Я подала его на стол и позвала всех обедать. Когда Лакшмнан положил в рот кусочек фиолетового мяса, он сразу с видимым удовольствием проглотил его. Наши глаза встретились, и на его лице отчетливо читалось все нарастающее желание. Но я увидела в его глазах и другое: понимание того, что, как волны должны покинуть берег, так и его желание было уже неосуществимо. Нет, этого никогда не могло быть. Смущенный, он опустил глаза в тарелку и, будто только сейчас вспомнив о твоей бабушке, вдруг посмотрел на нее. Рани внимательно глядела на него, ее глаза превратились в темные щели на беспокойном лице. Медленно, не торопясь, она ела мясо, попробовав которое ее муж ахнул от удовольствия.

«Пересоленное», — напряженно заявила она, отодвигая от себя тарелку. Вдруг она резко встала. Стул с грохотом упал назад, и она удалилась в спальню. В столовой было слышно только, как жует Джейан. Не замечая бурных эмоций, нависавших над нами, он ел. Это действительно было затишье перед бурей, потому что Рани неожиданно ворвалась в столовую и завизжала во все горло. «Я приняла тебя в своем доме, кормила тебя, и это твоя благодарность?» Что я могла сказать? Я и вправду хотела ее мужа, но она знала об этом еще до того, как пригласила меня погостить у них или забрала мои деньги.

Она кричала и ревела, пока Джейан не нашел нам другое место жительства, маленькую комнатку над китайской прачечной. Было девять часов вечера, когда мы карабкались по тем скрипучим ступенькам, освещенным только тусклым, одиноким светом электрической лампочки, свисающей с потолка. Я закричала, когда прямо передо мной пробежала крыса размером с кошку. Комната была крохотной. В ней было одно окно и стены — голое дерево и доски. В некоторых местах еще виднелись полоски светло-голубой краски. В одном углу стояла деревянная кровать с неприкрытым испачканным матрацем, а в другом — стол и три стула. Все заросло грязью, словно темно-серой плесенью. Мой роман закончился. Он спрятался за вуалью, будто от стыда. И в той крошечной темной комнате, где нам приходилось делить ванную с самыми неопрятными людьми, которых вы только можете представить, я возненавидела своего мужа. Это накапливалось во мне так постепенно, что сначала я даже не осознавала происходящих во мне перемен, а потом вдруг меня охватила ненависть к нему. Я ненавидела лежать рядом с ним, слушая его дыхание, ненавидела детей, которых я ему рожу. Моя ненависть была, словно какое-то инородное тело в моем собственном. Я ощущала ее днем и ночью. Иногда я даже не могла доверять себе, когда в присутствии мужа держала в руках нож.

Прошли годы, и у меня появились дети. Я смотрела на них, но в их глазах видела своего мужа. И эту маленькую его часть я тоже презирала. Достаточно было манеры детей говорить или есть так, как их отец. Я пыталась уничтожить в них все то, что они унаследовали от отца, и беспощадно наказывала их. Какой жестокой сделала меня эта неудовлетворенность и ненависть!

Таким образом я заставила себя забыть о своей неосуществленной любви к его брату. Я говорила себе, что не бывает поля, где цветы раскрываются каждый день. Я убедила себя, что мир уродлив, что это поле безжалостных человеческих сердец, жадно бьющихся, чтобы выжить.

За окном нашей тесной комнаты на телеграфных проводах и деревьях жили сотни ворон. Дети стояли у окна и смотрели на ряды черных птиц, а на них глядели глаза-бусинки. Эти черные ряды мне казались зловещими. Иногда в кошмарах я видела, как вороны разбивают темные оконные стекла, а осколки стекла разлетаются по сторонам и попадают в детей. Они клевали лица и вырывали куски тел кричащих детей в то время, как мы с мужем сидели и спокойно наблюдали за этим. Я сходила сума в той комнате.

Каждой ночью, когда мой муж и дети спали, в моей голове звучал шепот Майи. Майя была праправнучкой главного повара в золотой век империи Мугхал, я выросла у нее на руках. Будучи ребенком, я проводила дни, выпрашивая и слушая истории о прихотях, которым потакали в дворцовой тени, и путанице личных апартаментов, куда могли входить лишь члены семьи, евнухи и слуги. Майя нашептывала мне на ухо неписаные истории, передававшиеся через поколения только из уст в уста. Она знала о тайных дворцовых интригах, скрываемой страсти, ужасной ревности, непомерных излишествах, знала сплетни о королевском инцесте и мгновениях страшной, страшной жестокости, «Есть кое-что, что видят только евнухи и слуги», — однажды сказала мне бездетная пожилая женщина. Я никогда не осознавала этого, но, сидя у нее на коленях, я научилась искусству изысканной жестокости. Оно тихо таилось внутри меня.

Был день рождения моего мужа. Я проснулась рано. Небо было золотым, и туман все еще висел в воздухе. Дети спали, а рука мужа все еще лежала у меня на животе. В голове пронеслась мысль: «Ты не спишь сейчас?» Мое бедное сердце! Много лет я не думала о Лакшмнане; под тяжелой рукой моего мужа и смятыми простынями от этой мысли мне сразу стало плохо.

Взволнованная, я встала с кровати, вышла из нашей маленькой комнаты, аккуратно переступила через крыс, которые были большими, как кошки, и вышла на прохладный утренний воздух. Я вспомнила другое время. Как вынимала рубашку Лакшмнана из корзины для белья и касалась ее щекой. Помнила его мускусный запах. Я хотела коснуться его лица. Вдруг мне стало так не хватать его, что мои глаза горели от слез, и странная боль поселилась в сердце. Я решила испечь пирог, пошла в продуктовый магазин и там деньги, которые собирала на хороший дом для нас, безрассудно потратила на сахарную глазурь, миндаль, пищевые красители, яйца, шоколадное масло и муку мелкого помола. Дома я выложила все на стол и принялась за работу. Было непросто придать моему пирогу форму, которую я хотела, похожую на неправильной формы яйцо. В мыслях я точно представляла, что делала. Было раннее утро, и дети тихо рисовали в углу комнаты.

Работая, я что-то напевала. Дети удивленно смотрели на меня. Они ни разу со дня их появления на свет не слышали, чтоб я пела. Когда пирог испекся, я подровняла края и положила его на чистое блюдо. Когда мое сахарное тесто достигло необходимого темно-коричневого цвета, я месила его, пока оно не стало теплым и мягким. Я аккуратно раскатала все складки и, приподняв тесто на руке, словно лоскут мягкой ткани, разложила его на неправильной формы яйце, которое испекла. Я вырезала из луковых лепестков окружности размером с пятицентовую монету и покрасила их в черный цвет. Лук подходит для этого лучше всего, потому что он выгнутый и блестит, как человеческий глаз. Затем я покрыла цветным сладким тестом яйцеобразную форму, уже покрытую одним слоем, именно так, как учила меня Майя, пока даже меня не удивила схожесть, которой я достигла. Как же похоже на него!

Я достигла мастерства в своем искусстве. Тонкой струйкой я добавляла пищевой краситель в жидкий мед и поливала этим вокруг моей формы. Я поместила кружочки крашеного лука в пустые круги в овалах его глаз и сделала ему зубы из белого сахара, аккуратно покрыв их глазурью, чтобы они выглядели блестящими. Из карамели сделала брови, затем немного увеличила ноздри и отошла назад, чтоб самой же восхититься своей работой. Это заняло пять часов, но конечный результат был куда более потрясающим, чем я представляла.

Довольная, я поставила блюдо на середину стола и присела, ожидая прихода мужа. Он вошел в двери, и, как я и предвидела, его подозрительный взгляд тут же привлек мой шедевр, вокруг которого сидели мы с детьми. Бедняга. Вид его собственной головы, спокойно лежащей на большом блюде в кровавом соусе, явно шокировал его. Какой же это был момент! Даже дети узнали голову.

«Папа!» — закричали они восторженными голосками.

«Да, папа», — согласилась я, полностью довольная тем, что они признали мою работу. Затем я дала ему нож. «С днем рождения», — сказала я, а дети подхватили мои слова.

Какое-то время он был настолько испуган, что мог лишь смотреть на блюдо с выражением ужаса на лице. Он вытаращил глаза, рот открылся от страха. Это была месть в лучших традициях Мугхал. Тогда бедняжка Джейан впервые осознал, что я ненавижу его. До этого момента я держала все это внутри, и понимание того, что он, наконец, узнал, принесло мне облегчение. Свобода была похожа на запах свежезаваренного кофе по утрам. Она пробудила меня.

Теперь я могла не скрывать свою ненависть. Поскольку муж отказался взять нож из моих рук, я вонзила его в пирог ровно сквозь нос. Он и не притронулся к пирогу, а мы с детьми с удовольствием ели его, растянув на несколько дней. Дети макали пальцы в вязкую красную кровь под головой и прожорливо облизывали их. Их маленькие пальчики надавливали на мягкие губы, а их маленькие молочные зубки увлеченно обгрызали глазированные сахарные зубы. Что до розового языка — они достали его и боролись за то, кому он достанется. Джейан смотрел на все это с обиженным и потрясенным видом.

А потом однажды я набралась храбрости и попросила его уйти от нас.

День, когда он ушел, я провела на четвереньках, выводя из своей жизни его запах. Сначала было очень тяжело, но мы справились. С каждым годом я трудилась все больше в моей школе выпекания и украшения тортов. Дети росли здоровыми и хорошими людьми, но оба до ужаса боялись меня. Мы переехали в больший дом, но в нем я чувствовала себя такой несчастной.

Муж превратился в жалкого пьяницу.

Иногда я видела его с красными глазами там, где собирались бедные рабочие и пили дешевый ликер из риса, кокосовой пальмы или даже сорняков. Однажды, спотыкаясь, он прошел мимо меня по улице, бормоча что-то себе под нос. Он не узнал меня. Я смотрела на это жалкое создание, возвращавшееся, качаясь, в свою грязную маленькую комнату, и ни на секунду не почувствовала угрызений совести. Понимаешь, я стала безжалостной и холодной. Ничто не трогало меня. Даже мое собственное несчастье.

Затем однажды твоя мама, Димпл, пришла ко мне. Он ехала на автобусе, встала не на той остановке и шла пешком в знойных лучах полуденного солнца до самого моего дома. Я смотрела на нее, у нее было красное лицо, и в руках она держала полиэтиленовый пакет с ее маленьким магнитофоном. «Расскажи мне свое видение всей этой истории», — сказала она.

Никто никогда не спрашивал о моей точке зрения на все эти события. Никто и никогда не спрашивал меня, почему я не любила свою святую свекровь. Тогда я рассказала ей. Сказала, что ненавидела ее бабушку за то, что она одна из всех на самом деле знала, что значит быть замужем за мужчиной, который вызывает у тебя отвращение своей глупостью, своим безрассудством, своей неуклюжей походкой и упорным безразличием. Она была единственной, кто должен был понять, и, тем не менее, она нас с ним поженила. А случилось это потому, что ей не было до меня никакого дела. Все это было тонким, красиво сыгранным притворством. В итоге, она любила только лишь себя.

Как только я вылила все мои скрытые, зажатые мысли во вращающуюся машину Димпл, они вдруг потеряли свою значимость. Ненависть слой за слоем и за что? «Какая разница? — кричало мое сердце. Что это за ужасная ненависть, которую я носила в себе столько лет подряд? Кому, кроме моих бедных, ни в чем не повинных детей и меня самой, я причинила боль этой ненавистью? Должно быть, я была сумасшедшей, если все эти годы таила в себе такую бессмысленную злобу. Я позволила ненависти незаметно уйти. Ненависть к моему мужу, его матери, жене Лакшмнана и моему ужасному циничному презрению ко всем им».

Вдруг я увидела свою невыплеснувшуюся любовь в маленьком лице твоей матери. Лакшмнан снова ожил для меня. Время пошло вспять. Прошлое призывало и переводило назад часы. Я все еще любила его. И думаю, что всегда буду. Неисполнение желания никогда не означает его исчезновения, а наоборот, только увековечивает его. Мы с Димпл присели выпить по чашечке чаю, и это было, словно я говорила с Лакшмнаном. Это было самое удивительное из всего, что со мной когда-либо случалось. После того как я попрощалась с ней, я закрыла дверь, прислонилась к ней и засмеялась. Да, я была ей благодарна. Теперь я поняла, что мои дети — это частичка меня. Когда они вернулись домой в тот день, я прижала их, напряженных и удивленных, к себе и плакала. Растерянные и испуганные, они пытались утешить меня, и я снова обрела их. Вот что сделала для меня твоя мама. Она помогла мне снова найти себя и почувствовать вкус жизни. Позволила мне снова увидеть Лакшмнана. В моем мире закончился дождь.

Той ночью я приоткрыла потаенный уголок в моей душе и достала ту яркую картинку, когда он впервые положил в рот кусочек фиолетового мяса. Того момента, когда он посмотрел на меня, чтобы увидеть, отвечу ли я на его взгляд. Того момента удивления и нарастающего желания. Того момента, когда лучи солнца наполнили комнату серебристым лунным светом. Теперь эта картинка, словно клад, хранится в моем старом сердце и останется там до моего последнего часа. Когда я узнала о его смерти, эта картинка, ни на миг не потускневшая, стала еще ярче. Возможно, в другой жизни мы снова встретимся и станем мужем и женой, в чем нам отказали в этой жизни.