— Что с Рамилем?

— Сел. И скорее всего на свободу уже не выйдет. Но отношения к этому я иметь не буду.

Паша прикрыл чуть дрожавшими пальцами глаза, откинув голову на подголовник, медленно и протяжно выдыхая дым.

— Я… так и не смог на его могилу прийти. Как только мусора отпустили, приехал на кладбище и тупо не мог выйти из машины. Не знаю… Мне нужно, а я не могу, кис! Не понимаю, как на его могилу смотреть. Не понимаю… Я… блядь… — голос дрогнул и сорвался. — Я не мо… не могу. Он смог остановиться, смог по-человечески поступить, пусть в последний момент, но смог. Он готов был к тому, что я его не прощу никогда. Не стал меня окончательно под хуй подводить. А я не могу хотя бы… Как трусливый шакал сидел в машине… Бухал, безостановочно курил и смотрел на ворота. Там Костя. Которого из-за меня… А я, ебанутая трусливая падаль, не могу к нему выйти… Он там лежит, закопанный, убитый… а я не могу у него прощения попросить, жалкий уебок…

Я сорвалась с места, лихорадочно прыгнула на него, ледяными руками вцепляясь в шею и прижимая его голову к груди. Паша хрипло выдохнул, подавляя себя, зарылся лицом мне в грудь, больно сжимая, стискивая мое тело и задерживая дыхание. Он мелко дрожал, отчаянно пытался сдержаться, пока я, всхлипывая, теснее в него вжималась.

— Ты не виноват, Паш… Ты не виноват. — Сбивчиво шептала я, сжимая его голову. — Не ты его убил, слышишь? Не ты, Паш…

Но понимала, что все мои слова это бесполезно. Что он до конца жизни будет думать, что это он виноват. Что его друга, в последний момент отступившего, убили из-за него. Это свойство живого человека, опосля винить себя в трагедии, хотя всё кричит просто что чувство собственной вины абсурдно. Это свойство живого человека с душой. А Коваль был человеком. Во всей этой страшной, просто ужасающей истории он один из всех остался человеком. И я сейчас себя ненавидела, за то, что поверила его обману. Поверила в то, что он тварь.

— Прости меня, пожалуйста… — выдали мои онемевшие губы, тело задрожало, не в силах справиться с нахлестывающими эмоциями. — Прости, что поверила… Я так не хотела, так не хотела, Паш! Я никому не верила, и не поверила бы, если бы это не сказал мне ты сам…

— У меня выхода не было, кис. Я не мог потерять еще и тебя. Уж лучше бы ты ненавидела меня, но вдали. Если бы тебе хоть кто-то что-то сделал из-за того, что я дебил такой… Я бы сам, наверное, вздернулся, не дожидаясь пока меня убьют. — Перевел дыхание, но голову не поднял, его пальцы сжали мою кожу спины до трезвящей и гасящей истерику боли. — Сидел тогда в кабинете, смотрел тебе в глаза и понимал, что… всё. Просто всё. Что либо я доигрываю спектакль, либо тебе пиздец. Из-за меня. Как хотел заорать, что это не я, что я не убивал Костю, что хотел бы, но никогда не смог… А у тебя взгляд такой ненавидящий… Говорящий, что я не имею никакого права рассказывать правду и тянуть тебя за собой на край. Ты же не отступила бы, моя упрямая сука… — горькая усмешка, быстрый смазанный поцелуй в ключицу. — Не отступила бы, не испугалась, боролась бы за меня, идиота. Но за тварь бы не пошла. Так что я решил, что лучше ненавидь меня, но уйди. Сдохнуть хотелось. Сидел и проклинал себя за то, что… не мог даже намека дать. Когда дверь за тобой закрылась, смотрел перед собой и нихера не видел. Мне казалось, что если ад и существует, то я тогда все его круги прошел, так что помирать уже не страшно. Жутко такое в тридцать лет ощущать. Настолько жутко, что словами не передать… Блядь, до сих пор мурашки бегут.

Я, издав протестующий сдавленный возглас, с силой обняла его, втискивая, вжимая в себя, словно пытаясь уберечь от накатившего ужаса воспоминания и понимая, как все это тщетно. Такое не забудешь и из памяти не сотрешь. Отравляло бессилием. Он чуть отстранил меня, чтобы посмотреть в глаза и коснуться губ. И откинувшись на спинку, мягко расцепил мои руки, укладывая и прижимая к своей груди мое отчего-то мелко трясущееся тело.

Не знаю, сколько мы так просидели. Я, положив голову ему на плечо и, наконец, найдя успокоение в нем, в его руках. И он, медленно, невесомо оглаживающий меня по спине. На улице солнце медленно клонилось к закату, погружая комнату в сумеречный полумрак. Я физически не могла от него отдалиться, изредка меняя положение тела, чтобы затекшие конечности переставали неметь. Ему, наверное, было еще неудобнее, но он никак этого не выказал, лишь сжимая меня, когда я шевелилась, видимо, опасаясь, что я отстранюсь. Поцеловал в висок, когда в животе у меня заурчало и предложил сходить в ресторан. Идти никуда не хотелось. На людях неприлично так вжиматься в него, а не делать этого я пока не была готова.

Заказали ужин в номер. Думала, что голодна, но кусок в горло не лез, пока я, сидя на постели между его широко разведенных ног, прижималась спиной к груди и чувствовала теплое и такое родное дыхание в висок. Отодвинула поднос и, переплетя наши пальцы повернулась к нему полубоком, потому что развернуться в таком положении к нему лицом не получалось.

— Послушай меня, Коваль. Еще хоть раз попробуешь меня оттолкнуть… Хоть раз… я переживу ту задницу, в которую мы попадем, а потом самолично тебя придушу. Ты меня понял?

— Это лучшее признание в любви, которое я только слышал. — Слабая усмешка на губах и легкий прикус мочки уха.

— Ты меня понял? — раздраженно дернула головой и, расцепив наши руки, повернулась к нему полностью, твердо глядя в глаза.

— Понял… — все так же улыбаясь, ответил он. Я зло выдохнула сквозь стиснутые зубы и Паша, убрав-таки свою дурацкую улыбку, добавил тоном значительно серьезнее, — понял я, понял. Не смотри на меня так, жуть берет. — Откинул прядь с моего лица и провел пальцем по щеке, — больше я…мы в такую задницу не попадем, я в этом клянусь.

Долгое мгновение глаза в глаза. На ум приходили всякие дебильные и пугающие «никогда не говори никогда», но озвучивать это было боязно. Он, протянув руку к подносу сцапал оттуда соусницу и, макнув палец, быстро ткнул меня им в нос, заставив чуть ошалеть. И заржал, глядя на мое офигевающее лицо. Разрядил, сука, обстановку. Я нервно фыркнула, и опрокинула на него соусницу, заляпав ему футболку, джинсы и часть простыни

— Кис, ты свинья! У меня шмотье в другом отеле. — Возмутился он, оттирая салфетками свою одежду. — Вот как я теперь в таком виде до машины дойду?

— Хуй ты куда пойдешь от меня, Коваль. — Удовлетворенно улыбаясь произнесла я, глядя на его безнадежно загубленную одежду.

— Я-то действительно хуй куда от тебя пойду. А как насчет тебя? — слабая ехидца в изумрудах глазах.

— В плане? — не поняла я, позволяя притянуть себя к нему на грудь, уже полулежащему на постели.

— Ну-у-у… — протянул он, полуулыбаясь и быстро проведя языком по резцу. — Пойдешь со мной на край света?

— Чего? На какой край? Романтика у тебя кривая какая-то… — заинтригованно глядя на его губы, улыбнулась я, чувствуя, как его пальцы пробежались под простыней по моим ребрам.

— Воистину. — Хохотнул. — Скажу проще, на Ямал со мной поедешь? На пару месяцев. Надо все устаканить, привести в рабочее состояние, проследить и проконтролировать, потому что после всего… произошедшего там черт ногу сломит, и быть мне там надо было еще вчера, но моя киса умотала в Швейцарию, а без нее идти по жизни я не готов. И на Ямал лететь тоже.

— С тобой хоть на край света, Коваль. — Рассмеялась я и припала к его улыбающимся губам.

Апрель-май 2018.