Когда я выключила магнитофон, было два часа ночи. За окном безутешно выла буря, стуча балконной дверью, будто злой дух отчаянно пытался попасть внутрь. Я смотрела на роскошные вещи вокруг меня и чувствовала, что их потеря будет для меня неощутимой и не вызовет сожаления. Еще на прошлой неделе все было иначе. Через неделю или меньше я буду такой же, как все. Возможно, мне придется пойти и устроиться где-то секретарем. Покупать одежду в универмаге, готовить еду, самой за собой убирать. Я равнодушно пожала плечами при этой мысли.

Что действительно имело для меня значение, так это раскрытие глубокой тайны, окружавшей мою маму, решение загадки пола из черного мрамора, который зловеще разрастался в моих снах, выяснение, почему от звука капающей воды меня охватывал леденящий ужас или почему сочетание красного с черным было для меня таким отвратительным. Во мне пробуждалась глубинная память. Мне казалось, я вспомнила прабабушку Лакшми, но было тяжело сопоставить энергичную молодую Лакшми на кассетах и пожилую седую женщину из моих неясных воспоминаний. Могла ли она быть той несчастной женщиной в кресле из ротанга, которая всегда жульничала, играя в китайские шашки?

История Айи на кассете так увлекла меня, что я пропустила время обеда. Моя служанка оставила на кухне в закрытой посуде несколько блюд на выбор, и я вдруг поняла, что очень голодна, и просто с жадностью набросилась на еду, что было на меня не похоже.

Внезапно я остановилась. Почему я так себя вела? Откуда эта жадная, эта неподобающая спешка? В моем воображении родилась картинка с изображением мальчика, которого вырвало в свою тарелку. «Я не могу переносить вкус того, что она ест!» — дико кричит Лакшмнан пожилой женщине с волосами серо-стального цвета и предательскими глазами. Но нет, тогда у Лакшми должны были быть прекрасные густые черные волосы и дерзкие, злые глаза. Отодвинув от себя тарелку, я в волнении вернулась в гостиную и вышла на балкон. Сильный ветер мгновенно растрепал мои волосы и пробрался под одежду. Как бы я хотела сейчас быть в мамином доме! Теперь уже в моем. Ветер бил дождем мне в лицо, и я вдыхала его вольный, влажный запах. Совсем близко раздался раскат грома. Голоса у меня в голове требовали пространства, внимания. В конце концов, я очень, очень замерзла и зашла внутрь.

Из душа я вышла согревшейся и уставшей и теперь сушила волосы у зеркала. Уже было почти четыре часа утра. Завтра я снова поеду в Лару. Я хотела устроить все так, чтобы поскорее переехать туда. Выключила фен, и отражение моих глаз в зеркале удивило меня. Вокруг зрачков сияли зеленые точки. Нефертити умерла, но оставила мне в наследство свои глаза. Выражение равнодушия в моих глазах исчезло, и его место заняло дикое возбуждение, придавая мне немножко безумный вид. Я улыбнулась себе в зеркале, и даже моя улыбка была другой.

— Теперь поспи, чтобы утром ты смогла первым делом поехать в свой новый дом, — сказала я сияющей девочке в зеркале. Потом легла под одеяло и слушала неистовую бурю за окном. Я ворочалась с боку на бок, пока, наконец, не встала с кровати, не включила свет и не нажала кнопку на магнитофоне, на которой было написано «воспроизведение».

Я послала Нише на адрес ее отца очень просто написанное письмо, в котором объяснила, что я ее родственница со стороны матери, что до смерти ее отца было невозможно поддерживать с ней связь, потому что он запретил всем общаться с ним и его дочерью. С того момента, как в газете напечатали его некролог, я хотела встретиться с ней. Я просила ее позвонить, если она согласится.

Когда она приехала, моя дочь провела ее в мое любимое место в доме, мою большую кухню. Ниша оказалась красивой. Она настороженно поздоровалась со мной, ее глаза всматривались в мое лицо, искривленное с одной стороны, и мои редкие седые волосы. Я знаю, что я человек с уродливым лицом.

— Присаживайся, Ниша, — предложила я с кривой улыбкой. — Может быть, хочешь чаю?

— Да, спасибо, — согласилась девочка. Ее голос звучал вежливо и культурно. Люк, по крайне мере, научил ее себя вести. Она мне нравилась.

Я поставила перед ней небольшую корзинку с яйцами и сказала:

— Ешь.

Какое-то мгновение она смотрела на меня, но я слышала, что она думает: «О нет, у этой пожилой женщины в мозгах больше жира, чем протеинов».

С веселым видом я взяла яйцо, ударила его о тарелку и разломала пальцами. Ни жидкий белок, ни желток не вытекли. Яйцо было искусно сделано из пирога, миндаля и сладкого крема. Скорлупа — из крашеного сахара.

Ниша тоже засмеялась. Ну конечно, Рата — мастерица создавать что-то из сахара. Сегодня она сделала самое простое, несколько яиц.

— Вот это подарок, — сказала Ниша, поднимая на руке пирог. Маленькие белые зубы погрузились в пирог, и она заявила, что это превосходно. — Замечательный, чудесный подарок, — улыбалась она.

Я сидела напротив нее.

— Я Рата, твоя двоюродная бабушка, и хочу, чтобы ты знала о том, что твоя мама, Димпл, изменила мою жизнь. Я ужа стара, и скоро меня не станет, но я хочу, чтобы ты знала, что она сделала для меня много лет назад. Она была самым заботливым, прекрасным человеком, которого я встречала в своей жизни. Однажды вечером, двадцать девять лет назад я была дома одна, покрывала глазурью торт, когда раздался звонок в дверь. Это была твоя мама. Ей тогда было, должно быть, — сколько? — пятнадцать лет. Она тоже была такой красивой малышкой.

«Мне срочно надо поговорить с вами», — сказала она.

«Входи», — пригласила я с удивлением, хотя должна была захлопнуть дверь у нее перед носом, потому что я действительно не хотела иметь ничего общего с семьей моего бывшего мужа. Многие из них были лжецами, предателями и ворами. Каждый был безжалостным охотником. Но в этом ребенке всегда было что-то невинное и какая-то, на первый взгляд незаметная, душевная боль. Ее мать всегда обращалась с ней очень плохо, пока я жила с ними. Я хотела помочь ей, но не знала, что она могла помочь мне.

Я предложила ей апельсиновый сок, но она отказалась. «Почему ты не любишь бабушку?» — спросила она, сразу говоря по существу.

«Ну, это долгая история», — начала я, не собираясь ничего рассказывать этой маленькой девочке, но неожиданно для себя просто излила ей душу. Это началось с того, что ее мама Рани приехала к нам в дом в Серембан в поисках невесты. Видишь ли, Рани обманула нас. Она показала мне фотографию ее мужа Лакшмнана и сказала, что мой суженый выглядит точно так же.

«Они братья», — сказала эта алчная женщина, думая о своем вознаграждении. «Они так похожи, что люди часто путают их».

Я посмотрела на фотографию и сразу захотела быть с ним, твоим дедушкой. Да, это правда — эта злая женщина догадалась, что ее муж был мужчиной моей мечты. Она знала. Она всегда знала. И знала, какой винтик следует повернуть.

«Отдай мне свое приданое, чтобы помочь Лакшмнану», — сказала Рани.

Как я могла отказать? Она знала. Она всегда знала. Но она никак не рассчитывала, что однажды ее Лакшмнан действительно повернет голову и посмотрит на меня. Ее забавляло то, что жалкая маленькая мышка, которая живет в ее доме, испытывает тайную страсть к ее мужу. Рани думала извести меня своим счастьем. Думала, что ее рука всегда будет небрежно лежать на его большой сильной груди, а она будет приказывать ему принести ей из спальни тапочки, потому что из-за артрита ей было трудно двигаться. Она думала, что забавы ради будет дразнить меня. Но не ожидала увидеть взгляд Лакшмнана, который показал ей, какой слабой была ее власть над ним.

Так или иначе, я, в принципе, согласилась на брак и ждала дня нашей первой встречи. Через неделю я лично познакомилась со своим женихом. Лакшмнан и мой будущий муж были словно день и ночь. Потрясенная, я смотрела на отталкивающего мужчину в гостиной моей тети. Именно тогда мне следовало остановить все приготовления к свадьбе, но люди, родственники, цветы, сари, драгоценности, церемонии — я потерялась среди всего этого, и мое горло сжалось. Словно под гипнозом, я шла навстречу своему несчастью. Как бы там ни было, твой дедушка не мог быть моим, поэтому я полностью погрузилась в работу. Каждый день, с минуты, когда я просыпалась, и до минуты, когда я ложилась, изнуренная, я работала. Я работала целый день, так мне удавалось заглушить мысли о моем ужасном молчании. День свадьбы становился все ближе и ближе, а я падала все глубже в пропасть отчаяния.

Я лежала в кровати одна и плакала. Мужчина, которого я так хотела, должен был скоро стать моим зятем. Никто не мог знать о моем позорном секрете. Как я могла сказать кому-то об этом? Безмолвие разрасталось и разрасталось, пока уже не стала слишком поздно, чтобы что-то изменить.

Настал день свадьбы. И это была катастрофа. Я не могла ничего делать руками, и поэтому слезы текли рекой из моих глаз. Огромную плотину внутри меня прорвало, и слезы отказывались остановиться. Это был такой поток, что мое колечко для носа соскользнуло и упало. Было столько слез, но никто даже не спросил меня, что случилось. Ни один человек не открыл рот и не спросил: «Что произошло, детка?» Если бы они спросили, я бы могла объяснить. Я бы сказала. Прервала бы свадьбу. Так было потому, что у меня не было мамы. Потому, что никому не было до меня никакого дела. А этот вопрос может задать только мама.

А потом я переехала жить в дом твоей прабабушки Лакшми. Она старалась быть доброй, но я чувствовала, что и она тоже помогла обмануть меня. Все вместе они задумали выдать меня замуж за ее сына-идиота. Я чувствовала, как она презирала его. Лакшми никогда не выражала этого словами, это было в ее голосе, взгляде и поведении, и делала это настолько неуловимо, что даже он сам не замечал, но я это видела. Чтобы не задумываться об их ужасной лжи, я готовила и убирала целый день, никогда не останавливаясь. Для меня было облегчением мыть под кухонной плитой, между балками, а потом драть свою кожу жесткой щеткой до тех пор, пока не раздирала ее до крови. Так, я обдирала свою кожу на животе, в месте, где никто этого не увидит. Иногда она даже покрывалась волдырями и кровоточила, но я получала извращенное удовольствие от ощущения боли, которую сама себе причиняла. В ванной я рассматривала свою изорванную, раздраженную кожу с ужасным удовлетворением.

Потом мы получили от Рани приглашение на обед. Мы пошли, и за едой она сказала: «Оставайтесь. Ну же, оставайтесь». Она настаивала. «Я бы так хотела иметь компанию».

Я смотрела на своего мужа, а он смотрел на меня коровьими глазами, поэтому я скромно кивнула головой. Я приняла неверное решение, но мое глупое сердце колотилось и прыгало в груди от одной мысли, что я смогу каждый день видеть Лакшмнана. «Я просто хочу смотреть на него», — к моему стыду шептало мое сбившееся с пути сердце. Я с удовольствием готовила и убирала для Лакшмнана. Когда он сидел за столом и, удивляясь, улыбался моим творениям, мое сердце расцветало. Я каждый раз ждала обеда или ужина, когда он с каждым разом все с большим и большим нетерпением спешил к обеденному столу. Увы, он хвалил меня слишком часто.

Я знаю, что она твоя бабушка, но вместо сердца у Рани была горсть пыли. Я видела, как оно съеживалось и затвердевало от ненависти и злобы. Она внимательно наблюдала за мной, но мне нечего было стыдиться и нечего скрывать. Я была тихой, почтительной и трудолюбивой. Потом однажды твой дедушка принес на кухню и оставил на столе что-то, завернутое в старую газету. Я развернула сверток: там было мясо дикой летучей мыши. Но для меня это было так, словно он преподнес мне букет ароматных цветов. Мне хотелось смеяться от счастья. Он никогда раньше не делал ничего подобного.

Я сразу принялась за работу. Сначала промыла кусок мяса в лемонграссовом соке, затем отбила его, пока он не стал похожим на лоскут шелка. После всего этого я завернула его в лист папайи, чтобы оно стало таким нежным, что растает у него на языке, и желание съесть еще кусочек будет преследовать его, когда он встанет из-за моего стола. Я работала несколько часов, резала, перемалывала, отбивала, рубила и слегка раздувала печь пальмовым листом, так, чтобы мой котелок медленно кипел на горящих углях. Но секрет заключался, конечно, в нарезанном мелкими кубиками кислом манго. В конце концов, мое бархатно-мягкое кулинарное произведение было закончено.