Его слова перебили прибежавшие из своей комнаты Агафья и Евсей Григорьевич. Агафья, сверкая глазами, уставилась на Егора:

— Чем опять не угодила? — но по его взгляду поняла, насколько все серьезно. Евсей Григорьевич попытался урезонить дочь:

— Поди прочь дура! Мужики говорить будут.

Паранька заревела:

— Порешу я ее! Раз колдовство не берет, отравлю.

— Что ты! что ты! — урезонивала ее Агафья, — пойдем в вашу комнату, поговорим. — она увела дочь.

Евсей Григорьевич с Егором переместились в комнату тестя. Долго длился разговор тестя с зятем. Никто их не тревожил. Иногда было слышно, как кричит один, как перебивает его другой. Какие доводы приводил мельник своему заблудшему зятю, осталось секретом, но зять остался в доме, правда, спал теперь в маленькой боковушке. О скандале в доме узнала вся деревня. И любопытно было кумушкам: чего опять Паранька взбеленилась на своего муженька, об чем мельник цельный день гутарил с зятем, но не те это люди, чтобы сор из избы выносить. У них сор и тот в ямку за баней батрачка зарывает. Такие вот скрытные люди. Посудачили бабы, что Паранька с жиру бесится, а чего ей от таких капиталов? Да и остались при своих интересах. Но недолго пришлось жить деревне без новостей. Очередная новость с хутора заставила деревенских баб побегать от одного двора к другому. Еще от калитки Манька Лапшова громко окликала хозяев: слыхали?! Она делала заметную паузу, вращая и без того вытаращенными глазами. Хозяева, конечно, не слыхали, потому что Манька забежала с одного конца деревни и продвигалась вперед, не пропуская ни одного подворья. Но и нести дальше новость другим бабам она не позволяла, выпаливая ее на ходу и мчась дальше, дабы кто не опередил ее. Мечась от двора ко двору, она успевала прочитать выражение лиц соседей. Ей нравилось видеть удивление на лицах баб. Мужики плевались: нашла чем с утра народ удивить. А Манька орала:

— Слыхали, на хуторе населения прибавилось! Приблудная вернулась, да говорят, не одна! Вот Харитону-то привалило: и жена и дите!

— Какое дите?

— Так хто его знает от кого, то дите? — Манька будто не слышала, о чем спрашивают. Она забежала даже на школьный двор, но увидя выглянувшую в окно учительницу, остановилась и повернула назад, эта напудренная, высокомерная особа слушать, конечно, не станет. Добежав до конца деревни, запыхавшаяся Манька вбежала в крайнюю избу. Она разинула уже рот, чтобы сообщить новость, но увидав Маринку, остановилась. Не долго раздумывая, она все-таки решилась:

— Радуйся! Твоя подружка приехала незнамо откуда!

Она повернулась, не вдаваясь в подробности, спокойно пошла домой. Миссию свою она выполнила, деревня жужжала, как пчелиный улей. Бабы перекликались через дорогу, шмыгали к соседям. Все-таки не часто в деревне можно языки почесать, повздыхать о чужих проделках. Надо же, Дашку, видимо, некому на путь истинный направить! Ничего, глядишь, отец Никодим проповедь прочитает! И как она появится в деревне? — вздыхали замужние бабы. Как в глаза смотреть обществу будет? — качали головами бабы постарше.

* * *

— Нет, Харитон, не вернусь я к тебе! — глаза Даши блестели решительно. Она стояла перед ним прямая и непреклонная. Харитон сидел на лавке, ему был неприятен этот разговор. Он хмурился, глядя на Дашу снизу вверх. Харитон чувствовал себя неловко. Целый год он не здоровался с соседями, избегал с ними встреч. Теперь же сидя перед собравшейся семьей, он опускал глаза, чтобы не видеть осуждающих их взглядов. Всегда благосклонный дед Василий, и тот хмуро посматривал на Харитона. Харитон все же обратился к нему, в надежде найти поддержку

-: Василь Федотыч, ты-то должон вразумить ее, она все ж жена мне! Вместе нам быть надо! — но дед Василий промолчал. В комнате повисло тягостное молчание. В горнице заплакал проснувшийся ребенок. Даша кинулась к нему. Перепеленав ребенка, она вышла с ним в переднюю. Харитон с любопытством разглядывал сына, отыскивая в нем свои черты. Вполне удовлетворенный сходством, он спросил: назвала как? И тут же поморщился от услышанного имени.

— Не нравится? — бабка Авдотья усмехнулась. — Нос вон как дерешь! А как же кажинный день слышать будешь: Егор, да Егор? Сам тоже звать будешь!

— Привыкну, — процедил сквозь зубы Харитон.

— Привыкнешь! А пока будешь привыкать, так и будешь попрекать, — урезонила его бабка Авдотья.

— Уходи ты, Харитон! — не выдержал Михаил, — тут время надо! Отойдет Дашка, поймет, что дитю отец нужен, тогда, может, что и получится.

Михаилу хотелось наладить отношения между зятем и дочерью. Да и по соседски лучше в мире жить. Даша удивленно смотрела на отца; о чем он? Все и так ясно; никогда она не вернется к Харитону! Сколько бы не прошло времени. Она с укором посмотрела на отца:

— Не образумлюсь, я папань.

— Вот она, судьба-то! — со всхлипом произнесла бабка Авдотья. Раздосадованный дед Василий вскочил с табуретки, махнул рукой и вышел из избы. Даша несмело посмотрела на Харитона:

— Ты Анютку с Ваняткой от меня не отворачивай, пусть к нам приходят. На лице Харитона заходили желваки. Он поднялся с лавки и поклонился: прощевайте! Сутулясь, вышел из избы.

Глава 18

Наступивший август 1914 года перевернул деревенскую жизнь. Приехавший в деревню урядник велел старшине деревни собрать сход. Старшина быстро обежал деревню, заглядывая в каждую избу. На площадь прибыли и старые и малые. Не каждый день приезжает начальство со станции. Урядник, взобравшись на здоровенную деревянную бочку, окольцованную обручами, оглядел толпу. Из-за пазухи он вынул свернутую в трубочку бумагу. Медленно развернул и начал неуверенно читать: «Ма-ни-фест…» Но, видно, грамотей он был небольшой, спотыкался на каждом слове. Присмиревшие деревенские переглядывались: чегой-то? Случилось чего? Опустив, наконец, бумагу и вытерев огромным платком лысину, урядник произнес:

— Война, одним словом, господа крестьяне!

Толпа отпрянула. «Господа крестьяне» не были готовы к такому известию. Один глухой дед Светов остался на месте. Он слушал начальство, опершись на клюку, и приложив ладонь к уху. В недоумении старик поглядывал на урядника:

— Про какую войну говоришь?

Урядник смерил его насмешливым взглядом:

— C пруссаками, дед!

Тот понял по-своему:

— Мил человек, прусаков[7] мы зимой морим! Хату не топим, от мороза они и кочурятся.

Урядник обозлился:

— Кой хрен ты приперся сюда? — заорал он.

— Так старшина велел всем на сходку, — удивился дед.

Деда постепенно оттеснили, и урядник продолжал:

— Назову фамилии, кому первому собираться.

Он на память называл фамилии тех, кому предстояло идти на войну. Бабы заголосили. На них прикрикнули: слушать не дают. Каждый прислушивался — не назовут ли его. На лицах было написано разное. Но в основном жалели мужики о хозяйстве; на полях еще не собрано, как бабы одни справятся. Евсей Григорьевич, почтивший сельчан присутствием, внешне был спокоен. Только бегающие глаза выдавали его. Мысли напряженно работали: как не пустить на войну зятя? Ведь заменить его некем. А теперь хлеб нужен фронту, фураж. Тут такими деньгами пахнет! Нет, никак нельзя отпускать Егора! На такой случай у меня знакомый дохтур есть! — нашел быстро выход Евсей Григорьевич. Расходились медленно. У каждого свои думки в голове. Как быстро закончится война? Мужики с тоской оглядывали свои избы. Кто-то не успел забор починить, у кого крыша потекла, все думали после полевых работ, успеется. А тут вон как повернулось! В доме мельника скандал. Причем слышно даже на улице, как воет Парашка, как орет сам Евсей. Егор не откликнулся на предложение тестя не идти на войну, сколько не убеждали его. Мельник обещал вчистую отмазать зятя, но тот уперся. И хоть спал Егор отдельно, почти не бывал дома, Паранька даже думать не могла, что он уедет от нее далеко и неизвестно на какое время. Хоть и нет между ними ничего, а все ж он рядом! Убедить Егора так и не удалось.

На одной подводе уезжали на станцию несколько мужиков. Никита, как всегда, смеялся и балагурил:

— Эх, девкам скучно будут! — весело сожалел он.

Глашка со слезами на глазах замахнулась на него рукой:

— Как же, без тебя завянут наши девки, некому их обнимать!

— Ничего, Глафира, вот вернусь, к тебе посватаюсь! — весело обещал Никита.

Харитон сидел, опустив голову. Даша не пришла из хутора, чтобы проводить его. Паранька шла за телегой, как во сне, растрепанная, с остановившимися глазами. Егор смотрел мимо нее, на дорогу, ведущую к хутору. Вскоре телега с рекрутами выехала за деревенскую околицу. Не видно было уже и самой деревни, а двое из сидевших на соломе все смотрели назад, как будто ожидая чуда. Но чуда не произошло. Погромыхивая колесами, телега увозила людей все дальше от родной деревни.

* * *

Поздней осенью, близ одного прикарпатского села шел бой. С утра то моросил дождь, то солнце пыталось отодвинуть тучки, то тучки опять нехотя теснили неяркое светило. Словно под стать погоде и атаки в этот день были унылые. То немцы наступают четкой шеренгой из своих окопов, но обстрелянные русскими, нехотя возвращаются обратно, то русские с криками: «За царя, за отечество» — бегут на немецкие окопы, но встреченные немецкими залпами, отступают назад. Наконец такая беготня надоела обеим сторонам и завязалась рукопашная. С обеих сторон шли солдаты со штыками наперевес. На поле кричали, ругались на двух языках. Валялись убитые, раненые просили о помощи. В этой кутерьме немецкий унтер, с винтовкой наперевес с разбегу наскочил на молодого русского солдата. Длинный штык пронзил насквозь грудь русского. Он упал навзничь. Унтер, привыкший к смертям, остановился, и, вытаскивая штык, взглянул в лицо русского. С сожалением он отметил, что русский молодой и красивый парень. Тот, хватая руками землю, что-то шептал. Унтер наклонился над солдатом.

— Даша! — глаза русского широко открылись, а белеющие губы изгибались в мучительной улыбке, словно он увидел наяву ту, которую звал.

Унтер понял, что солдат зовет женщину. Он машинально спросил:

— Wer ist Dascha?[8]

Русский не услышал его вопроса. Рука его загребла в последний раз клочок сухой травы, выдернув вместе с корнем, и унтеру показалось, что пахнуло запахом чабреца. Он еще раз глянул на солдата? и его зачерствевшая в окопах душа заныла. Впервые ему стало жаль убитого. Синие глаза русского покрылись мутной поволокой, лицо вытянулось и он затих. Унтер повернулся и побежал дальше. Бой продолжался.

* * *

В то самое мгновение, когда голова Егора коснулась холодной мокрой земли, вдалеке от родного села, в степной крытой камышом хате Даша стояла около окна и наблюдала, как на улице капли дождя перемежались хлопьями мокрого снега. Вдруг сердце замерло и медленно-медленно стало опускаться. Дыхание перехватило. Она попыталась вздохнуть, но ком, вставший поперек горла, душил ее. Последнее, что помнила Даша — запах чабреца… Ноги подкосились, и, если бы вовремя не подоспел дед Василий, сидевший у печки, она бы упала. Дед ухватил ее под руки, не понимая, что происходит.

— Ты чего, Дашуха? Вроде рано тебе? — дед не зная, что делать в таких случаях, держал ее на весу и тряс за плечи.

Сознание медленно возвращалось к Даше. Вместе с сознанием пришла боль внизу живота. Начались схватки. Даша протяжно застонала, обхватив живот. Дед Василий закричал:

— Авдотья! Где тебя носит? Дашка рожает!

Прибежала бабка Авдотья из другой комнаты, бросив вязание. Она заохала над любимой внучкой:

— Как же так? Рано ведь, Дашка!

Вместе с дедом они отвели Дашу в боковушку.

— Ране срока, — сокрушалась бабка, — надоть лошадь запрягать, в деревню ехать за повитухой. Дед выскочил во двор, где возились под навесом Лука и Иван. Лука быстро запряг лошадь и поехал в деревню. Роды проходили тяжело. Родившийся мальчик, тем не менее, огласил дом звонкими воплями.

— Э-э-э? как орет! — на посиделках будет песни горлопанить! — улыбалась повитуха. Она запеленала малыша и положила под бок измученной Даши.

Следующим утром весть о рождении ребенка разнеслась по деревне. Всеведущие кумушки долго судили-рядили об отце ребенка. Дашка ни с кем не гуляла. В деревне парней по пальцам посчитать, а об мужиках и говорить не приходится. Как всегда, осенило первую сплетницу:

— Поди, Егор отыскал ее! — вытаращила глаза Манька.

— Да где ж? — не поверила Любка Орлова.

— И правда: они с Харитоном летом уехали… — усомнилась Нинка Чернышова.

— Вы прям, как впервой замужем! — усмехнулась Манька, — а ежели до срока родила?

Поспорив еще некоторое время, но так и не придя к единому мнению, бабы разошлись, оставшись каждая при своем. И лишь Паранька не сомневалась в отцовстве Егора. Услышав, что ненавистная соперница родила сына, она сразу сообразила, что он-то и есть отец! Не могла Дашка изменить Егору! Не могла!