— Правда, красиво? — спросил он меня из-за спины.

— Да, — несмело согласилась я. Была ли грусть красивой? Я пристально смотрела на свой портрет, взволнованная, напряженная и не в силах отвести глаз.

— Мне правятся глаза, — сказал он.

— Да.

— Мне нравится их чистота и невинность.

— Кто нарисовал это?

— Один из лучших бельгийских специалистов по копиям. Я послал ему несколько фотографий, вот и все.

— Я действительно так выгляжу? — спросила я тихо, но он уже отвернулся и показывал мне другой удивительный уголок этого дома. Я отвела взгляд от девушки, которая так несчастно смотрела на меня.

— Смотри, на это вдохновил золотой замок Нерона. Нажми эту кнопку, перламутровые квадраты на потолке плавно отодвинутся, гляди…

Я запрокинула голову и в изумлении смотрела, как перламутровая отделка в разных частях потолка отодвигается и оттуда падают капли духов. Моих любимых духов. Он, должно быть, действительно любит меня. Я не могла сдержаться и счастливо улыбнулась ему. Никогда в жизни я не видела такой роскоши! И такой чрезмерной демонстрации богатства. Воодушевленный, Люк взял меня за руку и провел в великолепно отделанную, хорошо спроектированную кухню. Лучи вечернего солнца пробивались сквозь стекла, и на широком, как в деревенских домах, столе, стоящем посреди кухни, появились квадратики света. Он открыл заднюю дверь в большой сад. Благодаря высокой стене из красного кирпича сад был надежно спрятан от посторонних глаз. Именно так я всегда представляла себе сад, отгороженный стеной.

— Сюда, — сказал Люк, осторожно ведя меня по узкой садовой тропинке.

— О, пруд! — вскрикнула я, очарованная увиденным. На глубине, под зелеными сетями, неустанно плавали кругами большие золотые и красные карпы. Люк радовался, видя мой восторг.

— Кто твой любимый художник? — спросила я.

— Леонардо да Винчи, — ответил он, не задумываясь.

— Почему? — спросила я с удивлением. Я не ожидала, что он так скажет. Леонардо был сдержан в своем проявлении безмолвного горя, тогда как сам дом и обстановка в нем были кричащими. Нет, не кричащими. Возможно, немного хвастливыми, в нем все было «слишком», в стиле нувориш. А я в своих наивных мечтах видела маленький белый домик, и того, что Люк бросил к моим ногам, для меня было слишком много.

— Посмотри, — сказал он, ведя меня дальше за руку.

В самой отдаленной части сада стоял маленький деревянный домик. Он был немного приподнят над землей, с большими окнами и деревянными ставнями и маленькой верандой с креслом-качалкой. Он завел меня внутрь. Мое сердце екнуло. Весь дом был лишь немного больше моей комнаты дома, но он был весь белый. Там был белый стол с белой лампой и белым стулом около него. В другой стороне комнаты под окном стоял симпатичный белый шезлонг. Под потолком висел белый вентилятор.

Белый домик из моей мечты! Я вопросительно смотрела на него.

— Ты рассказала мне о своем белом домике как раз после того, как этот Тадж-Махал вон там был закончен, — сказал он, резко кивнув головой в сторону дома. — Так что я построил этот летний домик.

У меня слезы подступили к глазам. Да, он действительно любил меня. Только искренне любящий человек может построить летний домик в такой стране, как Малайзия. Наконец-то я нашла того, кто любил меня. Любил настолько, что построил для меня летний домик.

— Мой ответ — да, — сказала я, вытирая слезы радости. — Да, я выйду за тебя.

— Хорошо, — сказал он с чувством огромного удовлетворения.

Однажды мы пошли на Лейк Гарденс, где прогуливались под большими деревьями, держась за руки, увлеченные друг другом, как и все влюбленные.

— Ты лучшее, что случилось со мной в жизни, — признался он под огромным деревом. Я с жадностью смотрела в светящееся лицо Люка, словно ребенок. Желая большего, но не смея попросить. Иногда мне казалось, что он слишком жесткий, как лист жести с неаккуратно обрезанными краями, и боялась порезаться, несмотря на то, что он никогда не сказал мне нет, не произнес ни единого грубого слова, в его речи никогда не было сарказма или цинизма. Тем не менее, есть в нем что-то темное, непостижимое и необъяснимое, такое место, где висит знак «Вход воспрещен». Я хорошо вижу этот знак. Слова написаны черными большими буквами на белой доске и подчеркнуты красным. В углу доски — изображение свирепых львов, которые, кажется, готовы порвать меня на куски.

Люк достал из кармана темно-синюю бархатную коробочку, открыл ее, и я увидела подвеску — бриллиант в форме сердца величиной с пятицентовую монету, сияющий в вечерних лучах.

— Это тебе, — просто сказал он.

— Я потеряю его! — завопила я, думая о бесчисленных ручных и ножных браслетах, цепочках и серьгах, которые дарила мне бабушка и которые я уже успела потерять за свою еще недолгую жизнь.

— Он уникален, — сказал Люк, и в его голосе послышалась напряженная нотка. Эта нотка вкралась очень тихо, будто старый слуга, который больше уже не стучит перед тем, как войти в комнату хозяина. Люк посмотрел в мое, внезапно ставшее испуганным лицо и быстро велел слуге покинуть комнату. Ласковыми руками он коснулся моих волос. — Мы застрахуем эту безделушку, — нежно успокаивал он, крепко взяв меня за руки. — Поужинаешь со мной?

Я молча кивнула головой. Я знала, что мама не поверит во вторую прогулку за день. Она и так уже смотрела на меня с каким-то подозрением. Мне придется очень тщательно прятать подвеску. Иногда мне казалось, что мама копается в моих вещах. И Белла говорила то же самое.

Люк наклонил голову и поцеловал меня очень нежно в губы. В этом поцелуе не было страсти, но его глаза буквально кричали о чем-то, что почти испугало меня. В поцелуе, который он подарил мне, было так же мало общего с выражением его глаз, как у мамы с папой.

— Люк? — прошептала я нерешительно.

Его рука сжала меня за талию, а голова совершенно неожиданно наклонилась. Меня целовали один раз в шестом классе во время недели сексуального просвещения, но это было в известной степени унизительно. Непрошеные губы и нахальный влажный язык, пытавшийся силой открыть мой рот, к радости кучки глазевших на это и глумившихся выпускников. Так что я была совершенно не готова к поцелую Люка. Вдруг меня захватил темный водоворот, поднимавшийся спиралью из моего желудка. Я позабыла и о длинных тенях вечернего солнца, и о прохладном ветерке, дувшем с озера, и о слабых детских голосах вдали, и о пристальных взглядах прохожих. Подвеска выпала из моих рук. А поцелуй все еще продолжался.

В ушах я слышала тяжелые удары своего сердца, ноги стали ватными. А поцелуй все длился…

Когда, наконец, он отпустил меня, потрясенная, я смотрела в его лицо. Внезапность его страсти поразила меня. Она пришла из ниоткуда и исчезла в никуда. Это было так, словно внутри Люка жил другой, неистово страстный человек, которого он обычно строго контролирует. На какое-то время притворяющийся Люк сбежал и показал мне себя настоящего. От неожиданности у меня открылся рот. Он посмотрел за окно на озеро. Я закрыла рот и попыталась сосредоточиться. Люк обернулся и улыбнулся мне. Это возвращение обратно к хладнокровию и правильности было еще более заметным. Какой бы ни была его схватка с самим собой, она была им выиграна. Он наклонился и поднял упавший бриллиант.

— Да, я определенно должен застраховать эту маленькую побрякушку, — просто сказал Люк. — Пойдем, я отвезу тебя обратно, — предложил он, взяв меня за руку как-то по-братски. У него были очень теплые руки. Я не могла говорить и, сбитая с толку, покорно пошла за ним. Как может он вот так просто включаться и выключаться?

Когда я вошла, мама уже ждала меня. Я тут же увидела, что она была из-за чего-то в ярости. Она сидела на своем стуле прямо, словно штык, ее руки были плотно сжаты, но когда она заговорила, она показалась такой любезной, что я подумала, что, вероятно, ее разозлил папа.

— Где ты была? — спросила она.

— Мы ходили в парк с Анитой и Пушпой, — нервно ответила я. Такое настроение мамы пугало меня. Она была, словно вулкан, готовившийся к извержению, а я была так близко, что могла почувствовать удар горячего пара и вдохнуть резкий запах дыма.

— Не ври мне! — заорала она, вдруг вскочив со своего стула и подходя ко мне большими быстрыми шагами. За те секунды я только успела удивиться, куда же делся ее артрит. Он, казалось, был чудесным образом излечен. — Где ты была? — повторила мама, тяжело дыша. — И даже и не думай врать.

В испуге я не решалась что-то ответить. Я уже давно не видела ее такой злой. В последний раз тогда, когда она подозревала папу в том, что он флиртует с соседскими малайскими девушками, отжимаясь на заднем дворике…

— Ну, я встретила мужчину…

— Да, я знаю. Проклятого китайского ублюдка. Все в парке видели, как ты целовалась с ним посреди бела дня, как последняя шлюха.

— Все было не так…

— Как ты смеешь так позорить доброе имя нашей семьи? Это был последний раз, когда ты видела этого желтокожего негодяя. Разве сможешь ты найти хорошего парня с Цейлона, если будешь продолжать вести себя таким бесстыдным образом? Это так тебя учили себя вести?

— Я люблю его. — Пока я не произнесла этих слов, я и сама не была уверена в этом, но теперь я знала наверняка, как знаю, что мое тело каждый месяц избавляется от грязной крови. Я действительно любила его. С той поры, когда я встретила Люка, в моем сердце цвели цветы.

Мама так разозлилась, что очень хотела ударить меня. Я видела это по ее тонким губам, но, в конце концов, ей хватило одного удара, чтобы покончить со своей яростью. Она ударила меня так сильно, что я отлетела назад. Сила ее рук не перестает удивлять меня. Она с отвращением смотрела на мою неуклюжую позу.

— Тебе всего девятнадцать. И не смей обманывать меня! Я закрою тебя в комнате без еды, пока не выбросишь из головы эту детскую чепуху. Что, ты думаешь, этому китайцу нужно от тебя, а? Любовь? Ха! Ты очень глупая и упрямая девчонка. Что, он тоже любит тебя?

Я задумалась. Это правда, он никогда не говорил, что любит меня.

— Да, я думаю, тоже.

— И как же его зовут в таком случае, этого коварного ублюдка?

Я сказала его имя.

Мама, потрясенная, сделала шаг назад.

— Как? — переспросила она.

Я повторила его имя. Она отвернулась от меня быстро, так, чтобы спрятать выражение своего лица. Она отошла к окну и, стоя ко мне спиной, сказала:

— Расскажи мне все и начни с самого начала.

Тогда я рассказала ей все. Я начала с мороженого и закончила бриллиантом. Она попросила показать ей камень. Я достала его из своей маленькой расшитой бисером и украшенной кисточками сумочки. Мама подняла его на свет и долго рассматривала.

— Поднимись, — приказала она. — Пойди и сделай чаю. У меня ужасно болят колени в такую погоду.

Мы вместе выпили чая в гостиной.

— Единственный путь, как этот мужчина может получить тебя, — это жениться на тебе. Ты больше не будешь встречаться с ним в парке или ходить на свидание с ним без сопровождения. Я хочу, чтобы ты привела его домой на ужин, и мы все сядем, как взрослые люди, и решим вместе ваше будущее.

В тот вечер мама все рассказала папе. Он побледнел и попятился.

— Ты знаешь, кто этот мужчина? — скептически спросил он маму. А затем, не дожидаясь ответа, выкрикнул: — Это один из самых богатых людей в стране!

— Я знаю, — сказала она, едва способная скрыть волнение в ее голосе. — Он купил ей дом, — добавила она, ее глаза блестели.

— Вы обе сошли с ума? Да он акула! Он попользуется нашей дочерью, а потом избавится от нее, когда ему этого захочется.

— Нет, если я смогу добиться своего, — сказала мама резким и холодным голосом.

— Он безнравствен и опасен. Не позволяй Димпл связываться с ним. Кроме того, она должна доучиться. В любом случае, она должна поступить в университет. Я не позволю, чтоб было иначе.

— Твоя любимая Димпл уже связалась с ним. Она говорит, что любит этого безнравственного и опасного мужчину. Что я могу с этим поделать? Это не меня видели все целующейся с ним в парке, — язвительно заметила мама.

— Я запрещу ей, — сказал папа. — Она выйдет за этого человека только через мой труп.

— Уже слишком поздно.

— Что ты имеешь в виду? — на папином лице отразилось замешательство.

— Они уже переспали, — сухо ответила мама.

— Что?!

— Да. Так что, может быть, теперь поговорим о будущем, как взрослые люди?

Совершенно разбитый этой новостью, папа опустился на диван.

— Она пожалеет об этом, — прошептал он, его большие руки бессильно повисли. Такое крушение его надежд! От мысли о мужчине, похищавшем его дочь, он уронил голову на руки. Он тихонько стонал. — Эти японцы — чудовища. Сначала они забрали мою Мохини, а теперь и мою дочь!..