— Накормлю-накормлю, не помилую? — перефразировал Сергей известные детские стихи.

— Ты разговор-то в сторону не уводи. Скажи лучше, у тебя что, с этой «мадамой» серьезно?

Селезнев улыбнулся покаянно и смущенно и кивнул головой:

— Может быть, и серьезно. Для меня, по крайней мере… Что самое интересное, она ко мне романтических чувств питает самый минимум.

— Вот это номер! — Мишка даже присвистнул и опустился на соседнюю табуретку. — Не могу себе представить: женщина не виснет на шее у великого Селезнева!

— Да, но для нее я не Селезнев…

— Прости, запамятовал… И что, вообще никаких эмоций? Даже на афишную физиономию не покупается?

С плиты снова потянуло горелым. Видимо, судьба антрекотов постигла и омлет. Мишка резво вскочил и кинулся к сковородке. Сергей щелчком сбросил со стола хлебную крошку:

— Да, не так, чтобы вообще никаких… Но, понимаешь, она ведет себя просто как какая-то тургеневская девушка. Она словно не видит моего этого «сходства» и общается со мной так, будто у меня самая обыкновенная, не прославленная физиономия. И еще она меня жалеет… Ты представляешь? Жалеет! Потому что я похож на этого «самовлюбленного тупоголового красавца»…

— На какого красавца? — уточнил Мишка, поворачиваясь.

— На самовлюбленного.

— Нет-нет, второе слово!

— На тупоголового, — с неохотой повторил Сергей.

— А, на тупоголового! — Мишка просто просмаковал это слово, и на лице его отразилось истинное наслаждение. — Ну, продолжай, продолжай…

— Так вот, она жалеет меня, потому что я получаюсь изначально лишенным возможности добиться в жизни чего-либо значительного… И Юля пытается меня подбодрить и внушить, что я значим сам по себе. Я уже думал, таких, как она, не бывает.

— И правильно думал: не бывает, — авторитетно подтвердил Михаил. Селезнев прикрыл глаза. Нарисованному им образу Юли не хватало разве что пионерского галстука на шее. Она получалась слишком правильной, слишком положительной, похожей на пионервожатую и лишенной женской манящей прелести. Ему вдруг безумно захотелось показать ее Мишке прямо сейчас, чтобы он тоже почувствовал идущие от нее теплые волны, чтобы встретился с ее немного настороженным и в то же время глубоким взглядом. Сергей вдруг с такой ясностью представил ее рядом с собой, близкую, желанную, что даже застонал. К счастью, Мишка, увлеченный отскребанием сковороды от жалких останков омлета, его не услышал.

Когда они пили чай с «икорными» бутербродами, Михаил невинно поинтересовался:

— А нам с собой женщин можно привезти? Посидим вшестером, поедим шашлыки, и Юле твоей веселее будет.

Селезнев покачал головой:

— Миш, я понимаю, что с моей стороны это несколько по-свински…

— Ничего себе «несколько»!

— Да, по-свински. Но должно быть именно так: она, я, мои друзья и больше никаких женщин.

— Ладно, не трясись, сделаем, — Мишка макнул кусок серого хлеба прямо в банку с кабачковой икрой и тут же отправил его в рот.

Сергей понимал, что Мишка язвит и издевается по привычке, а на самом деле все прекрасно понимает и уж точно не подведет. Поэтому он стоически выслушал вариации на тему своей «новой» фамилии, на прощание заявил, что ни на «Киоскова», ни на «Вигвамова», ни на «Шалашикова» откликаться не будет, и отправился домой со спокойной душой.

На самом деле все получилось даже лучше, чем он предполагал, если не считать этого чуть не случившегося прокола с гаишником. Классно вышло бы, если бы пришлось показывать ему права со своей настоящей фамилией! Но, к счастью, все окончилось благополучно. Юля просто светилась от радости и смотрела на него так, что не оставалось сомнений: она тоже что-то чувствует. И было небо со звездами, как по заказу, и белый снежок под ногами, и ее развевающиеся по ветру волосы. Правда, немного испортила настроение эта ее фраза: «Я продолжаю во всем винить Селезнева». Но Сергей успокоил себя тем, что еще «не вечер» и вовсе не обязательно прямо сейчас раскрывать карты…

Над тем, что пора «раскрыть карты», он теперь думал все чаще и чаще: и когда они вместе с Юлей ехали куда-нибудь в машине, и когда он привычным уже движением убирал каштановую прядь волос с ее виска. Но однажды он на самом деле чуть не решился. Они тогда разбирали принесенные ею журналы и газеты с его многочисленными интервью. К походу в ресторан требовалось как следует «подготовиться», и бедная девочка приволокла всю эту гору макулатуры для того, чтобы он смог выглядеть достойно и, не дай Бог, не опозорился. Сергей перелистывал журналы с неподдельным интересом. Если в начале своей карьеры он внимательно прочитывал все, что появлялось о нем в прессе, то потом напрочь забросил это «черное» дело, и теперь с удивлением узнавал о себе сногсшибательные подробности. Юля сидела на полу рядом с ним, подтянув колени к подбородку. На ней были точно такие же светлые джинсы и черная водолазка, как в тот день на Ларисе. Но она была совсем другой… И Селезнев просто таял от нежности, переполнявшей его сердце. Ему казалось невыносимым и дальше врать ей, милой, близкой, смотрящей на него ласковыми и задумчивыми глазами.

— Слушай, Юль, — он захлопнул очередной журнал и отбросил его в сторону, — а что бы ты сделала, если бы познакомилась с настоящим Селезневым?

— А ты что, можешь это мне устроить? — усмехнулась она, по-прежнему не поднимая подбородка от колен.

— Ну, а если могу?

— Я бы, наверное, побыстрее постаралась оказаться от него подальше. Этот человек приносит мне несчастье. Пусть даже на самом деле он распрекрасный и замечательный…

… Еще одну попытку он сделал в тот день, когда они готовились встречать гостей дома. Но на этот раз Юля очень некстати заговорила о своем бывшем возлюбленном. Сергей опять промолчал. Но тем же вечером, впервые целуя ее по-настоящему и чувствуя ее долгожданную, упоительную близость, он понял, что уже ни за что на свете не отдаст Юлю никакому Коротецкому и все-таки расскажет ей правду…

* * *

Еще не разлепив чуть припухших век и, в общем-то, толком не проснувшись, Сергей похлопал рукою по кровати рядом с собой. Ладонь мягко шлепнула о теплое голое плечо. Он все так же, не открывая глаз, улыбнулся. Эта недавно появившаяся привычка спросонья проверять, не потерялась ли Юлька, смешила не только его самого, но и ее. Но если обычно Селезнев просыпался от того, что она уже ворочалась в кровати, разрываясь между неодолимым желанием заснуть, натянув одеяло до самых ушей, и чувством долга, трубно призывающим ее отправляться на работу, то сегодня он первым услышал будильник! А может быть, просто первым на него среагировал? Во всяком случае, Юля старательно делала вид, что пребывает в глубоком сне и на мелко вибрирующую кнопочку нажать просто не в состоянии. Сергей приподнялся на локте, перегнулся через ее неподвижное тело и потянулся к тумбочке.

— Ну, ты и медвежуть! — донесся недовольный, ворчливый голос из-под одеяла. — Может быть, это мерзкое дребезжание я еще бы и пережила, но вот твою неуклюжесть! Ты же меня просто сплюснул!

— Вставай, засоня, — он отогнул край одеяла и звонко чмокнул ее в плечо.

— И не подумаю! У меня сегодня отгул, так что спать я буду как минимум до девяти утра.

— А как максимум?

— А как максимум до пятнадцати минут десятого…

— Ну, тогда поднимайся, уже половина. И к тому же ты уже не спишь.

Юлька пробормотала еще что-то невнятное и села на кровати, положив голову на колени и, видимо, собираясь досыпать. Но ресницы ее уже начинали нетерпеливо подрагивать, и Сергей понял, что она просто изображает невыспавшуюся, несчастную работницу финансовой сферы. Он тихонько погладил ее худенький острый локоть и пробежался пальцами вниз, от колена к щиколотке. Голая нога дернулась, Юлька вытянула вперед руки с растопыренными пальцами и с наслаждением потянулась.

— Ну, ладно, подъем так подъем, — проговорила она уже вполне миролюбиво и спрыгнула с кровати. Солнце, пробивающееся сквозь шторы, с избирательностью опытного живописца позолотило ее левый бок, ярким мазком высветив мягкий изгиб бедра и по-девичьи заостренную грудь. Каштановые волосы, уже привычно рассыпавшиеся по плечам и утратившие сонную взлохмаченность, под его тонкими лучами вспыхнули мелкими искорками. Юлька нагнулась и подняла с пола лихорадочно скинутые вчера белые ажурные трусики. Сергей сидел на краю кровати вполоборота, держа за ремень так и ненадетые джинсы, и просто смотрел на нее. Он знал, что она сейчас не чувствует его взгляда и, наверное, поэтому наклоняется и встает так свободно и естественно, и ловил себя на мысли, что ему одинаково дороги и ее ночная, сумасшедшая близость, и вот эта утренняя девичья угловатость, чистая и солнечная… Юлька, как обезьянка, вывернула руки и, даже не подумав прибегнуть к его помощи, застегнула на спине лифчик, набросила на себя халатик и только тогда повернулась.

— Ну, что, когда будет обещанный тобою сюрприз? Я хочу знать, для чего я сегодня брала отгул.

— Рано, девочка моя, рано. Для начала нужно собраться и позавтракать, — весело проговорил Сергей и состроил заговорщическую физиономию.

Идея свозить Юлю на «Мосфильм» пришла к нему в голову совершенно неожиданно. До начала проб оставалась еще почти неделя, а значит, продолжалось действие договора, и фамилию «Селезнев» в разговорах вспоминать было категорически запрещено. «А может, так даже и лучше? — подумал тогда Сергей. — Поход на киностудию, интересный сам по себе, плюс — пьянящее чувство риска, ощущение опасности и игры. Наверное, Юльке должно понравиться». Он на минуту представил себе гулкие мосфильмовские коридоры, свет прожекторов на съемочной площадке, суету гримеров и звукооператоров и восхищенные, распахнутые Юлькины глаза. Да, так и только так!.. Совсем немного, и больше для проформы, поругав себя за склонность к броским жестам, Селезнев решил, что экскурсия на киностудию станет эффектной финальной точкой во всем этом маскараде. А потом будет тихий вечер вдвоем, хорошее вино и, может быть, банальные свечи?.. Нет, это уже слишком. Будет мягкий свет ночника, подушки, пахнущие ее волосами, и хлопанье прямо под окнами дверцы соседского «Вольво»… Что ж с ним поделаешь, с этим бизнесменом чертовым, регулярно возвращающимся домой за полночь? И, наверное, Юлька разозлится, но нужно будет поймать ее искривленные яростью губы и сделать их мягкими и податливыми. Она поймет, не сможет не понять, что тот Селезнев, которого она ненавидит, тот Селезнев, который приносит ей несчастье, так и останется только экранным образом. Она почувствует но, она простит…

Когда вишневый джип выехал на Мосфильмовскую улицу, Юля заметно напряглась.

— Сережа, куда мы едем? — Она затеребила пуговицу на пальто, и Селезнев улыбнулся этому ее нервному, уже знакомому жесту.

— А какие у тебя возникают предположения на этот счет?

— Ну… Я надеюсь, ты не собираешься меня представлять настоящему Селезневу? — Юлька отвернулась к окну, чтобы не встречаться с ним взглядом. — Я помню, что ты говорил однажды о нем чуть ли не как о своем хорошем знакомом. Ну, тогда, когда мы перебирали журналы, помнишь?.. Я понимаю, что все это звучит глупо, но эта улица и вообще…

— И вообще ты нарушила табу, — заулыбался Сергей. — Мне казалось, что еще два дня мы не имеем права упоминать эту фамилию в разговорах, разве не так?

— Да, все так… Но ты только скажи мне: мы едем не на «Мосфильм»?

— Почему же не на «Мосфильм», именно туда, — сказал Селезнев, разворачивая машину и подгоняя ее прямо к проходной.

У проходной, в просторечии именуемой «стекляшкой», толпились несколько не то маляров, не то грузчиков в синих, изрядно потасканных халатах. Они курили и шумно обсуждали какой-то новый проект киностудии. Причем свое мнение они излагали с таким авторитетным видом, что создавалось впечатление, что все они как минимум продюсеры. Во всяком случае, Сергей уловил несколько фраз, из которых следовало, что и с известнейшим режиссером, и со многими популярными актерами они на «ты». Впрочем, его это не особенно удивило, так же как и реплика, негромко брошенная им вслед и явно не рассчитанная на то, что ее могут услышать:

— О, Серега Селезнев пошел. Хороший мужик, правда зашибает крепко. А это жена его, что ли? Не знаю, с ней я не знаком…

Его уже давно перестала поражать откровенная фамильярность, свойственная молодому обслуживающему персоналу киностудии. Теперь почтительная вежливость пожилых гримеров и реквизиторов, работавших еще в тех картинах, которые стали теперь классикой, и по-прежнему называющих актеров по имени-отчеству стала казаться старомодной. Но Юлька, похоже, удивилась. Хотя это и не сгладило напряженности, ледяной корочкой сковывающей ее тонкие черты. Она обречено скользнула взглядом по черной табличке с надписью «Мосфильм» и как-то устало вздохнула: