— Маша, Машенька! — едко пропел лысый, скользнув взглядом по бейджику на моей груди, прикладываясь к бутылке и не спуская с меня прищуренного похотливого взгляда. — Я твой медведь! А как ты смотришь на то, чтобы мы с тобой уединились?

У него даже мозгов не хватило на намеки. В открытую сказал, тварь. Гогот за столом едва не послал мою выдержку к черту. Хотелось немедленно встать и отобрать бутылку из этой лапы чтобы ударить ею по лысому черепу.

— Ну, Машенька? — хохотнул он, раздевая меня взглядом, и вызывая этим рвотный рефлекс. — Твой директор хвастался отличным сервисом. Врал безбожно, судя по твоему поведению. Глазки прищурила, улыбка фальшивая, того и гляди стартанешь ко мне с ноготочками. Ты, получается, страстная девочка, да Машенька? — гоготнул он, склоняя голову и довольно осматривая мое лицо. — Ты заставляешь меня ждать. Машуля, давай-ка кивай своей хорошенькой головкой, и мы с тобой будем заниматься взрослыми вещами.

Взрослыми вещами, блядь. Аж в глазах потемнело от ударившей в голову смеси злости, брезгливости и страха. Нижняя губа дернулась вниз превратив улыбку в предупреждающий оскал, и я не сумела совладать с собой и сдержать ненавидящий взгляд исподлобья. Крах и катастрофа, я не могу себе позволить такое выражение лица. Даже на те жалкие доли секунды, когда потеряла самоконтроль. Но ему понравилось. Он одобрительно захохотал. Мгновение и я снова взяла себя в руки, снова являя собой воплощение доброжелательности и приветливости.

Но краткий миг протеста был прекрасно считан всей стаей, вызвав смешки, накаляющие еще сильнее горячий от напряжения воздух между мной и этой лоснящейся от пота и желания тварью.

— Машенька-а-а-а… — разочарованно пропел лысый, откидывая голову на подголовник, но не отпуская вполне добродушно улыбающуюся меня взглядом. — Что ж ты, воды в рот набрала, что ли? Или молчание — знак согласия?

Вот тут меня тряхануло. Да так, что едва себя сдержала от порыва послать матом эту сволочь и, вскочив, убежать в стафф. А его это подстегнуло. Он только раскрыл рот, как прозвучал холодный, бескомпромиссный приказ с легким эхом насмешки:

— Толстый, завязывай. Видишь, девочка не из таких.

И все. Лысого как будто выключили, а в салоне повеяло арктической стужей, охлаждая, успокаивая мои напряженные нервы. Я инстинктивно перевела взгляд на источник голоса. Ему, может быть, тоже было около тридцати. Он расслабленно развалился прямо в центре дивана, окруженный своей стаей, и смотрел на мои губы глубоким, чуть насмешливым взглядом. На дне насыщенно зелёных глаз плескалась ядовитая насмешка и темное неопределяемое чувство, вызывающее во мне странное подобие отклика. Лицо выразительное, безумно притягательное, с четко обозначенными скулами и тонкой линией губ. Волосы темные, короткостриженые. Высок и подтянут, в пальцах правой руки бокал с бренди. Единственная бутылка была среди семи ящиков текилы.

Я знала, что в мужчине главное его взгляд. Он говорит о многом. Обо всем. И если у амбала был мерзкий и наглый, одназночно его характеризующий, то здесь было что-то жуткое, неопределяемое, и что в дальнейшем, значительно успокоившись я все никак не могла охарактеризовать

Когда он впервые поймал мой взгляд, переведя его с моих губ в глаза, меня будто парализовало. И резануло. Дико. По живому. Как будто в прорубь столкнули. Дыхание перехватило, а внутри все сжалось до боли. Я думала, о голубых глазах говорят холодные. Нет, дело не в цвете. Дело в выражении. Его взгляд был замораживающим, тяжелым, откровенно насмешливым, и все с тем же непонятной тенью не характеризуемого чувства.

Сердце отчего-то болезненно замерло и опять пустилось в галоп. Дрожь снова тронула руки, но не так, как при разговоре с лысым. Совсем не так. С лысым я могла что-то сделать, здесь же будто лишило воли. Я не могла объяснить себе причину тремора, сцепив пальцы друг с другом, чтобы унять сумбур прорывающийся из тела таким образом. Его зрачки расширились, губы изогнулись в насмешливой улыбке, скрывая что-то, не давая уловить эхо промелькнувшей в глазах мысли. Он едва повел головой в сторону стафа, словно давая разрешение, его стая была недвижна и тиха, пока вожак руководил ситуацией, и я, на немеющих ногах быстро пошла прочь.

Закрыла за собой дверь и тоже прижалась к ней спиной, не обращая внимания на обеспокоенные взгляды Татьяны и Лизы, поднявшихся при моем появлении из-за небольшого разделочного стола. Я с трудом сглотнула, прикрывая глаза, успокаивая себя и уговаривая ноги не подкашиваться. Перед закрытыми глазами его лицо, снова пустившее под откос подобие самоконтроля, только было воцарившегося в голове и теле. Первые ассоциации с этими глазами — риск и секс. Секса было больше. Или это мои первобытные инстинкты вывели его в приоритет, наплевав на замораживающий тембр вкрадчивого голоса и позу расслабленного хищника. Все мы глубоко ошибались, думая, что основная опасность — это амбал. Нет. Совсем нет.

Все они, все шестеро — стая. А руководил ей он. Одно предложение и все затихло, будто сдохло. Лысый вон вообще экран смерти изображал. Я впервые встречала человека, так воздействующего на других. На меня. Никогда ничего подобного не испытывала ни к одному мужчине. Чтобы самой не знать что. Скривилась, пытаясь отодвинуть от себя попытку анализа ситуации, ибо дело то было тщетно. Я не понимала. Не понимала ничего.

— Машка?.. — негромко позвала Лиза.

Я распахнула глаза и посмотрела в ее сторону, заставив отшатнуться. Не знаю уж, что там было на моем лице изображено. Татьяна негромко поинтересовалась, что от меня хотели. Я, уже взяв себя в руки, отошла от двери и упала за стол на мягкий пуф, притянув бутылку минералки. Несколько жадных глотков и я глядя в стол, бескомпромиссно заявила, что стафф не покину до конца рейса. И что время подавать обед.

Татьяна, нахмурено смотрела в мое лицо, но больше реакций и пояснений от меня добиться не могла, отослала Лизу оповестить пассажиров, что сейчас будет подан обед. Я хотела было помочь Татьяне с распечатыванием ланч-боксов и разогревом еды, но она шикнула, чтобы я села на место и пришла в себя. Пожав плечами, я подчинилась.

Они сами разнесли еду и остались в салоне с клиентами. Я скинула лодочки и, поджав ноги под себя, смотрела в иллюминатор на бескрайние поля облаков скрывающих землю. На задворках сознания настойчиво скребся образ, пытаясь снова сломить весь мой контроль, но я не давала выползти на первый план тому непонятому безумию и снова пасть перед ним. К Диего, что ли сходить?..

Дверь стаффа хлопнула, я перевела от иллюминатора взгляд и помертвела. Он. Снова он.

И он уже четвертый, кто прижался спиной к двери стаффа за этот рейс. Правда, в отличие от нас, расслаблено и даже несколько лениво. Руки в карманах брюк, широкие плечи обтягивала темная рубашка, рукава которой были закатаны до локтя. Он выглядел просто, но странно неуместно здесь в стаффе. Вот в салоне да, там определенно было его место, но не здесь в небольшом помещение обитом светлым пластиком с нотами аскетизма.

Я запоздало поняла, что мне не полагалось сидеть перед клиентом. Правда, и ему не полагалось в стафф заходить, но мне почему-то показалось, что даже если бы он это знал, ему было бы глубоко плевать. У него на лбу было написано, что он мнит себя пупом Земли и ему это очень нравится. Это несколько отрезвило, самодовольство и хамство я на дух не переношу. Может быть поэтому я смотрела в его чертовы глаза относительно спокойно. А может потому, что потерянный самоконтроль задел самолюбие, и теперь я тщательно следила, чтобы парализующее, необъяснимое чувство, бьющееся в запертые двери рациональности, так и осталось за пределами разума. Только раскрыла рот, собираясь поинтересоваться, что он хотел, но он меня опередил:

- Тебе бы определенно пошла алая помада. — Негромким голосом с задумчивым взглядом на мои губы, заставив сердце ускорится. — И распущенные волосы. Такой нрав, как у тебя нужно править акцентами, а не пародией на покорность и безликость.

Я забыла, как дышать. Есть у меня помада. Темно-красная. Любимая и часто используемая вне работы. Но на брифингах, своеобразных планерках с начальством перед и после каждого рейса нам постоянно напоминают, что мы не топ модели, и наша задача в безопасности и комфорте, а не в доставлении эстетического наслаждения.

Но больше, чем это замечание меня, что называется, пробрал до мозга костей его тон. Это был не наглый домогающийся голос лысого, это была констатация факта, с тонкими, такими отчего-то дурманящими нотками просьбы и искушения. Заставившими меня помертветь. Замереть. Ощутить в груди дрожь. Перетекающую по полыхающим сосудам в низ. Я открыла рот, но так и не смогла придумать, что сказать. Разум горел, не в силах справиться с бредом, переворачивающим во мне все и сжигающим любую попытку рационально мыслить.

— Какой нрав? — слабо и сипло прошептала я, падая в омут полыхающих изумрудных глаз.

— Толстый у нас для прессинга. — Усмехнулся он, пустив отряд мурашек вдоль позвоночника. — Ты первая, кто не спасовал, а среагировал агрессивно. И я растаял, киса. Глаза кошачьи, аж нутро будто шилом пронзило. И эти губы…

Что-то неправильное происходило с моим телом и сознанием. Он стоял все так же прислонившись спиной к двери. Я сидела на пуфе, у стола в паре метров от него. Под его пальцами щелкнул замок, отрезая салон от нас, и пустив по моим венам иррациональное томление. Пилоты не зайдут в стафф. На коротких рейсах без лишней необходимости врубить автопилот они не заходят. А текущий рейс относился к коротким, соответственно, исключая возможное присутствие страстного Диего, с трудом мирившегося с фактом наличия у меня официального жениха Женьки. Что выкинет мой страстный испанец, херачивший без зазрения совести любые бьющиеся материалы об стены в случае малейшего неудовлетворения, при присутствии этой зеленоглазой сволочи, мне страшно, но весьма интересно было бы представить. Наверное, самолет бы разбился, если бы Диего зашел сейчас в стафф и уловил чудовищное томление в витавшем между нами воздухе. Хотя, видимо, сейчас мне как раз-таки весьма необходимо было бы отрезвляющее присутствие Диего. Я бы может не чувствовала такого дикого, лишающего возможности правильно мыслить мандража в руках, коленях и зовущего, иссушающего разум песнопения безумия в крови, раздающегося все громче, с каждой гребанной секундой его гипнотизирующего взгляда мне глаза.

Его пересохшие губы раскрылись, примагнитив к себе мой взгляд. Хотелось?.. Да. Хотелось определенно. Звенящий звон в ушах, вторивший набату сердца, застилал пеленой глаза, суживая зримое до единственно важного — хищного, зовущего, подавляющего и приглашающего изумрудного взгляда.

Я не поняла, как поднялась на ноги. Не поняла, зачем сделала шаг к нему. Воплощению звериного желания и терпкого, такого по мужски искушающего приглашения.

Он сглотнул, взгляд потемнел, на устах полуулыбка. На миг сбросившая с меня оковы жара, сжигающего призывы разума. Отступила. Села обратно, не веря тому, что не могу, впервые в жизни не могу взять над собой контроль и справиться с лицом. Страх, иррациональность всего происходящего мгновенно остудила адский жар, уже вовсю полыхающий в венах и зажигающий низ живота пламенным томлением.

— И ты меня тоже хочешь, судя по всему. — Змеиная улыбка скользнула по тонким губам.

Фраза — пулей в сердце. Прошивающая навылет. Разворотившая, искалечившая опьяненный его неопределенным, но таким дурным влиянием, разум, лишая его возможности правильно функционировать. Наркотой по венам, за секунды влияющей на рецепторы мозга, тормозящей его, главенствовавшей в торопливо выстраиваемом новом порочном мире, где не было никого кроме меня и этого обладателя убийственного взгляда.

— Твое имя? — я бы не узнала свой голос, если бы на границе сознания не билось осознание, что глупый, несвоевременный вопрос задала я.

— Паша.

Имя как приговор. Как диагноз. Сжегший последние слабые попытки к сопротивлению у все еще наивно ратующего за рациональность сознания. Имя отравило и вытравило. Меня из меня. Поселив одно только… желание в моем отчего бьющемся дрожью теле. А он это понял. Осознал сразу. И это добавило огня в его сумасшедшем взгляде, полностью выжигая любые попытки сохранить остатки моего самоконтроля.

Он сделал ко мне шаг, а меня вжало спиной в равнодушный пластик обивки салона. Еще шаг, и дрожь вновь сотрясала руки. Еще один и дикая, животная, иступленная ненависть от собственной беспомощности и подобного хамства разом укротила смерч безумия, рушившего все хлипкие, почти бесполезные заграждения инстинкта самосохранения, хрипло подсказывающего, что он само воплощение опасности.

— Слишком нагло. — Рыкнула я, опуская подбородок и глядя на него исподлобья. Быстро загоняя свое безумие вновь на задворки сознания и вынуждая его подчиниться. Их обоих. И причину и следствие.