Сильные мускулистые мужчины в белой одежде, коричневые от загара, помогали пассажирам сойти, затем сгружали большие железные сундуки на тележки рикш, которые и везли эти пожитки в город.

Я почувствовала руку на своем плече и посмотрела в широкое темное лицо своего мужа. Наверное, в этот момент я излучала столько молодости и была настолько непосредственна, что в его маленьких глазах засветились почти отцовские чувства.

— Пойдем, Билал будет ждать, — громко зазвучал его голос, перекрывая окружающий шум. Я последовала за его огромной фигурой. Он донес в своих больших руках все вещи, которые я взяла с собой, до большой черной машины, припаркованной в тени деревьев. Билал, водитель, был малайцем. Он не говорил по-тамильски, а поскольку не услышал от меня ни одного малайского слова, то просто с любопытством уставился на меня, не сдержав улыбки при виде детского возраста невесты своего хозяина. Я взобралась в машину и села на одно из светлых кожаных сидений. До этого я никогда не ездила в машине. Это начало моей новой богатой жизни, подумала я про себя, и у меня появилось чувство предвкушения необычных событий.

Улицы в городе не были вымощены золотом. Напротив, на них было много грязи и пыли. Склады под затейливыми крышами в восточном стиле. Над входом обычно красовались китайские иероглифы, написанные крупным шрифтом. Ряды узких улочек заполнены с обеих сторон магазинами, в которых продавались самые разнообразные товары. Свежие корзины с продуктами расставлены прямо на тротуарах, а на специально оборудованных деревянных ступеньках разложены всевозможные сушеные фрукты. Швейные изделия, обувь, хлеб, ювелирные украшения и бакалея — эти магазины расположились рядами, наполненные шумом, пестрыми цветами и специфическими запахами.

В кофейнях сидели коренастые старички с пергаментными лицами, одетые в просторные шорты, и о чем-то говорили, дымя сигаретами, зажатыми между пальцев. Неожиданно появляясь из-за углов и пропадая, по улицам бегали собаки с мокрыми носами и хищными глазами. На разделочных столах у дорог лежали ряды уток со свернутыми головами, а рядышком стояли деревянные клетки с еще живой птицей, которая наполняла пространство громкими гортанными звуками. Огромный разделочный нож мерно погружался в плоть очередной жертвы. Загорелые до черноты люди метлами гнали к дренажным колодцам скопившуюся на улицах грязь.

Неподалеку от перекрестка со светофором в центре города в тени деревьев стояли две женщины и о чем-то оживленно сплетничали. На другой стороне улицы я увидела существо невероятной красоты. Это была женщина с очень белой кожей. Она была одета в ярко-красный китайский костюм. В ее черные, как смоль, волосы были вплетены нити бисера и жемчугов. Скромно опущенные большие миндалевидные глаза, маленький ротик похож на крохотный бутон розы. Губы накрашены ярко-красной краской, под цвет костюма. В ней все было идеально и кукольно, но лишь до того момента, как она сделала первый шаг и едва не упала. Один из сопровождающих подал ей руку. С некоторым раздражением она сложила свой веер и высокомерно оперлась на руку. И только тогда я увидела, что ее стопы были не больше моих кулачков. А они у меня очень маленькие. Я моргнула и с удивлением уставилась на ее непропорционально маленькие стопы, обутые в черные шелковые тапочки детского размера.

— Ее ноги перевязывали, когда она была еще маленькой девочкой, — пояснил мой муж.

Пораженная увиденным, я резко повернулась к нему.

— Зачем?

— Чтобы они не выросли и не стали такими большими и неуклюжими, как твои, — пошутил муж в ответ.

— Что? — удивленно спросила я.

— В Китае традиционно перевязывают ноги маленьким девочкам. Китайцы считают, что маленькие ножки очень красивы и желанны. Только бедные крестьяне, которым необходима еще одна пара рук для того, чтобы выращивать рис на поле, не перевязывают своим дочерям ног. В возрасте двух-трех лет в благородных семьях девочкам перевязывают ноги настолько туго, что растущие кости превращаются в болезненную дугу. И в течение всей оставшейся жизни им придется платить невероятной болью за эту особенную женскую красоту. После того как ноги перевязали, их не развязывают. И поэтому стопы деформируются таким образом, что уже невозможно ходить, как это делают обычные люди.

В тот же момент я решила, что китайцы — настоящие варвары. Чтобы перевязывать ноги своей собственной дочери и смотреть, как она корчится от боли, а потом годами наблюдать, как она испытывает боль при каждом шаге, — каким жестоким должно быть сердце. Что за извращенный вкус ввел в моду деформированную стопу? Я посмотрела на свои крепкие ноги, обутые в коричневые тапочки, и обрадовалась, что они у меня есть. Эти ноги свободно бегали по лесам и плавали в прохладной воде. Я никогда до этого и представить не могла, что где-то в другом месте маленькие девочки страдают от боли днем и плачут по ночам.

Наша машина, в которой было ужасно душно, продолжала поездку по суетливому городу. Какой-то человек в грязной одежде вел буйвола по самому краю дороги. Небольшие хижины были разбросаны по обе стороны дороги. Мой муж откинулся на жесткое кресло, его маленькие глаза закрылись, и он уснул. В ярком полуденном солнечном свете дорога тянулась, как серебристо-серая змея, извивающаяся между рисовыми полями, плантациями специй, ярко-оранжевыми перепаханными полями и девственными лесами. По обе стороны дороги сплошной стеной росли многочисленные зеленые деревья и кустарники. Гигантские папоротники выбрасывали свои листья, как бы протягивая их навстречу солнечному свету, а толстые стебли лиан плелись вокруг стволов деревьев в небо, как дети протягивают руки к праздничному пирогу. То там, то здесь кора на деревьях причудливо отделялась от стволов, делая их похожими на нахмурившиеся лица стариков. Густая листва в верхушках деревьев создавала впечатление тишины и покоя. Миля пролетала за милей. Впереди то появлялись, то исчезали миражи. Лес тихо спал, но я сама не могла сомкнуть глаз даже на секунду, боясь пропустить что-нибудь интересное. Два часа непрерывного бодрствования не прошли даром.

На горизонте я увидела сначала одного, потом двух, а потом целый ряд велосипедистов, с головы до ног одетых в черное. И каждый из них был пугающе безликим. Ни у кого из них не было видно лица, потому что они прятались в тени черных капюшонов, наброшенных на голову. Капюшоны не слетали назад, потому что на уровне подбородка были завязаны красными носовыми платками. Поверх этих капюшонов надеты какие-то странные соломенные шапочки. Эти балахоны покрывали все тело полностью, не оставляя на виду ни одного участка. Они неторопливо приближались.

Я потрясла Айю, чтобы он немедленно проснулся.

— Что? Что случилось? — пробормотал он, еще не совсем проснувшись.

— Посмотри! — закричала я голосом, полным страха, указывая на очевидную опасность в виде этих ужасных людей в черном.

Муж посмотрел туда, куда указывал мой палец.

— Ах, эти, — беспечно вздохнул он и начал снова устраиваться поудобнее, чтобы продолжить прерванный сон. — Это шахтеры. Они работают на оловянных рудниках и просеивают в огромных поддонах на шахтах породу в поисках оловянной руды. Под этими черными балахонами — обычные китаянки, которых можно везде здесь встретить. Ты увидишь их ночью, когда они будут возвращаться в свои тесные домишки.

Мы проехали мимо велосипедистов. Все опять стало казаться тихим и безмятежным.

Меня заинтересовали эти девушки-шахтеры. Оказывается, они для того были закутаны, как мумии в египетских пирамидах, чтобы не вымазываться при работе. Мы проехали дальше по дороге, предназначенной для повозок, мимо небольших городков и сонных деревень. Один раз Билал немного притормозил перед двумя небольшими дикими поросятами, которые хрюкали и крутились на дороге, с удивлением поглядывая в нашу сторону. До черноты загорелые детишки бежали за нами вдоль дороги и радостно махали нам руками. В духоте машины, в ворохе нижних юбок, я с любовью наблюдала за ними. Во мне все еще жила такая же босоногая девчонка. Даже сейчас я помню лица этих детей с темно-карими глазами. Часам к четырем дня мы проехали мимо китайского храма с гранитными колоннами, внутренним убранством ярко-красного цвета и искусно вырезанными каменными драконами на черепичной крыше.

А потом мы доехали и до Куантана — конечного пункта нашего путешествия. Билал повез нас по избитой рытвинами дороге, мощенной белым камнем. Дорога огибала дикий кустарник, бамбуковую долину, прекрасные нефелиумные деревья и вела к пяти домам, расположенным немного в стороне. Дом, стоящий ближе всего к основной дороге, был самым большим. Очевидно, он-то теперь и будет моим домом. Под большим тенистым деревом стоял красивый каменный стол с такими же стульями. Они очень мне понравились. Я представила себе, как буду наслаждаться прохладой внутреннего дворика, а слуги, беззвучно ступая, будут выполнять мои приказания. Я обратила внимание на красные китайские фонарики, висящие у двери, и подумала, зачем они здесь.

Билал притормозил рядом с большими черными воротами. И я уже хотела выйти, как две огромные немецкие овчарки бросились к машине с яростным лаем, а Билал, объехав очередную большую яму, проехал мимо прекрасного дома. Маленькое загорелое лицо с нескрываемым любопытством наблюдало за нами из окна. Я обернулась к мужу, но он сознательно сделал вид, что ничего не заметил, и посмотрел прямо перед собой. В смущении я отвернулась. Мы поехали дальше по дороге, объезжая выбоины. Четыре других дома были деревянные и бедные. Билал остановил машину рядом с маленьким домом, установленным на низких сваях.

Мой муж вылез из машины, а я последовала за ним, с трудом обув свои коричневые тапочки. Сумки уже вытащили из багажника, и Билал, который, оказывается, вовсе не был личным шофером моего мужа, попрощался с нами и уехал прочь. Айя долго копался в широченных карманах своих мешковатых брюк и, наконец, вытащил связку ключей. Он прямо посмотрел в мое удивленное лицо и улыбнулся:

— Добро пожаловать домой, моя дорогая, дорогая жена, — мягко сказал он.

— Но… но…

Но мужа рядом уже не было. Он пошел вперед, переставляя свои смешные длинные ноги. Деревянная дверь деревянного дома открылась и целиком поглотила его. В течение минуты я не могла сдвинуться с места, оглядывая невзрачное строение, а потом медленно пошла вслед за Айей. Сделав шаг, я остановилась. Мою маму обманули. Эта мысль ударила меня, словно палкой по голове. Мой муж не был богачом — он даже был беден. Пани солгала нам. А теперь я осталась одна в чужой стране с человеком, который оказался совсем не тем, кем представлялся. У меня не было своих собственных денег, я ни слова не могла сказать по-английски или на местном языке, и у меня не было надежды на то, что я смогу вернуться домой. Сердце учащенно забилось.

Внутри дома было прохладно и темно. Дом спал. Тихо и спокойно. Это ненадолго, подумала я. Я открыла все окна в маленькой гостиной. Свежий воздух и слабые косые лучи вечернего солнца устремились в этот небольшой домик. Неожиданно мне вдруг стало безразлично, что я нахожусь не в огромном особняке и вокруг нет слуг, которыми я могла бы распоряжаться. Мысль о необходимости сделать что-то из ничего показалась мне интересной и даже еще более волнующей. Я буду хозяйкой маленького деревянного домика.

Айя пропал где-то в другой части дома. С любопытством я начала изучать свое новое жилище. Прошлась по цементному полу, осматривая деревянные стены. В небольшой гостиной стояли два старомодных кресла-качалки, небольшой уродливый угловой столик, затертый обеденный стол и четыре стула, которые были расставлены вокруг него. Войдя в спальню, я застыла при виде огромной кровати с железными ножками, отделанной серебром. Никогда еще в своей жизни я не видела такой большой кровати. Такая, наверное, подошла бы даже королю. Шторы в спальне выцветшие, зеленовато-салатного цвета. Наполненный хлопком матрац был в небольших бугорках, но для меня он был мягким, как облака. Я никогда до этого не спала ни на чем, кроме как на циновке. Старый, украшенный причудливой резьбой шкаф из очень темного дерева с зеркалом на левой двери слегка заскрипел, когда я попробовала его открыть. Внутри висела серебристая паутина. Там же я обнаружила одежду мужа и четыре сари, которые принадлежали его покойной жене. Я вытащила их из шкафа — простенькие и невзрачные, сдержанных расцветок. Стоя перед зеркалом, я приложила серое сари к своей фигуре и впервые подумала о той женщине, которая когда-то жила в этом доме и носила эту одежду. Проведя рукой по прохладному материалу, я понюхала его. От сари пахло так, как пахнет земля во время сезона засухи. Этот запах заставил меня вздрогнуть. Сари напомнило мне не только о первой жене, но и о детях, о существовании которых я совсем забыла. Я повесила сари на место и быстро закрыла шкаф.