет? — шептала не спавшая бабка Авдотья. Видно тоже ломило от усталости старые кости. Дед молчал, но по его сопению Даша поняла, что он тоже, чем-то огорчен.

«О ком это они?» — не сразу поняла Даша.

— Ведь вот как повернет жизнь, все напасти на нее, — продолжала бабка, — не хочется же, чтоб в вековухах оставалась. А кто ее возьмет? Уж вся округа об этом судачит, — горестно рассуждала бабка, — и откуда он на ее голову свалился? — сокрушалась она, — теперь самый раз замуж ей, восемнадцать уж…

— Замолчи, Авдотья, — сердито перебил ее дед. Даша еще не слыхала, чтобы дед так сердился. Обычно он спокойно урезонивал супругу. Дед закряхтел, заворочался и разговор прервался. Даше расхотелось пить. Она скользнула в боковушку.

Вот, значит, все домашние уже знают, о последних деревенских новостях. Тоже, видно, жалеют ее. Как же, вековухой останется. И Егора винят во всем. А в чем он виноват? Ведь его жизнь тоже сломали. Даша была теперь убеждена: Егор женился не по своей воле, и по-прежнему любит ее. Вместе им не быть. Но хотя бы видеть друг друга могут, и пусть злится Паранька, а любить Даше она не запретит, да и Егор навряд ли полюбит свою жену. Пусть это будет мукой видеть его, но это сладкая мука. Ведь как замирает сердце от одного только его взгляда. Пусть она будет одна, но для нее будет радостью видеть его детей. В них она будет видеть его черты. Ведь они будут такие же голубоглазые и русоволосые. Пусть у нее не будет своих детей. Для нее уже стали родными Ванятка с Анюткой. В конце концов, мало ли на земле одиноких людей.

* * *

Даша мыла полы в соседской хате. Подоткнув подол юбки, она скребла некрашеные полы лезвием острого топора. Для нее стало обычным делом поддерживать в хате соседа порядок. Она уже домывала пол, когда дверь распахнулась, и вошел Харитон. Он не ожидал, что в хате идет уборка и вошел в сапогах.

— О, да тут чистота какая, — он попятился назад. Сняв в сенях сапоги, он вошел и уселся на сундук. Даша, выплеснув грязную воду на улицу, тоже вошла в хату.

— Ну вот, пойду я, — довольная, она оглядела чистый пол.

— Посиди, — попросил Харитон, — чего ж так сразу?

— Ты голодный? — всполошилась Даша, — сейчас картошку подогрею, будешь? Я детям жарила. Молока принесу.

— Буду.

Даша захлопотала около печи, разогревая картошку. Нарезала хлеб, принесла молоко из погребка. Накрыв на стол, она села на табуретку, около печки.

— Садись и ты, — жестом пригласил ее к столу Харитон, — мне одному непривычно.

— Я с детьми ела, не хочу.

— Знаю, как ты ела. Как птичка, поклюешь и сыта, — усмехнулся Харитон. Но за стол Даша так и не села, несмотря на уговоры Харитона. Она грустно смотрела, как он ест, вдруг ему понадобится чего. Харитон ел аккуратно. Даже крошек на столе не оставалось. Даша подумала, что наверное к аккуратности приучила Харитона одинокая жизнь без жены. Особо некому за ним ухаживать, вот он и боится насорить. Харитон видел ее грустное лицо и не выдержал:

— Вот смотрю на тебя, Дашуха, ну всем ты взяла, красивая, работящая… Ну чего ты все время как в воду опущенная? Забыть не можешь? Уж сколь время прошло! Паранька вон грузная какая ходит, а ты все сохнешь по нем. Приглядела бы уже кого! На посиделках давно была?

Даша отвернулась. На глаза навернулись слезы. Харитон заговорил о давно наболевшем. Что не одну ночь разъедало душу. Словно он не знал о сплетнях. Слезы хлынули неудержимым потоком. Даша уткнулась в фартук и рыдала, не сдерживая себя. Она не стеснялась Харитона. Он был единственный, кому можно доверить нелегкие мысли. Он никому не расскажет об ее откровениях. Даша сквозь рыдания пыталась поведать Харитону, что никакая она не порченая, и как обидно слышать о себе такое. Ведь не заткнешь рот сплетницам. Теперь она никому не нужна, никто не возьмет ее замуж, об этом даже бабушка и дед говорили. В деревне показаться нельзя. Все шушукаются: порченая, вековухой останется, кто на нее позарится? Харитона озадачили речи молодой соседки. Он не обращал особого внимания на сплетни. В деревне, если сам не услышишь, о чем судачат кумушки, так доброхоты донесут до твоих ушей все новости. Но уж Дашка больно убивается. Он озадаченно почесал затылок.

— Дашка, да не реви ты. Всю хату залила, потоп не надо. Не найдешь себе жениха, я тебя замуж возьму. Вон как дети тебя любят, да и я привык к тебе. Ты не реви только. — Даша подняла на него удивленный взгляд. Шутит все. Но его слова успокоили. Хоть кто-то сочувствует.

— Спасибо, Харитон, — улыбнулась она, — я хорошей женой буду, — невесело отшутилась она.

— Вот и ладно, — уговаривал ее Харитон. Даша убрала со стола и пошла домой. После выплаканных слез на душе стало легче.

* * *

Паранька пилила благоверного за постоянные отлучки: дите шевелится уж давно, а он и не послушает. Вон как упирается пятками.

— Ну-ко дай руку, — Паранька схватила мужа за руку и прижала ее к животу. Егор почувствовал, как что-то твердое уперлось в его ладонь. Вот словно поняв, что это рука знакомая, родная, ребенок толкнул ножкой.

— Ой, прыткий какой, ты погляди, — улыбнулась Паранька. Егора обдало горячей волной: вот ведь как, ребенок уже узнает его и будто играет с ним. Он тоже улыбнулся, наверное, впервые за прожитые месяцы в этом доме. Хоть и не значила для него Паранька ровным счетом ничего, но ребенка под сердцем она носила его. Паранька, будто угадав его мысли, несмело бросила на него взгляд.

— А ты и не приласкаешь никогда.

Брови Егора сразу нахмурились:

— Не заводи старую песню. — Паранька, поняв, что и в этот раз ничего не добьется от мужа, вышла из спальни. Губы ее дрожали от обиды на мужа и от постоянной злобы на далекую соперницу. Егор стоял в спальне, опустив голову. Мысли неотступно возвращались к Даше. И не то, чтобы это Паранька своим упреком напомнила о ней. Нет, просто она постоянно была в его сердце, в голове. Он думал, что все было бы по-другому, если бы это Даша носила его ребенка. Он попытался и не смог представить себе Дашу беременной. Мысли перескочили на другое. Будут ли у нее когда нибудь дети? До него тоже дошли слухи о Даше. Связать их со своей тещей он не додумался, а сказать об этом ему никто не решился.

* * *

Даша сидела у Маринки. Та по-прежнему полулежала в своем обгорелом «гробу». Как ни странно, но ее ящик остался цел, лишь прихватило огнем один бок. Маринка с отцом жила теперь в небольшой летней кухоньке у соседей. Отец ремонтировал хату и обещал, что к холодам они переселятся. Даша угощала подругу теплыми оладьями. — Ты в сметану окуни! Пока свежие, — уговаривала она Маринку. Та ела с удовольствием, так что Дашины уговоры были ни к чему. Она отодвинула оставшиеся оладьи и показала Даше глазами, чтобы та прикрыла их. «Для отца» — поняла Даша, — Ты ешь, и ему хватит. Но Маринка отрицательно замотала головой, она наелась. Даша прикрыла оладьи и сметану чистой тряпочкой и Маринка одобрительно закивала головой. Потом она лукаво кивнула на узелок лежавший на столе. Она знала, что Даша не придет без конфет. Даша подала ей леденцы. Маринка благодарно заулыбалась.

— Теперь ты покажи, какие кружева навязала? — попросила Даша. Маринка полезла под подушку. Даша помогла ей и вместе они вытащили небольшую наволочку, набитую вязаными кружевами. Даша развернула подзорник и ахнула. Он был удивительно красив. Таких кружев Даша еще не видела. Она разглядывала диковинный узор и не могла не спросить у подруги почти с завистью:

— Неужто ты сама додумалась?

Маринка довольно улыбалась из своего ящика, глаза ее искрились.

— Са-а-ма, — довольно произнесла она.

— Маришка, да это же чудо! — восхитилась Даша. Маринка была довольна произведенным впечатлением: Те-бе, — улыбалась она.

— Мне? — Даша прикоснулась к тонкому кружеву, — может купит кто, вам хату латать надо, — не без сожаления произнесла Даша.

— Не-е-е? — послышалось недовольное Маринкино мычание.